Франц Демель считал себя глубоким психологом и всесторонне образованным человеком. Он старался разобраться в мотивах поведения людей, пытающихся бороться против нового порядка, приобщение к которому он чистосердечно считал великим благом для всех народов, населяющих не только Европу, но и весь земной шар. Но люди своего счастья понимать не хотели. Правда, не все. Сталкивался он и с такими людьми, которые, попадая в безвыходное положение, быстро меняли свои взгляды, держали нос по ветру. Считая себя человеком глубоко порядочным, Демель относился к таким субъектам без особого уважения, однако охотно сотрудничал с ними. Но таких были единицы. Другое дело - этот непонятный парень, который и перед смертью чувствовал себя хозяином на своей земле. Их миллионы. Они стали глыбой, непреодолимой стеной на пути его армии, бесстрашные и непоколебимые. Посмотрите на этого сорванца - сидит ухмыляется. Интересно, какие мысли бродят в его буйной голове? За покушение на офицера рейха его ожидает смерть, и он знает это. А попробуй, предложи ему сотрудничать с гестапо или пойти служить в полицию, обещая за это сохранить жизнь и сделать её обеспеченной, красивой… Да он просто либо плюнет тебе в лицо и умрёт, как говорят русские, с достоинством и честью, либо, "смирившись", возьмёт из твоих рук оружие, чтобы при первом же удобном случае выстрелить тебе в спину. Удивительный, непостижимый народ! Но никто не знал, кроме самого Демеля, что русские люди не только поразили его воображение своей неподкупностью, твёрдостью, но и заставили думать. До России он жил легко и просто: кто-то решал за него, он брал готовое, и ему иногда казалось, что это его собственные мысли. Теперь Демель думал сам. Процесс этот оказался мучительным и тяжёлым. Демель иногда не находил себе места. Его стали посещать сомнения. Что-то тяжело перевернулось в его голове, забитой сознанием сверхъестественной исторической роли арийцев, фашистской белибердой, эмоциональными театрализованными истериками Гитлера. Демель начал хандрить. В оболочке майора СС как бы стали сосуществовать два человека. И этот, второй Демель, беспокойно ютившийся в глубине сознания первого, негромко, но настойчиво твердил, что война за мировое господство и сам фюрер со своими приспешниками - всего лишь авантюра, обречённая на провал и осуждение историей. Демель ощущал в себе философа, он чувствовал рождение мыслей глубоких, охватывающих одновременно всё вокруг и способных перевернув, поставить с ног на голову устоявшееся, привычное.
Демель внимательно посмотрел в лицо Тихону, будто там хотел найти ответы на мучившие его вопросы, постучал по столу большим зелёным карандашом и спросил:
- Как тебя зовут?
- Тихон.
Наташа, внутренне собранная, с равнодушной маской на лице, понимала, что начиналась игра, причём неравная игра в "кошки-мышки", где кошка ничем не рискует, разве только мышь каким-то чудом словчит и скроется от страшных когтей в своей норе. И такое бывает иногда…
- Фамилия? - продолжает Демель.
- Иванов, - зачем-то соврал Тихон.
- Партизан?
- Партизан.
- Кто командир отряда?
- Ваш хороший знакомый - Иван Иванович.
- Где он сейчас?
- В лесу.
- Сколько в отряде людей?
- Много. Тыща, а может, и больше. Разве всех сосчитаешь.
- Сколько пулемётов?
- Это смотря каких. Станковых, например, - пятьдесят, а ручных ещё больше - много, я их не считал. А про пушки тоже сказать?
Тихон издевается. Он почти спокоен и готов к любым испытаниям. А гестаповец всё видит, всё понимает. Поведение Тихона раздражает его, но он сдерживается. Пусть этот мальчишка корчит из себя героя, это Демель может ему позволить.
- Хорошо, - вкрадчивым голосом говорит Демель, - а теперь скажи, как зовут посыльного из отряда Мартына?
- Откуда я знаю? Мне о таких делах не докладывают, я рядовой - необученный, - ответил Тихон, удивлённый осведомлённостью Демеля.
- Тебе нельзя отказать в логичности, но это только по последнему вопросу. А о составе отряда и вооружении ты наврал, ничего подобного там нет.
- А если вы всё знаете, зачем спрашиваете?
- Хотел проверить твою совесть.
- И как?
- Нет её у тебя!
- Это как сказать, - серьёзно возразил Тихон. - Получается красиво: вор залез в дом, а хозяин не должен замечать его, иначе ему скажут, что он дядя нехороший.
Демель снисходительно улыбнулся.
- Это значит - я вор?
- Это точно.
Гердер сдержанно улыбнулся уголком рта.
Наташа была непроницаема. Казалось, она переводила, не вникая в смысл разговора. Но это только казалось. Она знала, Демель скоро сорвётся. Концовка этих "душевных" разговоров была всегда одна и та же.
