Гондола подвигалась к намеченной цели, так как разговор не мешал Джино направлять гондолу к Лидо. По мере того, как береговой ветер становился сильнее, суда, шедшие впереди них, все удалялись, и когда дон Камилло достиг песчаной отмели, отделяющей лагуны от Адриатики, многие из них прошли уже выход и направлялись в залив, придерживаясь каждый своего курса. Дон Камилло не сомневался теперь, что жена его находится на одном из этих судов. Но на каком именно? Молодой неаполитанец решил причалить к берегу с тем, чтобы проследить направление уходивших судов и на этом основании сообразить, в какой части республиканских владений ему следовало искать Виолетту. Выходя из гондолы на берег, он обернулся к своему гондольеру:
- Ты ведь знаешь, Джино, что один из моих вассалов, хозяин "Прекрасной Соррентинки", находится теперь в порту?
- Точно так, синьор, и я его знаю лучше, чем свои грехи.
- Так вот, поди отыщи мне его. Я кой-что придумал и хочу воспользоваться его фелукой; но раньше необходимо узнать, легка ли она на ходу.
Расхвалив усердие и фелуку своего приятеля, Джино поспешно отъехал от берега.
На острове Лидо есть еврейское кладбище - бесплодное место, одинаково открытое горячему южному ветру и леденящему ветру Альп.
Дон Камилло вышел здесь на берег. Вместо того, чтобы делать лишний обход берегом, он решил пройти здесь, чтобы скорее достигнуть песчаных холмов на другом берегу Лидо. Вынув шпагу из ножен, он вступил на кладбище. Он был уже на середине его, как вдруг заметил среди могил человеческую фигуру. Дон Камилло сжал шпагу и пошел прямо на незнакомца. Тот, услышав шаги, остановился и, может быть, в знак миролюбия скрестил руки на груди.
- Ты выбрал для прогулки время и место, располагающие к размышлению, - сказал, приближаясь, неаполитанец. - Ты не еврей и не лютеранин, оплакивающий кого-нибудь из твоих близких?
- Я венецианец, как вы, дон Камилло Монфорте.
- А! Так ты меня знаешь! Ты Баттисто, бывший мой гондольер?
- Нет, синьор, вы ошибаетесь: я не Баттисто.
Незнакомец повернулся к луне, свет которой упал на его лицо.
- Джакопо! - воскликнул герцог, задрожав, как это невольно делали все в Венеции, встретив неожиданно горящий взор браво.
- Да, синьор, я - Джакопо!
Шпага блеснула в руках дона Камилло.
Браво улыбнулся, но его руки остались скрещенными.
- Зачем ты встал на моей дороге в этом уединенном месте?
- На том же самом основании я могу спросить герцога святой Агаты, что привело его в такой поздний час на еврейские могилы?
- Не время для шуток, тем более, что я никогда не шучу с людьми твоей репутации. Но только знай, что нелегко дадутся тебе деньги, которые ты задумал получить от подославших тебя, чтобы убить меня.
- Успокойтесь и вложите вашу шпагу в ножны, синьор. Здесь нет никого, кто думал бы причинить вам зло. Мы уже с вами виделись, дон Камилло Монфорте, и тогда у вас было больше доверия ко мне.
- Странно, зачем ты мог попасть сюда? Ты не из таких, чтоб действовать без причины и без цели.
- Я ищу простора и морского воздуха, и здесь только я могу дышать свободно: воздух каналов меня душит.
- Неправда, у тебя была еще какая-нибудь причина, Джакопо.
- Да, синьор, вы не ошиблись, мне противен этот город преступлений.
- Это странно слышать от…
- От браво? Можете смело произнести это имя: мое ухо привыкло к нему. Но кинжал наемного убийцы почтеннее меча мнимого правосудия здешнего правительства… Люди без чести и без жалости!
- Я теперь понимаю тебя, Джакопо: ты изгнан. Ропот народа дошел до Сената, и Сенат лишил тебя своего покровительства.
Взгляд, брошенный на него Джакопо, был настолько двусмысленный, что дон Камилло взялся невольно за шпагу.
- Синьор, - сказал браво, - как бы то ни было, а все же случалось, что дон Камилло Монфорте считал меня достойным своих поручений.
- Я этого не отрицаю… Но теперь мне многое становится понятным. А, злодей, так это тебе я обязан потерей моей жены! Ведь тебя я звал в начальники над отборным отрядом, который я собирал, чтобы устроить бегство дорогой мне девушки… И, узнав подробности моего плана, ты предал меня!
- Вы ошибаетесь, синьор. Моя служба при Совете Трех не позволяла мне принять ваше предложение, иначе я был бы рад счастью двух влюбленных. Я принадлежал Сенату, но теперь я все с ним покончил.
- Я верю тебе, Джакопо; твое лицо и твой голос заставляют меня тебе верить; они искренни. Но меня обманули в ту минуту, когда я больше всего был уверен в успехе. Злодеи скопировали мою гондолу, ливреи моих служащих, они отняли у меня мою жену… Но ты молчишь, Джакопо?
