Благодарствую. Так что же сказать нашему глухому уроду, который мыкается где-то среди вас? Нет, нет, не ищите его, а то спугнете и он упустит свой случай. Другого ведь может и не быть или будет, да слишком поздно. Ну, так. Какую добрую весть готовит для тебя этот славный день? Какую новость? Сейчас узнаешь! Кто этот монах с красным крестом? Кто его прислал, зачем он здесь? Не старайся догадаться - я все скажу сам. Я - Иоганн Тецель, доминиканец, инквизитор и субкомиссар архиепископа Майнцского, и привез я тебе не что-нибудь, а индульгенции. За них пролил кровь Иисус Христос, и, разнося индульгенции, мы, как хоругвь, несем наш красный крест, который у меня сейчас за спиной. Вглядитесь в него! Вглядитесь внимательно! Что там свисает с креста? Неужто не узнали? А ведь это герб его святейшества. Зачем же он свисает? Затем, что он-то и прислал меня сюда! Да, приятель, сам папа прислал меня к тебе с индульгенциями! Очень приятно, ты скажешь, только что они такое - эти индульгенции? Какой мне от них прок? А это самый дорогой, самый великодушный господний дар людям - вот что такое индульгенции. Говорю как на духу: я бы не променял своего дела на место святого Петра на небесах, потому что своими индульгенциями я уже спас больше душ, нежели он - своими проповедями. Скажешь - заврался поп, а мы и уши развесили! Тогда слушай внимательнее, приятель, сейчас будет про тебя. Взгляни на дело с такой стороны. За каждый смертный грех, говорит церковь, после исповеди и раскаяния грешнику полагается епитимья - при жизни или в чистилище - сроком на семь лет. Семь лет! Верно? Согласен? Ладно. Теперь отвечай: сколько смертных грехов ты совершаешь за один-единствен-ный день? Прикинь: всего только за один день. Сколько? Ну, какой-нибудь один грех - велика беда! Очень хорошо. А за месяц? За полгода? За год? И за всю жизнь? Что, душа в пятки ушла? И впрямь страшно! Ты и сложить-то эти годы не сможешь без конторщика. Наказания прибывают, годы множатся - да кому под силу этот счет? Что, хороша картина? Хуже не придумать, но, может, есть какой-нибудь выход? Да, есть. Есть выход, и с этой вот целью я кое-что привез для тебя: индульгенции, разрешительные грамоты. Покажите грамоты, чтобы все видели. Может, кто-нибудь не видит, ростом не вышел?
Вот они, индульгенции, - все честь по чести: каждая в своем конвертике, с печатью, и какая-то из этих грамот может стать твоей уже сегодня, прямо сейчас, а не то ведь будет и поздно. Давайте подходите ближе, не бойтесь - меня раздавить не так просто. Хорошенько рассмотрите грамоты. Они отпускают любой грех. Готов поспорить, что в этих бесценных конвертиках хоть сейчас найду прощение любого греха, какой вам и не снился. Мне все равно какого греха. Даже если бы кто-нибудь замахнулся на Приснодеву Марию, на мать Христа, то и ему выйдет прощение, если он откупится.
Не пожалеет отдать последнее. Думаете, преувеличиваю? По глазам вижу - думаете. А мне, если хотите знать, еще большие права даны. Мне даны полномочия распространять среди вас грамоты не только от грехов уже совершенных, но и прощать грехи, которых вы еще не совершили. (Пауза. Медленно.) И которые только намерены совершить.
Вы можете задать мне законный вопрос: почему господь готов оказать мне такую великую милость? Ответ очень прост, друзья мои. На эти деньги мы сможем отремонтировать храм Петра и Павла в Риме, и равного ему не будет во всем мире. В великом этом храме покоятся не только святые апостолы Петр и Павел, но еще сотни тысяч мучеников и ни много ни мало сорок шесть пап. Уж не говорю о реликвиях вроде плата святой Вероники, неопалимой купины Моисея и вервия Иуды Искариота. Увы, этому замечательному старинному зданию грозит гибель, как и всему, что в нем содержится, если не собрать - и побыстрее - средства на его восстановление. (С едкой иронией.) Может, кто-нибудь не согласен, что мы делаем доброе дело? (Пауза.)…Отлично, и неужто, мой друг, за какую-то четверть флорина ты не купишь одну грамоту, чтобы в смертный час увидеть закрытыми врата, уводящие грешников на муки, и беспрепятственно пройти к райским кущам? Учтите еще такую вещь: эти грамоты помогают не только живым, но и мертвым. Каждый из вас потерял кого-нибудь близкого, и кто знает, каков a-то там его участь?! Им тоже пригодятся наши грамоты, и у вас на душе будет спокойнее. Пе робей, спеши сюда, подумай о близких, подумай о себе! Выкладывай двенадцать грошей или сколько скажут - и избавишь отца от вечных мук, а себя от верной беды. Пусть даже все твое имущество - только рубаха на теле: не жалей, господня милость дороже. Помни: как только в шкатулке стукнут деньги и звякнет колокольчик, из чистилища с песней вылетит душа. Нечего раздумывать. Доставай денежки! Да что, в самом деле? Или вместе с верой вы потеряли разум? Слушайте, ведь я сейчас уберу крест, запру от вас небесные врата и погашу солнце милосердия, проливающее сегодня на вас свои лучи! (С громким стуком швыряет в денежную шкатулку крупную монету.) Устранился господь от дел земных. Всю власть он поручил папе. Во имя отца и сына и святого духа. Аминь.
