Сперва он долго стоял у оврага, над общей могилой погибших здесь римских солдат, без слез горевал по отцу. Отец никогда не плакал и не любил, если кто плакал при нем. Затем Фортунат отыскал между склепами скромную могилу. Он набрел на нее однажды в часы тоскливых скитаний и с тех пор приходил навестить.
Солнце грело ему голову, плечи. От ярких лучей слезились глаза. И сквозь слезы, уже который раз, Фортунат читал на могильном камне:
Будешь помнить?.. Припомни все,
Невозвратных утех часы, -
Как с тобой красотой
услаждались мы…
Сядем вместе, бывало, вьем
Венки из фиалок и роз…
Он не знал, что это стихи Сафо. Но хорошо понимал их. И Фортунат плакал здесь один, над никому, кроме него, не нужной, забытой могилой.
- Он у нас чистоплюй! - издевался над ним Тит, когда Фортунат покидал их пьяное сборище. - Ха-ха! Мамин сыночек. Поэт…
Если ты не лезешь со всем свиным стадом в грязную лужу, ты уже не такой, как все. Ты чужой.
Он все думал свое. Вот был здесь город, живой. И каждый, как умел, занимался своим делом. Маленький город, в нем никто не помышлял о великих походах и завоеваниях. Никто никому не угрожал. С населением местным греки давно уже поладили. Во всяком случае, ни один из жителей Зенодотии никогда не бывал в Риме, не собирался стереть его с лица земли…
Так почему же Рим нахально явился в этот бедный город и стер с лица земли его жителей?
Фортунат не понимал. Молод еще, слишком мало он знает. Непонимание рождает отчуждение, отчуждение - злобу. Из злобы, не находящей ответа на ее вопросы, вырастает ненависть.
Ко всем и ко всему на свете…
* * *
Сурхан, со своим конным войском, чрезвычайно легким на подъем, явился в Мидию, крепость Газаку, где начальника саков ждал царь царей.
Последний раз они виделись осенью, когда Хуруд, рассердившись на Сурхана за одну его не совсем безобидную шутку, отправил строптивого сака в Мехридаткерт.
- Поживешь в тишине у молчаливых святынь - может, они тебе внушат осторожность в речах…
А шутка была такой:
- Случись, не дай господь, в нашей стране повальный мор на мужчин, государь сам-один сумел бы заменить всех усопших. И государство не осталось бы без детей… - Сурхан намекнул на бесчисленных, злых и прожорливых чад Аршакида - лишь сыновей у него было тридцать. - Ведь у нас и сейчас, куда ни плюнь, попадешь в жадно раскрытую руку царского сына. Вскоре все население державы будет состоять из царевичей и царевен. Это бы ладно! Но кому же тогда землю пахать, скот пасти и кормить ораву сладкоежек?
- Да-а, хороша шутка…
Сурхан озабоченно нахмурил густые, круто вскинутые брови. Какой же будет она, эта новая встреча?
- Родителю нездоровится, - предупредил бледный царевич Пакор. - Пусть достойный Сурен, - назвал он сака на парфянский лад, - не обременяет владыку слишком долгой и утомительной беседой…
- Воздержусь, - угрюмо кивнул Сурхан. - Я не охотник до нудных разговоров, ты знаешь.
Пакор, сам изможденный и белый, как хворый, ведя Сурхана с десятком его телохранителей в глубь помещений, то и дело вздрагивал, оглядывался, в страхе замирал перед поворотами и высылал слуг вперед, проверить, свободен ли путь.
Усы у него мелко тряслись, как у кролика.
"Что это с ним? - раздраженно думал Сурхан. - Вот еще один умственный недоносок будет нами править, если Хуруд вдруг возьмет да умрет…"
Не дай господь! Хуруд - тот хоть чем-то обязан Сурхану, с ним еще можно ладить.
Из ниши узкого окна над каменной лестницей, хлопнув крыльями, слетела горлица.
- Вай! - Пакор чуть не упал.
Сурхан озарился веселой догадкой: "Боится! Он боится Красса. Ведь это трус. Вот почему у него такой похоронный вид. Фромены уже мерещатся ему у крепостных ворот".
Они быстро ввалились все вместе в просторный зал, где вдоль стен, на коврах, уныло сидели сатрапы, начальники боевых отрядов, старосты окрестных селений.
Царь царей хворает…
Сурхан на ходу отвесил всем легкий поклон, в ответ на который, уже за спиной, услышал приветливо-равнодушное бормотание. На ходу отстегнул, сунул стражу свой меч. Он спешил. Телохранители остались в зале присутствия.
- Сурен! - со стоном приподнялся на ложе рыхлый, оплывший Хуруд с завязанной головой.
В опочивальне темно, как и во всей этой мрачной крепости, и лицо его величества, продолговатое и бледное, как тыква, зеленеет в душной тьме.
Может, от тонкой зеленой завесы на узком окне оно кажется зеленоватым.
- Как я ждал тебя! Глаза проглядел.
Царь, кряхтя, усмехаясь и морщась, потер поясницу. Мол, прости, я бы рад встать навстречу тебе, да глупая боль не пускает. Смешно. Государь отстранил халдейского лекаря, который бережно поддерживал его под локоть, обнял и поцеловал Сурхана, услужливо наклонившегося к нему.
