Александра нельзя было назвать красивым, даже с точки зрения греков. Полные губы, худые щеки и тяжелая челюсть; длинный нос, начинающийся прямо от густых бровей; широкий лоб; волосы жесткие, как львиная грива, и лежат так же: все это слишком сильно, слишком необычно, чтобы быть красивым. Но глаза были великолепны. Беспокойные, как и он сам, пронзительно-светлые, они могли вдруг замереть, не мигая, устремившись далеко на горизонт, где только он видел что-то. Какого они были цвета, она не могла бы сказать. Серые, голубые, серо-голубые, зеленые, серо-зеленые. Один был темнее другого, а может, это только игра света?
Александр повернулся, и глаза его, сейчас светло-серые, осмотрели Мериамон с головы до ног, с любопытством и чуть насмешливо.
- О боги, кто же ты такая?
Он задал этот вопрос просто, как ребенок, с детской дерзостью и с детской уверенностью, что его за это не накажут. Она не могла сдержать улыбки.
- Меня зовут Мериамон, - ответила она, - я была певицей в храме Амона в Фивах.
Он слегка нахмурился. Она видела, как его быстрый ум перескакивает с одной мысли на другую: глаза его меняли цвет с серого на зеленый, потом на голубой и опять на серый.
- Была? - спросил он.
- Теперь я здесь.
- Зачем?
Детская прямота - да, но ум не детский, он взвешивал, измерял, оценивал все, что было в ней.
- Чтобы служить тебе, - ответила Мериамон. Он нетерпеливо мотнул головой. Ну конечно, она пришла, чтобы служить ему, говорил этот жест. Он же Александр.
- Ты прошла долгий путь, чтобы предстать перед царем варваров.
- Мои боги привели меня сюда, - сказала она.
- Почему… - начал он. Кто-то окликнул его, срочно, не желая ждать. Он пробормотал что-то коротко и грубо и усмехнулся, заметив выражение ее лица.
- Мариамне, - его язык странно произносил ее имя, - я должен отдать распоряжения войску, похоронить мертвых и отпраздновать победу. После этого мы с тобой поговорим. Ты придешь посмотреть обряды диких эллинов?
Он не дикарь, хоть и варвар. Она улыбнулась в ответ.
- Вы, греки, такие дети!
Он расхохотался.
- Все так говорят. Ну, так ты придешь?
- Приду, - ответила Мериамон.
3
Как глупо, что она забыла об этих эллинских дикостях!
Они хоронят своих мертвых. Да, конечно. Но сначала они их сжигают! Они шли теперь в длинной сверкающей процессии - каждая кираса блестела, каждый наконечник копья вспыхивал в лучах солнца, кони в своей лучшей сбруе, запряженные в колесницы, фыркали, пританцовывали и трясли плюмажами. Они окружили поле Иссы, растеклись и образовали неровную длинную линию, как будто одно гигантское блестящее существо, и застыли в строю перед лицом своего царя. На нем были золотые латы, шлем в виде львиной головы. Он сидел верхом на своем небольшом черном коне, таком же знаменитом, как и он сам, слушал вопли восхищения и отвечал на них ослепительной улыбкой.
Затем все собрались вокруг башни, сложенной из дров и мертвых тел, и совершали свои обряды и смотрели, как жрецы льют масло на костер. Царь первым бросил факел. Он описал высокую дугу под серым сводом небес, перевернулся и упал на самую вершину костра. За ним, как падающие звезды, полетели другие. Первые языки пламени лизнули бороды тех, кто стоял ближе всего, и вдруг огонь вырвался на свободу.
Мериамон не могла смотреть, как горят тела. Ветер относил дым в сторону, но это было невыносимо. Что же теперь будут делать их души? Как они пойдут по стране мертвых, на какое правосудие они могут надеяться, если у них не осталось земного пристанища?
Люди рыдали: это была часть ритуала. Мериамон почувствовала, как и ее губы задрожали. Так много тел, так много потерянных душ! Боги, как же так можно?!
Рядом с ней на склоне стояли другие люди. Большинство молчали. Кто-то сказал рядом:
- Ты потеряла кого-то в битве?
Это был голос женщины, чьей угодно, но только не персидской. Женщина стояла спокойно, одетая как гречанка, вуаль, наброшенная на волосы, прикрывала лицо. Мериамон засмотрелась на нее: локоны бронзово-золотых волос, гладкий лоб цвета слоновой кости, огромные темные глаза. В них светились симпатия и любопытство - обычное для греков выражение. Ее выговор был безупречен.
- Как они могут так поступать? - спросила Мериамон. - Как же можно разрушать тело?
- Так освобождаются души, - сказала гречанка. - Потом мы похороним кости, и они смогут отдохнуть.
- Разве это отдых? Когда уничтожено тело?
Брови гречанки сошлись на переносице, густые, красиво изогнутые.
- Душу надо освободить, чтобы она могла пересечь Реку и попасть в Гадес, а кости должны лежать под землей. - Она вздрогнула под своей тонкой голубой накидкой с вышивкой по краю. - Как это ужасно - быть прикованным к гниющей плоти и не находить успокоения!
- У нас такие разные веры, - сказала Мериамон с трудом.
