Миновали 20-ю "винную" параллель, называемую моряками так, потому что по пересечении ее к столу раньше подавали по двести граммов сухого тропического вина, оно немного скрашивало однообразие далекого пути и, как уверяли моряки, "утоляло" жажду - теперь вино заменили соками! Пересекли экватор. На танкере было всего трое парней, кто переходил экватор впервые, и их "крестили" в сделанном для этого торжества чане, и сами бултыхались, веселились как ребятишки, а спустя некоторое время миновали и двадцатую параллель уже не северного, а южного полушария!
Минула еще неделя, и танкер "Пассат" пришел в "ревущие сороковые" широты, а потом спустился еще южнее и начал раздавать топливо работающим в этих ветряных, промозглых широтах, воняющим несвежей рыбой за милю от траулера "Рыбачкам", как с любовью и уважением говорили про них моряки танкера, отчаянным, терпеливым людям.
Все на юг, на юг! Курс 162 градуса. Сильный нордовый ветер. Пустыня. Серо-зеленая, колеблющаяся, воющая, поскуливающая... Тучи, нагруженные мокрым снегом. Зыбкая мешанина воды, куда ни кинешь взгляд, и пятикилометровые глубины под килем. Серо-зеленый сумрак в ходовой и штурманской рубках, будто и сюда, как в аквариумы, налилась холодная, антарктическая вода. И лишь три альбатроса несколько оживляли этот пейзаж. Пристроились к танкеру, летят следом.
Однако, этакое свинство, четверть девятого, а Жорки Куликова не видно и не слышно, опять проспал. Русов сидел на диване в штурманской рубке. Он уже сделал запись в вахтенном журнале: "Вахту сдал...", но ничего он ее не сдал и теперь, поджидая третьего помощника капитана, сочинял письмо Нине. Плавбаза со снабжением для рыбаков должна вот-вот прийти в район работы Южной экспедиции, вот и выдалась оказия послать с ней письма. Уже груда конвертов, уложенных в целлофановый мешок, лежала в углу штурманского стола.
Мучился. О чем писать? Что жив-здоров, он уже написал, что любит ее, скучает - тоже. Он задумался, уставился в окно-иллюминатор. Какие величественные эти птицы океана - альбатросы. Семья, по-видимому. Двое белых, а третий серый, явно молодой и робкий. Наверно, еще никогда не видел таких громад, как танкер. "И людей не видел", - подумал Русов и улыбнулся. Вот родители и показывают своему крылатому отпрыску это чудо. Время от времени самый крупный из альбатросов догонял танкер и летел вдоль его правого борта на уровне надстроек. Он медленно, плавно как бы выплывал из обреза иллюминатора. Кажется, распахни иллюминатор, протяни руку и дотронешься пальцами до кончика широкого и острого крыла птицы.
И Русов встал, быстро отвинтил барашки, протянул руку. Альбатрос посмотрел в его лицо умным карим глазом, слегка шевельнул крыльями, заглянул в рубку, а потом резко отвернул и, сносимый ветром, полетел к корме. Там, то опускаясь к воде, то плавно взмывая, кружили его подруга и родное чадо. Русов поглядел вслед громадной птице. Ну, конечно же, отец звал молодого: "Лети за мной, я покажу тебе человека".
О чем же все-таки написать Нине? О том, что они уже раздали топливо шести траулерам, работавшим несколько севернее этих широт? Что судовой врач-хирург, а был им в этом рейсе общительный толстяк Толя Гаванев, сделал одному рыбаку операцию, выпластав аппендикс, а другому ампутировал отбитый люком палец? Что во время бункеровок порой рвутся швартовые тросы и шланг?.. А, бежит, стервец!
- Уф, прости, Николай Владимирович! Черт-те что... Будильник опять подвел, а вы могли бы и позвонить! - Жора ворвался в рубку. Лицо со сна розовое, волосы взлохмачены, один ботинок зашнурован, другой нет. Конечно же, он и не позавтракал, пошлет теперь кого-нибудь из матросов на камбуз и будет на вахте жевать горбушку с маслом. - Ну, вы даете, чиф. Отчего бы и не позвонить? Вахту принял, идите, отдыхайте.
- Жора, ты ведь из морской семьи, да?
- Угу. Из морской. И прадед, и дедушка, и папаша - все моряки. Только на Черном море. Да и мама в юности рыбачила. На кунгасах. Вы знаете, Николай Владимирович, молоко у нее было солоноватым! Мог ли и я не стать Одиссеем, чиф? - Жора засмеялся, гребанул пятерней волосы и, что-то мурлыкая, быстро расписался в журнале: "Вахту принял". Повернулся. Высокий, ладный, симпатичный, улыбающийся, этакая беззаботная юность. - А что, чиф?
- А то, что ты их всех позоришь, поросенок ты этакий. И я тебя снимаю с вахты. Иди. Полопай и можешь спать сколько влезет. - Лицо у Куликова вытянулось, он еще улыбался, полагая, что Русов шутит, но старпом свернул листок бумаги, сунул его в карман и с суровым выражением лица направился в ходовую рубку. Вот-вот должен был начаться промысловый совет. Жора кинулся следом, наступил на шнурок, чертыхнулся, схватил Русова за рукав. Тот дернул рукой: - Сказал, иди!
