Однажды, в момент особенно напряженного корпения колдуна над новым снадобьем, по-прежнему неподвижно лежащий мальчик вдруг сказал:
– Ты не учитель Ти.
Хека рассыпал по худым коленям драгоценный порошок уже почти составленного лекарства. Мериптах заговорил. Когда колдун посмотрел в глаза лежащему, то увидел там совершенно осмысленное и вполне спокойное свечение.
– Ты вспомнил меня, – удовлетворенно сказал он и резко остановился, потому что спиною почувствовал – азиаты бросили кости на палубу и обернулись. Их тоже поразил звук речи на корме. С кем бы это мог разговаривать однорукий лекарь? Узнав, в чем дело, они успокоились. Египетскую речь они понимали едва-едва, и если на этом змеином языке говорили не слишком громко, то они даже готовы были терпеть его рядом с собою на одной палубе. Хека и не собирался кричать, он засеменил словечками совсем тихонько.
– Ты вспомнил меня, и ты прав. Я не учитель Ти. Я совсем другой человек. Верховный жрец Аменемхет послал меня во дворец твоего отца, чтобы выманить тебя. Старый Неферкер помог мне, и я оказался подле тебя. Я был во власти Аменемхета и верил, что совершаю дело во благо и твое, и…
– За что Апоп убил моего отца?
На палубе снова установилась тишина. Азиаты среагировали на звук царского имени. Хека обернулся к воинам Авариса и сообщил со всею силою своей ломаной степной речи, что юноша, лежащий на мешках, возносит хвалы небу за то, что сей великой страной правит такой блистательный владыка, как Апоп. Кажется, они поверили.
– Меня Апоп тоже убьет?
Хека скорчил гримасу:
– Давай будем называть его Змей, чтобы не волновать попусту солдат. О другом мы можем говорить свободно.
Мериптах ничего не ответил, и колдун принял молчание за согласие.
– Так вот, что я тебе скажу – не знаю. Не знаю, зачем он убил князя Бакенсети. Не знаю, что он сделает с тобой. Он царь, его мысли не могут быть известны заранее. Но скоро ты сам сможешь у него спросить.
– Меня везут к нему?
– И меня тоже, – нервно хмыкнул Хека и начал заново составлять только что рассыпанную смесь.
Мальчик закрыл глаза. Значит, он правильно догадался – корабль плывет в Аварис.
Хека с любопытством поглядывал на него, пытаясь понять и представить, что происходит в этой гармонично вылепленной, бледной голове, с неребяческими очертаниями губ и страшными синими веками, на которых хотелось нарисовать по иероглифу, означающему "колодец".
Вместе с тем было несомненно, что Мериптах на грани выздоровления. Подошвы были теплыми, руки сгибались легко, испражнялся княжеский сын, поддерживаемый двумя солдатами под руки над бортом лодки, с завидной легкостью.
Колдун работал старательно и вскоре воспроизвел утраченное средство. Навестил с ним палатку Шахкея. Вернувшись, откинулся, так же как и дремлющий мальчик, на мешки и услышал:
– Почему ты ушел от Аменемхета? Разве он не возвысил тебя?
– О да, он возвысил меня, он взял меня за горло и поднял высоко над землей. Так, что я смог смотреть ему в глаза.
– Но ты обманул его?
– Нет, это он обманулся во мне.
– Ты не тот, за кого себя выдавал?
Колдун поморщился, оглянулся, потом, смеясь, сказал:
– Нет, я не тот, за кого он меня принимал. Так правильнее. Он думал, что я прах под его ногами, он думал, что я щипцы в его руках, которыми он может достать раскаленный уголь из печи.
– Разве не такова роль слуги?
– Так думал Аменемхет, так думали и многие другие. Власть верховного жреца уже подточена и накренилась. Братья с гусиными носами не простят ему, придет день, и они убьют его. – Хека сказал это с густым злорадством в голосе, и выражение лица у него было такое, будто он ест что-то вкусное. – Я знаю, что будет так, потому что всегда бывает так. Урок получили и те, кто был до него.
– А кто был до него?
Колдуна не удивил интерес мальчика, никак не связанный с его судьбой. Сознание Мериптаха было сейчас как река, что равно пробегает и мимо величественного храма, и мимо кабаньего водопоя. На лице Хеки внезапно возникла маска жестокого самодовольства.
– Были-были до него. До него был юный владелец имений и стад близ города Ахари по имени Тикульти, и еще владелец пальмовых рощ и виноградников, что неподалеку от города Тиризила, совсем маленького города, по имени Нинурта, а еще начальник крепости Кузагр, что на реке Лебеш, и верховная жрица богини Киририша, что в Сузиане, и страшный вождь дикого лесного народа по имени Хумбаба, и купец Саргон из Кархемиша, и князь с именем, которого не произнести, из страны Наири, и другие многие.
– А откуда ты родом?
Хека хитро засмеялся, наконец осознав, что это любопытство вещь довольно удивительная в мальчике, столь неполно еще вернувшемся к жизни.
