Опять страшный рывок. Да что они там?!
- Дай-ка мне, - попросил Русов. Откашлялся, сказал: - Капитан, мы держим скорость три узла, взгляните, а что у вас?
- Гм, и у нас около трех.
- Вот видите: "около"! Мы вас просто тащим за собой, а ведь вы должны подрабатывать. "Коряк", я прекращу подачу топлива, веревок не жаль - шланг порвем.
- Вы этого не сделаете, "Пассат", - все так же спокойно отозвался траулер. Тяжелый вздох. Щелчок зажигалки. Наверно, тоже смолит сигарету за сигаретой. - А веревки...
- Э, да вы там еще и курите? Хотите, чтобы мы все взлетели на...
- Вас понял, "Пассат". Уже не курю. Прибавил обороты.
- Благодарю вас, "Коряк". Чертова "Элла"... Но будем надеяться, что все завершится благополучно. Вряд ли за час-полтора ураган наберется полных сил.
- Будем надеяться, "Пассат". Да.
Русов выключил переговорное устройство, прислушался: точно прибавили оборотов, ослабли рывки. Взглянул на Жору, и тот воскликнул:
- Веревки у них старые! У всех старые. С кем ни будем работать, все будут петь эту песенку. Вот что: надо кинуть РДО в рыбкину контору, пускай-ка прижучат этих "коряков"!
- Не торопись с жалобами, - остановил штурмана Русов. - Действительно, старые у них тросы, снабжение у рыбачков, Жора, хуже, чем у нас. Ну куда ты все торопишься? На вахту бы так.
- Жить тороплюсь! - засмеялся Куликов. - Иди те, чиф, в рубку.
Русов окинул Жору взглядом.
Стоять на месте штурман не мог, все бегал по рубке взад-вперед. Записи делает в вахтенном журнале, приплясывает. Обедает, будто в соревнованиях участвует. Заводной парень этот Жора!
Русов вернулся в штурманскую, вжался в угол дивана. Кажется, они упредили "Эллу".
Теперь бы доктора благополучно переправить с "Коряка" на танкер. И все будет хорошо, хотя... хотя впереди еще десять бункеровок, и, даже если "Элла" успокоится, будут другие скверные, бурные погоды, случайно, что ли, широты эти именуются "ревущими"?.. Но это будет потом, а сейчас... Что сейчас? О чем он?..
В то предвоенное лето он день за днем считал, когда ему исполнится двенадцать. "Рожь вызреет, уберем ее, как раз и твой денек рождения грянет, - говорил, вытирая тряпкой руки, отец. "Фордзон" был старым, хлипким. Постоянно "летели" какие-то детали, и отец с утра и до вечера возился в сарае, где обитал трактор. И подмигивал Коле: - Сбегай-ка, сынку, в поле, глянь, как там оно, наше маленькое, золотое море? Торопи рожь. Пускай быстрее зреет. А как вызреет - глубокие волны пойдут по нему. А знаешь, почему глубокие? Колос утяжелеет, всколыхнет его ветерок, вот рожь и заколеблется тяжко и глубоко, словно море штормливое". Теплый, легкий ветерок душистыми потоками плыл над полем. Золотилось зерно, набухало, но было еще легким, не всколыхивалось поле, а лишь мягкая рябь пробегала по нему, но все равно было оно похоже на море, не очень большое и не золотое пока, а зеленое море. Июнь был. Солнечный, теплый, мирный месяц июнь...
Кто-то толкнул Русова в бок: Тимофей толкался, хрипло мурлыкал какую-то свою, котовью и наверняка морскую песню. Русов взглянул на часы, было уже двадцать три сорок, погладил кота по голове. Намерзся, видимо, не захотел, как котенок, сидеть у боцмана под полой тулупа. Кот настоящий моряк, ветеран флота. Шесть лет уже прошло, как взял его боцман в море. Ишь, взматерел! На широкой морде кота шрам, одно ухо будто надкушенная печенина, хвост укорочен наполовину. Шрам - удар тяжелого клюва альбатроса, жившего, как и юный в ту пору котик Тимка, на одном из рыбацких траулеров, а надкушенное ухо - память о побеге Тимофея в одном из южноамериканских портов во время долгой, с ремонтом судна, стоянки. Уж кто оставил на ухе Тимофея такую метку, горькая тайна беглеца, а укороченный хвост - память о юношеской морской неопытности. Тяжеленная стальная дверь, ведущая из внутренних помещений судна на палубу, захлопнулась во время качки быстрее, нежели кот успел шмыгнуть в нее.
- Досточки красного дерева не найдется ли? - слышался боцманов голос из рубки: переговаривался с коллегой, боцманом "Коряка". - Михайлыч, ты пошарь-ка в своей кладовке, а?
- Николай Владимирович, отбункеровали "Коряка", - сказал Куликов, услышав, что Русов прошелся по штурманской, - механики уже выбирают шланг.
- Отлично, Куликов. - Русов вошел в рубку. - Как доктор?
- Зовем его, зовем, что-то не откликается наш док.
- Красного, говорю, дерева, - бубнил боцман. - Красного. Во, как мне нужно. Я тебе банку клея фирменного переправлю, понял? Што склеишь, клещами не отдерешь.