- Добрый день, товарищи рыбаки. Начинаем наш очередной промысловый совет, - послышался в этот момент сиплый басок из динамика радиопередатчика.
Это начальник промысла, обосновавшийся на одном из траулеров, Василий Васильевич Попов, вел ежедневный совет капитанов: - Во-первых, рад сообщить, что в район промысла уже прибыл танкер "Пассат"... "Пассат", вы нас слышите?
Жора схватил микрофон, но Русов накрыл микрофон ладонью.
- Моя же вахта, чиф! - зашептал Куликов. - Простите, вот честное...
- Взгляни на себя! В таком виде участвовать в совете?
- Да кто видит?!
- Я вижу. Рулевой матрос видит!
- "Пассат", вы нас слышите? - несколько обеспокоенно спросил начальник промысла. - "Пассат", вы включаетесь в совет?
- Слышим, слышим, здравствуйте, Василий Васильевич, товарищи капитаны и все, кто на совете, - вырвав из рук Жоры микрофон, проговорил Русов. Взглянул в побледневшее от волнения лицо штурмана, прошептал яростно: - Иди! Умойся! Причешись, оденься как следует... - Куликов как мальчишка подпрыгнул, кинулся к себе в каюту, а Русов продолжил: - Мы уже докладывали вам, что привезли двадцать тысяч тонн, но в соответствии с указанием управления отдадим не все, а лишь тем судам, кто особенно нуждается. Нам еще южнее идти.
- Вас понял, "Пассат", - пророкотал Попов. - Позже я сообщу, каким судам и сколько надо будет дать топлива. Итак, товарищи, прошу высказаться по установленному порядку.
Куликов ворвался в рубку. Умыт, причесан, в белой рубахе и черном галстуке. Пританцовывая от нетерпения, он протянул к микрофону руку, но Русов еще помучил его. Он хмурился, глядел в лицо Жоры, а тот, весь нетерпение и невинность, то улыбался, то тоже суровел, опасаясь, что Русов передумает, не простит его, прогонит все же с вахты. Старпом показал кулак. И Жора вздохнул облегченно, взял микрофон. И вдруг сказал в него:
- Рады вас видеть, товарищи моряки... Вернее, слышать!
- Кха... - кашлянул Попов. - "Ордатов", начинайте.
- Работаем в квадрате "Харитон-три". Крутая, валкая волна, ветер порывами до девяти баллов, плотные снеговые заряды. Сделали два траления, два колеса. Пусто у нас, Василий Васильевич, будем перебегать в соседний квадрат... Топливо - это хорошо, но когда будет база? Курево кончилось, а без курева какая работа?
- Вас понял. По уточненным данным, база будет через неделю. Это для сведения всех, чтобы не заканчивали все разговоры просьбами о куреве. Кстати, в стране ведется борьба с курением, так что можно включаться... "Омега", что у вас? Где вы?
- Квадрат "Харитон-двенадцать". Три траления. Девять, восемь и четырнадцать тонн. Гм... кошка Манюська у нас родила. Помните, в прошлом рейсе брали к себе в гости кота Тимофея с "Пассата"? Очень хорошенькие котятки.
- "Омега", не засоряйте эфир.
- Минуточку, Василий Васильевич, все ж живые существа. Товарищи, в конце переговоров сообщите, кому нужны котята. "Пассат", Манюська и котятки передают привет отцу!
- Говорит "Кушка". "Харитон-четыре". Колесо, колесо, восемь. Отдаем четвертый трал. А худо все ж без курева, Василий Васильевич! "Омега", столбим котеночка. Котика.
- "Овен" на связи. Ремонтируем промвооружение. "Омега", и нам котеночка. Не возражаем и против кошечки.
- "Кречет" говорит. Два колеса, четыре тонны, обрыв трала.
- "Ключевской" в эфире. Три постановки. Восемь, двенадцать, пятнадцать. Возле кормы стадо кашалотов кружит, мешают траловым работам... Василий Васильевич, у нас стиральная машина гигнулась, механики, золотые руки, туда их... гм, наладить не могут. Прошу дать добро на стирку тряпок на борту плавбазы. Когда появится тут.
В ходовую рубку танкера пришли Михаил Петрович и судовой врач Толя Гаванев.
Капитан был высок и худ. Он чуть горбился, будто боялся удариться головой о подволок. Неважно выглядел капитан "Пассата". Лицо серое, глаза тусклые, голова втугую обмотана полотенцем. Не молод, вот-вот и бросит свой последний в жизни якорь: на пенсию...
В южных широтах его мучили тяжелые головные боли, от которых, кажется, не помогали никакие лекарства. Заложив руки за спину, капитан зашагал по рубке взад-вперед. Вот так и промарширует часа два-три, лицо грустное, брезгливое, будто все то, что делается в рубке и на судне в целом, все делается не так, как бы нужно, а раз не так, то виноват в этом старший помощник капитана Николай Владимирович Русов. Ну что бродит? Трещит башка, шел бы в свою каюту!.. А доктор пристроился в углу, прислушивался к голосам капитанов: не понадобятся ли кому его услуги?
- Да, вот тут что еще... - неуверенно загудел в рубке голос "Ключевского". - Камбузный наш матрос ожидает ребенка...
- Что-о? - тревожно всколыхнулся голос начальника промысла. - Как это понять?