При всей своей пресловутой недоступности, Бланшо пытается не уклоняться от диалога со своими критиками, не раз отвечая в письмах на вопросы, которые, как ему кажется, ставят перед ним его, как ему кажется, собеседники; письма эти охотно публикуются и тут же ими комментируются, но ни о каком диалоге речь при этом не идет - скорее возникает впечатление, будто стороны говорят на разных языках… Дело в том, что в письмах рассказывается "как было", а это интересует "заинтересованных" корреспондентов менее всего: им нужны не факты, а доказательства - то есть звенья единой схемы, носителями знания о которой они себя чувствуют. Пожалуй, здесь более чем уместно вспомнить, что в одном из своих последних интервью говорит о диалоге и полемике Фуко (объясняя, почему в полемику никогда не вступает): "Вопросы и ответы подчиняются одновременно забавной и трудной игре: каждый из двух партнеров стремится использовать только те права, которые даются ему другим, причем в принятой форме диалога. Полемист же выступает в наперед присвоенных латах, каковые ни за что не поставит под сомнение. Он априорно обладает правом объявить войну и придать этой борьбе справедливый характер; ему противостоит не партнер по поискам истины, а противник, враг, который не прав, вреден, самое существование которого таит в себе угрозу. И игра, таким образом, состоит не в признании за этим субъектом права на речь, а в его устранении как собеседника в любом возможном диалоге; конечной же целью станет не подобраться как можно ближе к трудной истине, а заставить восторжествовать то правое дело, проводником которого полемист с самого начала себя провозгласил. Он опирается на некую законность, из которой его оппонент по определению исключен"…
Итак, чаемое кое-кем "дело" по образцу и подобию дел Хайдеггера и Пола де Мана складываться не желает. Лучше всего в весьма лапидарной форме ситуацию с ним подытожил в 1998 году Жан-Люк Нанси: "Похоже, с дрязгами вокруг Бланшо не кончено - по крайней мере со стороны тех, кто все это затеял… Сколько понадобится еще времени, чтобы исчерпать этот бесполезный и несостоятельный случай?.. Пора наконец заявить, что… эти разборки морально (или политически) смехотворны, а литературно (и философски) бессодержательны". Что изменилось в результате этих разборок? Несмотря на все доводы, поднятый ими шлейф молвы породил своего рода презумпцию - если не вины, то виноватости Бланшо. Дебатируется тема политической подоплеки его литературной теории. Укоренился и "половинчатый" вопрос о - потенциально беспринципной - "смене вех", полной политической переориентации Бланшо, - кто знает, то ли в результате внутренней эволюции, то ли под гнетом внешних обстоятельств (есть и крайняя точка зрения: вся его проза - закамуфлированное отстаивание фашистской идеологии). Может быть, как раз нам, из нашего посткоммунистического далека, шокирующая многих на Западе резкая политическая переориентация не покажется такой уж удивительной: мы-то знаем, что во взаимоотношении - противостоянии - системы политических ориентиров и индивидуума куда важнее его верность самому себе; ведома нам и скорость, с которой переименовываются эти ориентиры и правое начинает путаться с левым; мне, например, представляется (я отнюдь не призываю при этом вычитывать в "правых" статьях, скажем, идеи "Манифеста"), что Бланшо в общем и целом оставался верен своим внутренним убеждениям, а изменение политических ярлыков свидетельствует скорее об относительности и двусмысленности последних - а также о его умении ускользать от ловушек как левой, так и правой идеологии…
Хотя и политика, и дружба остаются на полях этой книги, все же ее текст, сам ход ее размышления вписан в тот неустрашимый зазор, который, как заметил еще Аристотель, существует между филией и политией; в ту бездонную пустоту, которую пропустил через себя Фуко и, понимая всю безнадежность своего предприятия - именно поэтому, - тщится заполнить Бланшо; в ту зону межличностного сообщения, где перед лицом Другого каждый неминуемо остается наедине с собой и должен сделать свой собственный выбор. А посему, можно вместе с Тодоровым требовать от Бланшо письменного покаяния в сотрудничестве с одиозными изданиями и движениями, или же вспомнить еще одну внезапную обмолвку Фуко, в раздражении поставившего точку, не начиная полемики со своими гонителями: "Бланшо учит, что критика начинается с внимания, участия и щедрости", - а можно и причислить себя к тем, кому Бланшо посвятил "За дружбу": "Всем моим друзьям, известным и неизвестным, близким и далеким", - слова, которые как нельзя лучше подходят и к этой книге, ведь она по сути является своего рода диалогом, косвенно, по решительно противостоящей полемике двухголосной инвенцией, и я не могу под конец удержаться от вопроса: чей голос здесь слышнее, Фуко пли Бланшо?.