Не было еще такой бункеровки, чтобы Дмитрия не упрашивал вахтенных разрешить переговорить с боцманом того или иного траулера. То ему нужна была краска черная, и он ее менял, как всегда с выгодой для себя, на краску охра. То срочно надобился лист меди, и в обмен за него боцман предлагал "новозеландские, жуткой крепости гвозди-двухдюймовки", которые, конечно же, были не из Новой Зеландии, а со склада "Танкерфлота". Деловой мужик, боцман Дмитрич. Заглянуть в его кладовку: чего только там нет. Но не для себя старался боцман. Громадную посудину постоянно приходилось суричить, красить. Опять же в тропиках так приятно побывать на воздухе, и боцман ладил скамейки и легкие деревянные стулья: Русов категорически запрещал морякам выносить мебель из кают. Вот и нужны были боцману доски, шурупы, болты.
- Закругляйся, Дмитрич, - сказал Русов.
- Все, все, - отозвался боцман. - Счастливо вам морячить, Алеха. Привяжь досточку к плоту докторову.
- "Коряк", старпом танкера на связи, - сказал Русов, забрав у боцмана трубку. - Доктора быстренько отправляйте, пока не схарчила нас "Элла".
- Капитан "Коряка" на связи, - отозвался траулер спокойным, неторопливым баском. - Топлива под завязку. Спасибо вам, "Пассат". А за веревки наши не серчайте. Рванье. Вот вы уйдете, замените в порту, а нам еще три месяца тут мотаться, как это... гм, в проруби. Доктора отправляем. Счастливого плавания, "Пассат". Да?
- Удачи вам, "Коряк", выполнения планов. - Сейчас, когда почти все уже было позади, несколько неловко было Русову за ту нервозность, грубость даже ненужную из-за тросов да курения. - Эта чертова "Элла"... Уже около семи баллов, вот и поволновались излишне.
- Все хорошо, "Пассат". Какими мы были бы моряками, коль не волновались бы в такие минуты, да? - ласково, добро проговорил капитан траулера. Вздохнул: - Мы ведь не роботы, а люди.
- Жаль, не могу пригласить вас на стаканчик кофе.
- Что ж, может, еще и встретимся. Вот, ведут доктора вашего...
Через некоторое время "Коряк" известил, что доктор уже посажен в "ковчег", а боцман сообщил с кормы: "Тянем дохтора, волокем".
- Куда дальше-то потопаем? - спросил Жора; - Южнее уйдем?
- Опять вы торопитесь, юноша, - буркнул Русов. Он надел куртку, поднял воротник, с трудом открыл дверь: ветер жал на нее с той стороны.
Может, стоило оставить доктора на "Коряке"? Но ведь ураган только приближается... На сколько суток скурвится погодка? Ждать, когда все успокоится? Сколько ждать? А с другой стороны... ветер-то, ветер все усиливается! "Только бы доктора забрать, - думал Русов, тяжело шагал в корму, подгоняемый порывами ветра. - Забрать бы только, а там все будет хорошо..."
В ярком луче прожектора мотались "пузыри", среди которых виднелось оранжевое пятно. Большая, пенная волна подбросила "ковчег", и, прикрывая ладонью лицо от секущего ветра, увидел Русов, как судорожно вцепился в сетку доктор. Бедняга, весь залит водой, промок, поди, до нитки.
Русов поежился. Лопни трос - ветер тотчас унесет доктора за корму танкера, в темноту и рев непогоды. В снегопад. Черта с два разыщешь его... Скорее же, ребятки!
Резко бросаясь вперед, а потом откидываясь, боцман, матрос Серегин и еще кто-то из мотористов, тянули трос. И Русов подхватил холодную, жесткую веревку, рванул. Еще, еще! Плотный, снежный заряд скрыл из глаз и траулер, и "пузыри" с доктором. Туго натянутый трос уходил в метель, несущуюся параллельно воде, и луч прожектора упирался в этот снежный вихрь. Но вот порыв ветра развеял заряд, и "ковчег" с доктором, поднятый на гребень волны, стремительно понесся к борту танкера.
- Порядок! - весело сказал Русов, отпуская трос. Матросы быстро заперебирали руками, выбирая слабину. Волна, а с ней и плотик с доктором, вдруг провалилась вниз, матросы и боцман вцепились в трос, и Русов крикнул: - Потравливайте, черт бы вас!..
Будто пистолетный выстрел послышался, и обрывок троса взвился над палубой. В то же мгновение, вспухнув у борта, волна вновь вскинула на своей пенной горбине "пузыри", доктор протянул руки, готовый кинуться грудью на планшир, но волна откатилась, а с ней и "ковчег" с кричащим что-то страшно и отчаянно доктором.
- Дмитрич! Держи его прожектором! - Русов схватил микрофон переговорного устройства, сказал: - Жора! Право руля. Средний!
Цепляясь за поручни, Русов бросился в рубку. Бежал, чувствуя ногами, телом, всеми нервами, как мощнее заработал двигатель, как танкер начал разворот вправо. Где-то за кормой метался в волнах луч прожектора, боцман пытался отыскать в волнах доктора.
"Унесет мужика... Есть ли у него фальшлеер? - бились в голове Русова короткие, как вспышки, мысли. - Только бы не было снегового заряда..."
Пробегая мимо капитанской каюты, заметил, будто от иллюминатора отпрянуло чье-то белое лицо... Рванул дверь. Ввалился в рубку. Кинулся к машинному телеграфу, перевел ручку на "полный вперед".
- "Коряк", вы меня слышите? Доктора оторвало! - говорил Жора в микрофон. - Дайте ход, разворачивайтесь, идите параллельным с нами курсом...