- Что могу я вам ответить, синьор? Вас обмануло такое государство, где начальник не смеет поверять тайны своей жене. Венеция отняла у вас вашу супругу за то, что вы хотели похитить у правительства имущество, которое оно считало своим. Вы затеяли серьезную игру, дон Камилло, и вы ее проиграли. Чтобы удовлетворить ваши желания и добиться ваших прав от Сената, вы обещали Венеции хлопотать за нее в Испании.
Дон Камилло смутился при этих словах браво.
- Чему вы удивляетесь, синьор? Вы забываете, что я долго вращался среди тех, кто умеет осторожно взвешивать выгоды каждого политического вопроса. На их устах ваше имя часто бывало…
- Отлично! Но объясни мне, каким способом они узнали о моем замысле? Ведь я говорил об этом только тем, кто мне внушал доверие.
- Дон Камилло, не забудьте, что из ваших слуг нет ни одного, кто не состоял бы на жаловании у Сената, исключая разве Джино. И им платится не только за то, что они донесут на вас, но и за донос на своих товарищей.
- Может ли это быть?
- Вы в этом сомневаетесь, синьор? - спросил Джакопо, любуясь искренним удивлением неаполитанца.
- Как ты можешь служить подобным людям, Джакопо?
- Мы не господа своего счастья, дон Камилло. Если бы это было иначе, то вы не стали бы прибегать к влиянию своего родственника в пользу республики. Да, мне много пришлось перенести, и если я все выдержал, то только оттого, что меня поддерживало кое-что более сильное, чем Сенат. Но, дон Камилло, есть преступления, которые нельзя терпеть.
Браво вздрогнул и продолжал молча ходить среди могил.
- Они жестоки даже с тобой? - спросил дон Камилло, с удивлением смотря на взволнованное лицо Джакопо.
- Да, синьор. Сегодня ночью мне пришлось быть свидетелем их бесчестности, более того - их подлости, после чего мне ясно стало, чего я сам мог ожидать от них. Заблуждение исчезло, и с той минуты я им больше не слуга.
Лицо браво передернулось судорогой.
- Говори, Джакопо; я готов выслушать тебя, если только это может облегчить твои страдания.
- Я вам очень благодарен, синьор. Никто не знает, как дорого ласковое слово для того, кто, как я, осужден всеми. Был один человек, который, быть может, выслушал бы меня без презрения, но и он погиб от безжалостной руки Сената. И вот, когда я размышлял среди этих могил, случай привел вас ко мне навстречу. Если бы я только мог…
Браво остановился и с сомнением посмотрел на дона Камилло.
- Продолжай, Джакопо! Что с тобою?
- Я не осмелился никому открыть моих тайн, разве я решусь высказать их вам?
- Мой вопрос мог показаться тебе странным.
- Он, действительно, странен, синьор. Вы знатны, я низкого происхождения. Ваши предки были сенаторы и дожи, мои - рыбаки и гондольеры. Вы богаты, могущественны, я - бедный изгнанник и, может быть, уже тайно осужденный. Одним словом, вы дон Камилло Монфорте, а я - Джакопо Фронтони.
Дон Камилло был взволнован. Джакопо говорил с искренностью глубокого горя.
- Что я могу сделать для тебя?
- Синьор, я слишком долго был лишен сострадания и не могу больше терпеть. Этот проклятый Сенат может меня погубить сразу… И всякий отвернется тогда от моей могилы. Синьор, я должен сказать… Единственный человек, который участливо относился ко мне за эти три длинных, ужасных года, исчез.
- Но он вернется, Джакопо!
- Никогда, синьор. Он служит пищей рыбам лагун.
- И ты - прямой виновник этой смерти?
- Нет, синьор, я в этом не виновен; это сделало правосудие знаменитой республики, - ответил Джакопо с горькой улыбкой.
- А, Сенат начинает открывать глаза на преступления людей, подобных тебе? Твое раскаяние - результат страха.
Джакопо дышал с трудом. Слова дона Камилло убили в нем всякую надежду. Дон Камилло не уходил, хотя ему не хотелось быть поверенным такого человека, но в то же время он не мог покинуть человека, находящегося в таком горе.
- Говори. Я обещаю выслушать тебя, если бы даже ты мне стал рассказывать об убийстве лучшего из моих друзей.
Браво, казалось, еще колебался, но, заметив участие в лице дона Камилло, он зарыдал.
- Я выслушаю тебя, Джакопо! - вскричал неаполитанец, пораженный проявлением слабости в человеке с таким твердым характером.
Жестом руки Джакопо остановил его и после минутной внутренней борьбы начал говорить:
- Вы спасли меня от гибели, синьор. Если бы люди знали всю силу ласкового слова, участливого взгляда, они не относились бы с презрением к слабым. И если бы вы отказали мне в участии, то эта ночь была бы последней для меня. Да будете ли вы слушать мою историю, синьор? Может быть, вам противно слушать признания наемного убийцы?
- Я тебе обещал; но торопись, у меня у самого большие заботы и мало времени.
Браво сделал над собой большое усилие и начал свой рассказ.