22 сентября - 8 октября 2002
Выходные данные
MAURICE BLANCHOT
MICHEL FOUCAULT TEL QUE JE L'IMAGINE
EDITIONS FATA MORGANA
PARIS' 1986
XX ВЕК
КРИТИЧЕСКАЯ БИБЛИОТЕКА
МОРИС БЛАНШО
МИШЕЛЬ ФУКО, КАКИМ Я ЕГО ПРЕДСТАВЛЯЮ
Перевод с французского и послесловие В. Е. Лалицкого
Дизайн и макет А. Г. Наследникова
Технический директор О. Н. Стамбулийская
Издатель Андрей Наследников
Лицензия № 01625 от 19 апреля 2000 г.
191011, СПб., а/я 42; e-mail: axioma@rol.ru
Формат 70 х 90 / 32. Бумага офс. № 1.
Печать офсетная. Тираж 3000 экз.
Примечания
1
"Век просвещения, изобретя свободы, изобрел также и дисциплину". (Это, возможно, преувеличение: дисциплина восходит к доисторическим временам, когда, к примеру, из медведя последовательной дрессировкой делали то, чем позднее будет сторожевая собака или доблестный полицейский.)
2
Claude Morali, Qui est moi aujourd'hui? Fayard (с предисловием Эмманюэля Левинаса).
3
[H. Dreyfus, P. Rabinow], Michel Foucault: un parcours philosophique, Gallimard, [1984, p. 322–346], очерк, которому я многим обязан.
4
Michel Foucault, Histoire de la folie à Vage classique (Librairie Pion).
5
Долгое время безумцев показывали, и я спрашиваю себя, не наследие ли этой древней практики показательные сеансы в психиатрических лечебницах, безусловно полезные в плане обучения (и сегодня, благодаря телевидению, в массе своей доступные публике).
6
Я отсылаю здесь к "Литературному пространству", где начинает выявляться категория безделия, отсутствия произведения. См. и заключительный текст [ "Бесконечной беседы"]: "Отсутствие книги". Мне кажется, что та же ситуация уже присутствует и в поразительном во всех отношениях повествовании, озаглавленном Луи-Рене Дефоре "Болтун".
7
Весь соответствующий отрывок звучит так: "Говорить о Морисе Бланшо можно только говоря о ком-то другом - о его читателе, о самом себе. Да, о нем можно говорить, только разбираясь в самом себе, ибо бесконечная скромность призывает к бесконечному бесстыдству" (R. Laporte, В. Noel, Deux lectures de Maurice Blanchot, Fata Morgana, 1973, p. 53–54). Не переносится ли это правило и на самого Бланшо, не говорит ли и он о себе только говоря о ком-то другом? Не преломляется ли здесь вскрытая им проблематика перехода в прозе от повествовательного "я" к "он"?
8
Особенно красноречивый симптом сдвига: вопреки обоснованному ранее обращению текста к своему автору: Noli me légère, Не читай меня, Бланшо неожиданно пишет - в первый и последний раз - небольшой текст "Задним числом", своего рода послесловие, перепрочтение двух своих ранних рассказов, объединенных им ранее в сборник "Вечное перетряхивание".
9
Непосредственно проблеме сложения той или иной людской общности посвящена и центральная книга этого периода "Непризнаваемое сообщество" (La Communauté inavouable, Minuit, 1983; (есть русский перевод: M. Бланшо, Неописуемое сообщество, М., ММФ, 1998, - о минусах которого (как и о роли самой книги) см.: В. Лапицкий. Неописуемая компания Мориса Бланшо. - "Ex Libris НГ", 1998, № 22). Отметим также в контексте наших дальнейших рассмотрений и упоминание на страницах этой книги о событиях мая 1968 года - как об идеальной возможности завязать дружбу.
10
Отметим, что на протяжении 80-х-90-х годов все перечисленные становятся героями или адресатами статей Бланшо, также как и другие близкие ему писатели: Беккет, Шар, Жабе, Деррида…
11
Сам Фуко неоднократно замечал, что только рецензии Бланшо и Ролана Барта (в тот период - близкого друга Фуко) представляются ему адекватными; в принципе же, весьма положительно отозвались в прессе о его книге также Мишель Серр и Фернан Бродель.
12
Издано отдельной книгой: Maurice Blanchot, Pour l'amitié, Fourbis, 1996.
13
Своего рода намеком на признание в подобной дружбе является внезапное, ничем, вроде бы, не оправданное появление имени Жоржа Батая, для Бланшо - друга par excellence, в последних строках рецензии на "Историю безумия" - еще в 1961 году.
14
Книжное издание: Maurice Blanchot, Les intellectuels en question, Fourbis, 1996. (Французское les intellectuels, естественно транскрибируемое как интеллектуалы, по смыслу полностью соответствует русскому интеллегенция.)