Вдоль берега скалистого, лесного
летит автобус – смутен, никаков.
Одна я слышу жуткий смех клаксона,
хочу вглядеться в лица седоков.Но вижу лишь бескровный и зловещий
туман обличий и не вижу лиц.
Всё это как-то связано с зацветшей
сиренью возле старых пепелищ.Ужель спешат к владениям отцовским,
к пригожим жёнам, к милым сыновьям.
Конец июня: обоняньем острым
о сенокосе грезит сеновал.Там – дом смолист, нарядна черепица.
Красавица ведро воды несла -
так донесла ли? О скалу разбиться
автобусу бы надо, да нельзя.Должна ль я снова ждать их на дороге
на Питкяранту? (Славный городок,
но как-то грустно, и озябли ноги,
я ныне странный и плохой ходок.)Успею ль сунуть им букет заветный
и прокричать: – Возьми, несчастный друг! -
в обмен на скользь и склизь прикосновений
их призрачных и благодарных рук.Легко ль так ночи проводить, а утром,
чей загодя в ночи содеян свет,
опять брести на одинокий хутор
и уносить сирени ветвь и весть.Мой с диким механизмом поединок
надолго ли? Хочу чернил, пера
или заснуть. Но вновь блажит будильник.
Беру сирень. Хоть страшно – но пора.28–29 июня 1985
Сортавала
Чем больше имя знаменито, тем неразгаданней оно…
Отрывок из маленькой поэмы о Пушкине
1. Он и она
Каков? – Таков: как в Африке, курчав
и рус, как здесь, где вы и я, где север.
Когда влюблён – опасен, зол в речах.
Когда весна – хмур, нездоров, рассеян.Ужасен, если оскорблён. Ревнив.
Рождён в Москве. Истоки крови – родом
из чуждых пекл, где закипает Нил.
Пульс – бешеный. Куда там нильским водам!Гневить не следует: настигнет и убьёт.
Когда разгневан – страшно смугл и бледен.
Когда железом ранен в жизнь, в живот -
не стонет, не страшится, кротко бредит.В глазах – та странность, что бело́к белей,
чем нужно для зрачка, который светел.
Негр ремесла, а рыщет вдоль аллей,
как вольный франт. Вот так её и встретилв пустой аллее. Какова она?
Божественна! Он смотрит (злой, опасный).
Собаньская (Ржевуской рождена,
но рано вышла замуж, муж – Собаньский,бесхитростен, ничем не знаменит,
тих, неказист и надобен для виду.
Его собой затмить и заменить
со временем случится графу Витту.Об этом после). Двадцать третий год.
Одесса. Разом – ссылка и свобода.
Раб, обезумев, так бывает горд,
как он. Ему – двадцать четыре года.Звать – Каролиной. О, из чаровниц!
В ней всё темно и сильно, как в природе.
Но вот письма французский черновик
в моём, почти дословном, переводе.
2. Он – ей
(ноябрь 1823 года, Одесса)
Я не хочу Вас оскорбить письмом.
Я глуп (зачеркнуто)… Я так неловок
(зачёркнуто)… Я оскудел умом.
Не молод я (зачёркнуто)… Я молод,
но Ваш отъезд к печальному концу
судьбы приравниваю. Сердцу тесно
(зачёркнуто)… Кокетство Вам к лицу
(зачёркнуто)… Вам не к лицу кокетство.
Когда я вижу Вас, я всякий раз
смешон, подавлен, неумён, но верьте
тому, что я (зачёркнуто)… что Вас,
о, как я Вас (зачёркнуто навеки)…1973
Игры и шалости
Мне кажется, со мной играет кто-то.
Мне кажется, я догадалась – кто,
когда опять усмешливо и тонко
мороз и солнце глянули в окно.Что мы добавим к солнцу и морозу?
Не то, не то! Не блеск, не лёд над ним.
Я жду! Отдай обещанную розу!
И роза дня летит к ногам моим.Во всем ловлю таинственные знаки,
то след примечу, то заслышу речь.
А вот и лошадь запрягают в санки.
Коль Ты велел – как можно не запречь?Верней – коня. Он масти дня и снега.
Не всё ль равно! Ты знаешь сам, когда:
в чудесный день! – для усиленья бега
ту, что впрягли, Ты обратил в коня.Влетаем в синеву и полыханье.
Перед лицом – мах мощной седины.
Но где же Ты, что вот – Твоё дыханье?
В какой союз мы тайный сведены?Как Ты учил – так и темнеет зелень.
Как Ты жалел – так и поют в избе.
Весь этот день, Твоим родным издельем,
хоть отдан мне, – принадлежит Тебе.А ночью – под угрюмо-голубою,
под собственной Твоей полулуной -
как я глупа, что плачу над Тобою,
настолько сущим, чтоб шалить со мной.1 марта 1981
Таруса
Ночь на 6-е июня
Перечит дрёме въедливая дрель:
то ль блещет шпиль, то ль бредит голос птицы.