- Ну что? Все таишь обиду на меня, сын мой любезный?
Аршакид отер полой атласной туники мокрые губы. Еще недавно крепкий, подвижный и, со своим крупным носом, большими глазами и подбородком, даже мужественно-красивый, он теперь как-то весь опух, обвис и ополз.
"Неужто и я в пятьдесят с чем-то лет стану такой же развалиной? - горько подумал Сурхан, тронутый его беспомощностью. - Если доживу до пятидесяти с чем-то лет…"
- Какие обиды, отец? - вздохнул Сурхан. - В такое время… - Он уже простил царя в своей душе. Человек пожилой, усталый. Мало ли на кого какая находит блажь. Сурхан и сам не из меда сделан…
- Да, ополчился на нас злой дух Анхо-Манью в образе нечестивого Красса!
Хуруд потянул Сурхана за его огромную руку и усадил на ложе возле себя. От ложа, застланного ярким шелковым покрывалом, пахло чем-то кислым, убогим, унижающим достоинство царя царей. И Сурхан, нагнувшись, отер измятым этим покрывалом слезы жалости к больному.
- Что будем делать? - спросил Хуруд проникновенно. - Из-за Тигра пришел какой-то беглый человек. Он донес: Красс сводит к Фурату (Евфрату), к переправе у Зейгмы, все свои легионы.
Он сделал усилие, сел. Взял со столика чистую писчую доску, стило, изобразил извилистую линию - реку и обозначил слева возле нее городок - кружок.
- Как велико фроменское войско? - склонился Сурхан к писчей доске, видя в ней пустынный берег и нестерпимый блеск воды под весенним солнцем.
Все время ему здесь приходится гнуться. А говорят, малые гнутся перед большими. Наоборот…
- Беглец говорит: тысяч сорок, если не больше.
- Ого! - Доска почернела в глазах Сурхана. - Что за беглец? - спросил он с досадой. - Как его зовут?
- У него нет имени, - зевнул Хуруд. - Безвестный бродяга с черной повязкой на лбу. Видно, клеймо под ней скрывает…
- Какой он из себя?
- Сероглазый.
- Да? - встрепенулся Сурхан. - Дозволь, я возьму его себе? Коль скоро он из тех мест, покажет пути-дороги.
- Возьми. Если не успел удрать.
- Он где-то здесь, - сказал Пакор. - Я утром видел его. Он вышел взглянуть на войско твое. Найти?
- Сам найду. - У Сурхана отчего-то потеплело на душе. Будто ему пообещали необыкновенную встречу.
- Итак… - Царь поправил доску на коленях, чтобы уложить ее поудобней. - Мы знаем, где Красс. Но куда он тронется оттуда? Может, вверх по Фурату, на север, в Армению. - Царь прочертил дрожащей рукой стрелку вверх и вправо. Она получилась неровной. - А может, на юг, на Селохию, - провел он вниз другую слабую стрелку. - Мы здесь, - проложил Хуруд еще одну извилистую линию - реку Тиф - и подальше, справа от нее, обозначил вторым кружком Газаку. - Как полагаешь, сын мой любезный, - царь осторожно погладил Сурхану тяжелую руку, - не пойти ли мне с главным войском в Армению? - Он указал на вощеной доске короткой четкой стрелой свой путь наперерез войску Красса. - Этим я обезврежу друга фроменов, Артавазда, - о ничтожный сын великого отца! - и закрою Крассу северный ход. Ты же двинешься прямо отсюда за Тигр, - он пересек справа новой четкой стрелой вторую извилистую линию, - чтобы отвлечь противника на себя.
Царь сказал об этом как о деле уже решенном. Видно, не раз и не два совещался в Газаке царь с другими военачальниками; они все вместе заранее, без Сурхана, и придумали, как вести войну.
То-то Хуруд так гладко излагает их замысел.
Ну что ж, что без Сурхана! Некогда ждать, торопились. Враг у ворот. И много чего происходит в стране без него. План все равно толковый, не возразишь…
Ох! Фромены, армены… Похоже, всю тяжесть войны придется вести бедняге Сурхану.
- Ты как зверь нападешь на Красса сбоку, - продолжал усталый Хуруд, - измотаешь его в мелких бесчисленных стычках, расстроишь его ряды… и тогда отдохнувшее, бодрое главное войско наше, обойдя проклятых фроменов, ударит на них всей мощью.
Он резко процарапал, сдирая стилом воск до тонкого дерева, широкую дугу-стрелу в тыл противника. И выдохся на этом. Ни бодрости, ни мощи в его умирающей голове.
- К твоей тысяче сакских храбрейших латников я добавлю девять тысяч легких конных стрелков и копийщиков. С этими силами ты причинишь фроменам немалый урон. Связным между нами будет Силлак, - царь кивнул в темный угол.
Оттуда выступил маленький невзрачный человек и почтительно поклонился Сурхану. Сак скривился. О Силлаке говорили, что это "око и ухо царя", соглядатай.
Ну, ладно. Сурхан не скажет и не сделает ничего такого, о чем бы стоило донести царю.
- Согласен? Думай. Но думай быстро. Мне, как видишь, трудно сидеть, говорить, и даже слушать…
Вот и все! Обошлось. Пока что.