- Ты египтянка, да? Я слышала, в лагере есть женщина из Египта.
- Меня принимали за мальчика, - сказала Мериамон.
- Ну, тогда тебе повезло, - заметила гречанка. - Поверь мне, там, где эллины, гораздо безопасней женщине, чем мальчику.
Мериамон взглянула на нее.
- Но ведь некоторые военачальники привезли с собой жен?
Гречанка рассмеялась, мелодично и звонко. Такой перелив радостных нот - это искусство, отработанное до инстинкта.
- Жена? Я?! Спаси меня, Афродита! Нет, моя дорогая египетская гостья, я просто следую за войском, и называют меня гетера. Ты когда-нибудь слышала о Таис?
- Не больше, чем ты слышала о Мериамон.
Таис откинула вуаль. Она не была такой ослепительной красавицей, как ожидала Мериамон. Глаза ее были великолепны и кожа безупречна, но нос был слишком длинным даже на греческий вкус, рот слишком широкий и чувственный, подбородок слишком твердо очерченный. Характер - вот как это называлось.
Мериамон никогда раньше не разговаривала с гетерой. Наложницы - у мужчин в стране Кемет они были. Были там и женщины, торговавшие своим телом для мужской утехи. Но те, кто носил звание "подруги", были только в Греции, и было это странно.
- Мы необходимы, пойми, - сказала Таис своим ясным, звонким голосом. - Для некоторых мужчин мальчиков недостаточно, а их жены годятся только для того, чтобы прясть шерсть и нянчить сыновей. Мы же даем мужчинам то, чему жены едва обучены, а мальчики не имеют вовсе. Мы заслуживаем имени, которое нам дали.
- В Египте, - сказала Мериамон, - таких женщин называют женами.
- Счастлив Египет, - ответила Таис и полуотвернулась, потупив прекрасные глаза.
Мериамон уже видела человека, который подходил к ним. Он сегодня утром вместе с царем ехал в траурной процессии. Он был немного старше, чем другие, ближе к тридцати, чем к двадцати, с худощавым энергичным лицом: высокий, широкоплечий, с большими руками, но грациозный и ловкий в движениях, каким должен быть настоящий воин.
Он учтиво приветствовал Таис, как благородную женщину. Таис стояла, скромно опустив глаза, и ответила на приветствие на своем чистейшем аттическом наречии.
- Птолемей, - сказала она, - ты знаешь госпожу Мариамне?
Он поклонился: приветливо, любезно и чуть насмешливо. - Царь говорил о тебе, - сказал он. Мериамон подняла бровь.
- Он очарован, - сказал Птолемей. - Неужели Филиппос действительно позволил тебе прийти прямо в лазарет и творить там чудеса?
- Ну, что касается позволения, - ответила Мериамон, - думаю, у него просто не было выбора. Но никаких чудес не было. Просто полевая хирургия - это все, что я умею.
- Это гораздо больше, чем умеем мы. - Птолемей покачался на пятках и внезапно ухмыльнулся. - Хотел бы я поглядеть на него, когда он понял, что ты женщина.
- Это его не порадовало, - сухо сказала Мериамон.
- Да уж. - Птолемей говорил решительно, чуть ли не с презрением, как показалось Мериамон. - Один щенок из этого выводка достался тебе. Ему теперь остается только стенать, что он попал в женские руки.
Она сощурилась. Широкая кость, большие руки, худощавое лицо.
- Уж не Николаос ли?
- Да, Нико, - ответил Птолемей. - Но как бы то ни было, он хороший воин. Мог бы быть и лучше, ведь он испорчен с детства, но пусти его в бой, и он вспомнит свои хорошие манеры.
- Он вежливо убивает?
Птолемей захохотал.
- Александр говорил, что у тебя острый язычок. Так же, - добавил он, - говорил и Нико. - Он вдруг посерьезнел. - Врачи говорят, что он должен был лишиться руки. Теперь, по их словам, ее, наверное, удастся сохранить. Если это не чудо, то что же вы называете чудом?
- Все было не так уж плохо, как могло бы быть, - сказала Мериамон. - Он потерял много крови от всех своих ран, поэтому я заставила его лежать. Кроме того, мне доставляло удовольствие наблюдать, как он злится.
- Со временем из него выйдет и дурь, - усмехнулся Птолемей.
- Я не стала бы делать ставку на это, - добавила Мериамон.
Люди начали расходиться. Бурно горевший костер теперь только медленно тлел. Ветер переменился, и ее ноздри ощутили запах. Дым, гарь, сладковатый запах горящего мяса буквально вывернули ее наизнанку.
Мериамон почувствовала, как женские руки, прохладные и успокаивающие, убирают волосы с ее лица, залитого слезами, поддерживают, пока ее рвало на траву. Таис говорила, и ее голос был таким же успокаивающим, как руки:
- Это зрелище не для египтянки. Но кто виноват?
Мериамон выдохнула едва слышно, злясь на свою слабость:
- Я сама. Я должна была помнить… я должна была знать…
- Так же, как и Александр, - сказал Птолемей.
Мериамон вскинула голову, глаза ее расширились от удивления.
- Да, я слышал, что он сказал. Он иногда вообще не думает.