Ах, это ты, всенощный белый день,
оспоривший снотворный шприц больницы.Простёртая для здравой простоты
пологость, упокоенная на ночь,
разорвана, как Невские мосты, -
как я люблю их с фонарями навзничь.Меж вздыбленных разъятых половин
сознания – что уплывёт в далёкость?
Какой смотритель утром повелит
с виском сложить висок и с локтем локоть?Вдруг позабудут заново свести
в простую схему рознь примет никчемных,
что под щекой и локоном сестры
уснувшей – знает назубок учебник?Раздвоен мозг: былой и новый свет,
совпав, его расторгли полушарья.
Чтоб возлежать, у лежебоки нет
ни знания: как спать, ни прилежанья.И вдруг смеюсь: как повод прост, как мал -
не спать, пенять струне неумолимой:
зачем поёт! А это пел комар
иль незнакомец в маске комариной.Я вспомню, вспомню… вот сейчас, сейчас…
Как это было? Судно вдаль ведомо
попутным ветром… в точку уменынась,
забившись в щель, достичь родного дома…
Несчастная! Каких лекарств, мещанств
наелась я, чтоб не узнать Гвидона?Мой князь, то белена и курослеп,
подслеповатость и безумье бденья.
Пожалуй в рознь соседних королевств!
Там – общий пир, там чей-то день рожденья.Скажи: что конь? что тот, кто на коне?
На месте ли, пока держу их в книге?
Я сплю. Но гений розы на окне
грустит о Том, чей день рожденья ныне.У всех – июнь. У розы – май и жар.
И посылает мстительность метафор
в окно моё неутолимость жал:
пусть вволю пьют из кровеносных амфор.Июнь 1984
Ленинград
"Какому ни предамся краю…"
Какому ни предамся краю
для ловли дум, для траты дней, -
всегда в одну игру играю
и много мне веселья в ней.Я знаю: скрыта шаловливость
в природе и в уме вещей.
Лишь недогадливый ленивец
не зван соотноситься с ней.Люблю я всякого предмета
притворно-благонравный вид.
Как он ведёт себя примерно,
как упоительно хитрит!Так быстрый взор смолянки нежной
из-под опущенных ресниц
сверкнёт – и старец многогрешный
грудь в орденах перекрестит.Как всё ребячливо на свете!
Все вещества и существа,
как в угол вдвинутые дети,
понуро жаждут озорства.Заметят, что на них воззрилась
любовь – восторгов и щедрот
не счесть! И бытия взаимность -
сродни щенку иль сам щенок.Совсем я сбилась с панталыку!
Рука моя иль чья-нибудь
пускай потреплет по затылку
меня, чтоб мысль ему вернуть.Не образумив мой загривок,
вид из окна – вошёл в окно,
и тварей утвари игривой
его вторженье развлекло.Того оспорю неужели,
чьё имя губы утаят?
От мысли станет стих тяжеле,
пусть остаётся глуповат.Пусть будет вовсе глуп и волен.
Ко мне утратив интерес,
рассудок белой ночью болен.
Что делать? Обойдёмся без.Начнём: мне том в больницу прислан.
Поскольку принято капризам
возлегших на её кровать
подобострастно потакать,
по усмотренью доброты
ему сопутствуют цветы.Один в палате обыватель:
сам сочинит и сам прочтёт.
От сочинителя читатель
спешит узнать: разгадка в чём?Скажу ему, во что играю.
Я том заветный открываю,
смеюсь и подношу цветок
стихотворению "Цветок".О, сколько раз всё это было:
и там, где в милый мне овраг
я за черёмухой ходила
или ходила просто так,и в робкой роще подмосковной,
и на холмах вблизи Оки -
насильный, мною не искомый,
накрапывал пунктир строки.То мой, то данный мне читальней,
то снятый с полки у друзей,
брала я том для страсти тайной,
для прочной прихоти моей.Подснежники и медуницы
и всё, что им вослед растёт,
привыкли съединять страницы
с произрастаньем милых строк.В материальности материй
не сведущий – один цветок
мертворождённость иммортелей
непринуждённо превозмог.Мы знаем, что в лесу иль в поле,
когда – не знаем, он возрос.
Но сколько выросших в неволе
ему я посвятила роз.Я разоряла их багряность,
жалеючи, рукой своей.
Когда мороз – какая радость
сказать: "возьми её скорей".Так в этом мире беззащитном,
на трагедийных берегах,
моим обмолвкам и ошибкам
я предаюсь с цветком в руках.И рада я, что в стольких книгах
останутся мои цветы,
что я повинна только в играх,
что не черны мои черты,что розу не отдавший вазе,
еще не сущий аноним
продлит неутолимость связи
того цветка с цветком иным.За это – столько упоений,
и две зари в одном окне,
и весел тот, чей бодрый гений
всегда был милостив ко мне.