– Я родом прямо из грязной пыли, что лежит на любой дороге, самой обычной, не священной дороге. Впервые я узнал себя и помню хорошо этот миг, на паперти храма бога Сина, что в Ниппуре. Это потом я понял, что это паперть, что рядом храм, а вокруг расположен славный город Ниппур. В тот первый момент я лишь почувствовал вкус пыли на своих зубах и страшную вонь, наплывавшую отовсюду. Воняло, потому что вокруг лежали больные. В тамошних городах такой обычай: когда человек тяжко захворает, его несут к храмовым воротам, чтобы всякий идущий мимо мог, выслушав его жалобы, подать совет, если прежде сам как-то сумел избавиться от похожей хвори. Видимо, меня, схваченного какой-то страшной лихорадкой, тоже принесли на паперть и оставили там, чтобы я дожидался там своего советчика. Болезнь отъела у меня всю память о предыдущих годах, и я не знал, как меня зовут и сколько мне лет. Был щуплым и все время кашлял. Когда я очнулся, лихорадка уже отлетела от меня. Я никуда не ушел от храма, поскольку мне некуда было идти. Я остался лежать среди смердящих полумертвых людей, ибо понимал – это единственное место, где я могу выжить. За мною никто не приходил, стало быть, поблизости не было у меня ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестер, а если и были, то они меня бросили, а это хуже, чем если бы их не было совсем. Я научился притворяться больным, и меня жалели даже те, кто сам был при смерти. Я тайком таскал еду у тех, кто лежал без памяти, но при этом открыто прислуживал тем, кто не мог сам двигаться, поэтому был и сыт и расположил людей к себе. Я был тогда примерно твоих лет. Храмовые служители дали мне имя и предлагали остаться в числе низших служителей, что было мечтою для тысяч бездомных и голодных детей. Но я тогда уже наметил для себя другие пути жизни. Я подсмотрел многие человеческие слабости – среди страждущих они виднее; я научился всем видам обхождения, потому что на паперти оказывались не только нищие, но и состоятельные жители, и купцы, и жрецы; я запомнил множество рецептов и советов, годных против всех хворей. Обучился словам многих языков, ибо к храму стекались люди со всего междуречья, от камышовых царств, населенных больше лихорадкой, чем людьми, до северных хурритских предгорий, где у жителей текут вечные сопли.
Хека говорил с увлечением, даже сам немного удивляясь тому, что слышит. Долгие годы все эти сведения лежали в кладовой его памяти как старые, ненужные вещи, и теперь он, доставая их на свет, сам искренне изумлялся их сохранности.
– Я ушел из Ниппура юношей вместе с небольшим караваном. Я даже не знал тогда, на юг я иду или на север, мне хотелось во что бы то ни стало убраться с опостылевшей паперти. Я был погонщиком, а потом гребцом на большом корабле с квадратным носом, таких нет на этой реке. Я плавал в Пунт, но не с той стороны, с какой приплывают туда египтяне. Там меня продали в рабство, и я возвысился, ибо мне отдали в управление гарем одного князя. За это мне пришлось внести такую плату, какую любой мужчина назовет чрезмерной. И я так считал тогда, теперь же лишь усмехаюсь. Потом я сделал так, чтобы меня украл один шейх, наши верблюды брели по пустыне целую вечность, солнце выедало глаза, а луна по ночам заставляла бредить. Я успел сделаться сердечным другом шейха, он уже хотел отдать под мою власть все свои стада, но налетела песчаная буря, все сгинуло, мое счастье растворилось в летящем песке. Я пешком пришел в город, где дома целиком вырублены из соли, а женщины сплошь страдают бесплодием. Я сказал, что помогу их беде. Меня, осмотрев, допустили к женщинам и озолотили. Когда я уходил тайком из этого места, то драгоценные сосуды мне приходилось везти на двух ослах, хотя ни одна из женщин еще не родила. По вине этого золота я снова попал в рабство. Мне дали бронзовый топор, и я валил кедры в финикийских горах, а древесина этих деревьев крепче любой бронзы. Но тут на мое счастье заболел вождь племени и я вызвался его вылечить. Чтобы сварить снадобье, нужны были травы, что росли только в глубине леса, и я отправился за ними вместе с двумя охранниками. Навстречу нам попался лев… – Колдун тихо, сладостно вздохнул, видимо, это воспоминание доставило ему особое удовольствие.
Мериптах слушал молча, все так же закрыв глаза, будто бы представляя вживе то, что произносили уста колдуна.
– …отвратительный город Тир! Меня сразу же избили там, прямо в воротах, без всякой причины. Сломали два ребра, до сих пор вот тут болит, если надавить. Там никто не верит никому, потому мне там нечего было делать. Все торгуют и блудят, женщины отдаются прямо на улицах, поэтому смотрителю гарема там не найти места. Они жадны так, что жалеют денег даже на свое здоровье, поэтому и лекарю там нечего показываться.
– Тир стоит на огромной скале, омываемой морем, и с берегом его соединяет только узкая дамба. Он неприступен и горд. Его корабли, как пчелы свой улей, охраняют его богатство.