- Точность властителей южной Италии - не самое значительное среди их качеств, - ответил сухо сенатор. - Молодежь обыкновенно думает, что жизнь длинна, и не дорожит убегающими минутами, между тем нам угрожает старость, и мы уже стремимся загладить потери юности. Однако, не будем терять времени. Можем ли мы рассчитывать на что-нибудь от испанца?
- Я все сделал, чтобы возбудить благоразумие этого человека и доказать ему всю необходимость приобрести уважение Сената.
- Вы действовали разумно, синьор. Сенат - это щедрый казначей для того, кто ему верно служит, но он заклятый враг того, кто вредит государству. Я надеюсь, что ваше дело о наследстве приходит к концу.
- Да, мне хотелось бы самому так думать. Я все сделал, чтобы подвинуть процесс, а он, между тем, подает не больше надежд, чем здоровье чахоточного. Если я не покажу себя достойным сыном святого Марка в деле испанца, то только по неопытности в политических делах, но никоим образом не от недостатка усердия.
- Вам надо действовать осторожнее, чтобы заслужить расположение патрициев, дон Камилло, и новыми заслугами перед посланником доказать вашу преданность государству. Ваша любящая душа почувствует себя удовлетворенной, узнав, что служа своей стране, она служит и интересам человечества.
Дон Камилло не был убежден в верности последнего заявления, но учтиво поклонился сенатору.
- Приятно быть так убежденным, - ответил он. - Мой родственник из Кастилии способен покориться рассудку, откуда бы ни раздавался его голос. Хотя он отвечает на мои доводы намеками на упадок республики, но я вижу в нем достаточно уважения к государству, которое так долго устрашало Европу своим могуществом и энергией.
- Венеция - не то, что представлял из себя когда-то этот город островов, тем не менее, и теперь она далеко не лишена силы, - заметил внушительно сенатор.
- Это верно, синьор. Теперь могу я спросить ваше мнение относительно средств для утверждения прав, которых я так давно добиваюсь? Могу я рассчитывать на свидание с почтенными отцами города? Я думаю, что в таком случае мои права были бы вскоре восстановлены.
- Это невозможно! - ответил поспешно сенатор.
- Я заранее знал, что эта просьба будет отклонена, - ответил герцог. - Прощайте, благородный синьор.
Сенатор проводил своего гостя до передней. Вернувшись в кабинет, он закрыл дверь и начал в раздумье ходить по комнате. Вдруг дверь, скрытая под обоями, осторожно отворилась, и показалось лицо нового посетителя.
- Войди! - сказал сенатор, не выказывая удивления при этом появлении. - Время прошло; я тебя жду.
Развевающееся длинное платье, седая борода, резкие, правильные черты лица, быстрый и подозрительный взгляд с выражением проницательности и подобострастия, - все в этом человеке обличало торговца с Риальто.
- Войди, Осия, и облегчи себя от твоей словесной ноши. Есть что-нибудь новое насчет общественного благополучия?
- Все по-старому, и все спокойно, и я не рассчитывал на свидание с вами в этот вечер, ваше сиятельство. Но в то время, как я собирался ко сну, ко мне пришел посланный от Совета; он принес мне кольцо с приказанием разобрать герб и другие символы, которые находятся на камне, вставленном в кольце.
- Печать с тобой? - спросил сенатор, протягивая руку.
- Вот она. Это прекрасная, ценная бирюза, ваше сиятельство.
- Откуда взялось кольцо? И почему тебе его прислали?
- Его нашли, синьор, насколько я мог понять, в месте, похожем на то, откуда спасся Даниил…
- Ты хочешь сказать, из Львиной Пасти?
- Я думаю, что это самое хотел сказать агент Совета относительно этого кольца.
- Я вижу как-будто каску с забралом. Чей бы это мог быть герб? Не венецианцев ли?
- Камень, редкой красоты и должен принадлежать богатому человеку. Посмотрите на этот благородный блеск, синьор, какая ровность темно-голубого тона!
- Бирюза очень хороша. Но кому она принадлежит?
- Удивительно, когда подумаешь, сколько денег содержит в себе такая маленькая вещичка. Мне приходилось видеть, как платили огромные суммы за игрушки и менее изящные, чем эта.
- Ты, - кажется, никогда не забудешь свою лавочку и торговлю на Риальто? Я тебе приказываю назвать фамилию, которая носит этот герб.
- Благородный синьор, я повинуюсь. Герб этот принадлежит роду Монфорте, последнему сенатору из этой фамилии, умершему приблизительно пятнадцать лет тому назад.
- А это кольцо с печатью?
- Оно в числе других драгоценностей, должно быть, досталось его родственнику и преемнику (если Сенату будет угодно, чтобы был преемник этого старинного имени) - дону Камилло.