- Скажи, Тихон, - сказал Демель, - зачем ты так вызывающе себя ведёшь? По-моему, ты имел возможность убедиться, что мы можем быть великодушными.
- Что-то я не припомню такого случая.
- У тебя короткая память, а это не есть хорошо, - сказал Демель по-русски и продолжал на своём родном языке: - Ты ударил немецкого солдата и не понёс за это наказания.
- Вы это серьёзно?
- Конечно. Старший лейтенант Гердер предотвратил расправу, а он мог этого не делать.
- Пожалел волк кобылу - оставил хвост да гриву.
- Всё паясничаешь, а мне хочется поговорить с тобой серьёзно. Почему ты так непримирим, на что ты надеешься?
Тихон удивлённо посмотрел на майора и, потирая больную губу, тихо сказал:
- Хочешь серьёзно? Слушай!
- Со старшими нужно говорить вежливо.
- Но любовь хороша, когда она взаимна.
- При чём тут любовь! Я говорю о вежливости и воспитании!
- Вы о воспитании? А случайно это не шутка?
- Нет.
- И палач может быть вежлив и воспитан?
- Конечно.
- Убийца - есть убийца! Как он ни рядись, лучше от этого не станет!
- Но тогда и коммунисты тоже убийцы?
- Нет! Мы убиваем палачей - значит, боремся со смертью.
- А разве ты коммунист?
- А вы этого ещё не поняли?
- А конкретнее.
- У нас все коммунисты.
- Это только громкие слова.
- Нет, это не только слова, это - факт, только он вам не по нраву, вот вы и не хотите его признавать.
- Хорошо, Тихон, это пустой разговор: мы останемся каждый при своём мнении. Ты лучше ответь на мой вопрос: на что ты всё-таки надеешься?
- На что я надеюсь, да? Я не надеюсь, а твёрдо уверен, что очень скоро мы погоним вас со своей земли, и всем вам будет крышка!
- Стоп! - резко перебил его Демель. - Ты слишком увлёкся! Кроме того, я совершенно не разделяю твоего мнения, я уверен в обратном. Я тебе разрешаю, - уже с откровенной злобой продолжал он, - докажи свою правоту.
- Что доказывать, вы и сами знаете, что я прав.
- Это не доказательство! - уже закричал взбешённый Демель. - Ты давай аргументы! Истина только тогда живёт, когда она доказана! А это пустая болтовня! Я уверен в нашей победе!
- Дело ваше! Будильник прозвенел, а будете вы вставать или ещё понежитесь, это уж не моё дело.
Демель с шумом встал. Глаза его сверкали, ноздри раздувались.
- Сколько тебе лет, философ? - сквозь стиснутые зубы прошипел он и, выйдя из-за стола, подошёл вплотную к Тихону.
- Пока - двадцать два, - стараясь быть спокойным, не вставая, ответил Тихон, понимая, что беседа с ним подходит к концу.
- Почему - "пока"?
- Потому что потом будет двадцать три и так далее.
- Не будет!
Тихон насмешливо посмотрел на взбешённого гестаповца и, не повышая голоса, сказал:
- Не надолго же вас хватило, господин майор. Не пугайте, мы не робкого десятка! Я умру, но от этого ничего не изменится. Нас много…
- Всех перебьём! Уничтожим! - Демель уже не мог владеть собой. - Быдло! Стадо баранов! Подумаешь, партизаны! Герои! Ослы вы, а не герои! Наш человек в отряде командует вами, а вы подчиняетесь. Плебеи! - Демель судорожно задохнулся и в изнеможении умолк.
- За откровенность спасибо, - грустно проговорил Тихон. - Очень жаль, что ваша информация останется не до конца оценённой. Но ничего. Наступит время, когда вас, фашистов, и немцы проклинать будут, не только мы.
- Увести мерзавца! - яростно процедил Демель. - И расстрелять сегодня же ночью. А чтобы не обижался на немцев, пусть расстреляют русские, - пусть поймёт, что не все они коммунисты!
Поздней холодной ночью со двора районного отделения гестапо медленно выехал грузовик. В кузове, окружённый тремя полицейскими, сидел Тихон. Майор Демель сдержал своё слово: партизана везли на расстрел русские, жизнь его оборвёт русская пуля, посланная из русской трёхлинейки.
Темно.
Тихон не видит лиц своих палачей и не пытается их разглядеть. Перед отправкой на расстрел его сильно избили. Особенно старался угрюмый солдат со шрамом через всё лицо, которому Тихон накануне выбил зуб. Болело всё тело. А голова казалась расчленённой на несколько частей тонкими металлическими заслонками, которые, как мембраны, колебались и звенели при каждом толчке автомобиля. Он не хотел да и не мог ни о чём думать.
Тихон сидел на небольшом деревянном ящике, уперев локти связанных рук в колени и беспомощно положив распухшее лицо на свои грязные кулаки.
В кабине едет ещё один полицай - командир взвода - и шофёр-немец.
Тяжёлую машину плавно покачивало на ухабах.