В большой сундук звонким дождем падают монеты.
Гаснет свет.
Сцена вторая
Монастырь августинцев в Виттенберге. 1517 год. Под единственной грушей сидит генеральный викарий августинского ордена Иоганн фон Штаупиц. Это пожилой тихий человек с мягким голосом, по натуре истовый созерцатель. Он глубоко уважает Мартина Лютера за проницательный ум, отзывчивое сердце, мужество и способность к решительным поступкам каковая черта вообще не в характере Штаупица. Однако он понимает, что даже при своих скромных возможностях в силах многое дать молодому человеку, который подходит к переломному моменту в своей жизни; соответственно в его отношении к Мартину почти невозможно отделить сочувствие от ласкового подтрунивания. Укрывшись в тени дерева, Штаупиц читает. Поют птицы. Подходит Мартин, простирается ниц. Штаупиц знаком велит ему подняться.
Мартин(глядя вверх). Когда я прихожу, птицы, как по уговору, разлетаются.
Штаупиц. К сожалению, птицы не имеют веры.
Мартин. Может, они просто-напросто не любят меня.
Штаупиц. Откуда им знать, что ты не причинишь им зла. Только и всего.
Мартин. Испытываете на мне аллегорию?
Штаупиц. Ты ее уже разгадал.
Мартин. Неудивительно. С тех пор как я в монастыре, я сам сделался заправским мастером аллегорий. На прошлой неделе, например, разбирая третий стих третьей главы из "Послания к галатам", я в аллегорической форме говорил о посещении нужника.
Штаупиц(цитирует стих). "Так ли вы несмысленны, что, начавши духом, теперь оканчиваете плотию?"
Мартин. Вот-вот. По правде сказать, теологии мало проку от аллегорий: они способны лишь украсить дом, уже воздвигнутый на основаниях разума.
Штаупиц. Добавлю, что многим из нас ты открыл двери этого дома. Когда я приехал сюда, я не мог и думать, что авторитет университета поднимется так высоко и в столь короткий срок. В этом твоя заслуга, Мартин.
Мартин(искусно отводит комплимент). Если из монашества можно попасть на небо, я проделаю этот путь.
Штаупиц. Я не об этом. Ты знаешь, что я не это имею в виду. Я говорю о твоих знаниях и о том, как ты применяешь их к делу, - я не касался монашества, если называть это твоим словом. У меня никогда не вызывал восторга твой аскетизм. И вот что удивительно: пи молитвами, ни бдениями, ни даже книгами ты себя не смирил. Все эти испытания и искушения, которым ты себя подвергаешь, в конце концов тебе нужны и полезны, как воздух.
Мартин(сдерживаясь). Долго вы собираетесь меня учить?
Штаупиц(подтрунивая). Конечно, долго. А зачем, спрашивается, ты пришел сюда? Посмотреть, как я сижу в саду? От нечего делать?
Мартин. К слову сказать, после лекций и занятий у меня едва остается время на исполнение хотя бы главнейших требований устава.
Штаупиц. Рад это слышать. Знаешь, почему ты так держишься за устав? Нет, нет, пожалуйста, оставь при себе свои ужасы. Я знаю, ты только потому дрожишь над уставом, что он прекрасным образом защищает тебя.
Мартин. От чего же он защищает?
Штаупиц. Ты превосходно меня понимаешь, брат Мартин, не разыгрывай невинность. Он защищает тебя от твоего собственного характера. Ты, например, говоришь, что преклоняешься перед авторитетом, но вот беда! - ты никого не хочешь слушаться. И, с преувеличенным вниманием относясь к уставу, ты попросту смеешься над авторитетом. Причина ясна: ты хочешь на место одного авторитета поставить другой - именно свой. Полно, Мартин, я не первый день здесь генеральный викарий и вижу, к чему идет дело. Ты, впрочем, не горюй: твоя слабость тоже служит тебе защитой, и крепче прежней.
Мартин. Защитой? Вот этого я не чувствую.
Штаупиц. Может быть, но ты защищен, чего совсем нельзя сказать о большинстве из нас.
Мартин. Каким же образом я обрел эту удивительную защиту?
Штаупиц. Довольно простым: ты предъявляешь к себе слишком высокие требования.
Мартин. Не смею судить о заслугах своего сердца.