- Дай мне перстень, его надо рассмотреть как следует. Что ты мне еще скажешь?.. Да вот, я слышал, что наша благородная молодежь часто обращается к ростовщикам Риальто за деньгами, которые они им дают под проценты. Обрати внимание на то, о чем я тебе говорю, потому что может выйти очень серьезное дело, если недовольство Сената падет на кого-нибудь из вас! Тебе не приносили еще других драгоценностей неаполитанца, кроме этой?
- Очень много под залог, но ничего выдающегося.
- Посмотри вот, - продолжал синьор Градениго, вынимая из потайного ящика маленький листок бумаги, к которому был приклеен кусок воска. - Что ты можешь сказать о том, кто употребляет эту печать?
Ювелир взял бумагу и поднес ее к свету, чтобы разглядеть отпечаток на воске.
- Это выше моей мудрости! - сказал он. - Здесь ничего нет, кроме галантного девиза, который молодые люди часто употребляют, чтобы обольстить дам.
- Это - сердце, пронзенное стрелой; а вон надпись: "Думай о сердце, пронзенном любовью"…
- И больше ничего! Я не думаю, чтобы эти слова имели много значения, синьор.
- Может быть. Ты ни разу не продавал вещи с такой надписью?
- Да нам приходится их продавать каждый день. Я не знаю более распространенного девиза.
- Я бы не пожалел ста цехинов тому, кто откроет мне хозяина этой именно печати.
Осия хотел было уже вернуть печать, когда синьор Градениго объявил это. Услышав эти слова, торговец опять приблизил бумагу к лампе.
- Я продал сердолик посредственной ценности с этим девизом жене испанского посла, но, продавая, я не отметил камня. Потом один молодой человек из фамилии равеннского легата купил у меня аметист с такой же надписью… А вот, кажется и значок, сделанный моей рукой на камне.
- Ты нашел примету? О каком значке ты говоришь?
- Ничего особенного, благородный синьор, кроме маленькой черточки в одной из букв.
- И ты продал эту печать…
Осия медлил ответом; он боялся лишиться обещанной награды, если выскажется слишком скоро.
- Ну, если это так необходимо знать вашей светлости, то я посмотрю в моих книгах. В таком важном деле Сенат не должен быть введен в заблуждение.
- Конечно, дело это важное, награда служит доказательством этому.
- Ваше сиятельство изволили говорить о ста цехинах… Но меня это мало интересует, когда дело касается блага государства…
- Я в самом деле обещаю сто цехинов.
- Изволите видеть, ваше сиятельство, я продал кольцо с печатью и с этим девизом женщине, служащей у первого дворянина из свиты папского нунция… Но это кольцо не может быть оттуда, потому что женщина по своему положению…
- Ты уверен? - вскричал с живостью синьор Градениго.
Торговец украдкой посмотрел на сенатора и, угадав, что это уверение ему приятно, поспешил подтвердить:
- Так же верно, как то, что я Осия. Эта безделушка долго оставалась непроданной, и я ее уступил по своей цене.
- Это рассеет все мои сомнения. Ты будешь награжден, и если у тебя записано еще что-нибудь на этот счет в твоей секретной торговой книге, дай мне немедленно знать. Ступай и будь аккуратен, как всегда, Осия. Я начинаю уставать от беспрерывных забот этого вечера.
Торговец, торжествуя в душе, почтительно раскланялся с сенатором и исчез в той двери, откуда пришел.
Вечерний прием сенатора был закончен. Он тщательно осмотрел замки потайных ящиков, потушил огни, запер двери и вышел. В продолжение некоторого времени он оставался еще в главных покоях своего дома, затем в обычный час улегся спать.
Глава VII
В то время, как заканчивались секретные свидания синьора Градениго, площадь святого Марка начинала заметно пустеть. Кофейни были наполнены богатыми бездельниками, но те, которые должны были позаботиться о нуждах завтрашнего дня, возвращались в свои скромные жилища. Только один человек, казалось, не собирался покинуть площадь. По его неподвижности можно было подумать, что его босые ноги приросли к камню площади. Это был Антонио.
Луна освещала его мускулистую фигуру и загорелое лицо. Лицо его выражало страдание; но это было страдание человека, чувствительность которого притуплялась привычкою к несчастиям. Глубокий вздох вырвался, наконец, из груди старика, и, поправив оставшиеся еще на его голове волосы, он поднял с мостовой шапку и, повидимому, собирался уходить.
- Слышишь, часы бьют пятый час ночи, а ты не торопишься итти спать, - послышался около рыбака чей-то голос.
Рыбак повернул голову к замаскированному человеку, говорившему это, и посмотрел на него с равнодушным видом, ничем не выдавая ни любопытства, ни волнения.
- Так как ты меня знаешь, - ответил он, - то тебе должно быть известно и то, что, уйдя отсюда, я вернусь в мое осиротелое жилище. Ведь ты должен был слышать о моем несчастии.