- Я не могу питаться тем, что стоит пролитой крови…
Протянутая рука Джакопо упала, как-будто пораженная молнией. Антонио взглянул на собеседника и, несмотря на всю твердость своих убеждений, смутился под гордым взглядом Джакопо.
- Я сказал так, Джакопо, потому что привык говорить то, что думаю. Но поверь мне, я так говорю не из ненависти, а из жалости к тебе; после моего внука я более всех жалею тебя.
Браво ничего не ответил и тяжело вздохнул.
- Джакопо, - продолжал рыбак заботливым тоном, - не сердись на меня за то, что я тебе сказал. Жалость бедного и страдающего не похожа на презрение богатого и знатного человека. Твоя печаль мне дороже твоей радости.
- Перестань, старик, и ешь безбоязненно: все это было куплено на честный заработок.
- Не надо, Джакопо. Мы, рыбаки, привыкли ложиться без ужина.
Браво перестал настаивать на своей просьбе. Приняв обратно корзину, он задумался над тем, что произошло.
- Неужели ты только для этого и ехал сюда? - спросил Антонио, желая смягчить свой отказ.
Этот вопрос, казалось, напомнил браво причину его поездки. Он поднялся и внимательно огляделся кругом. Он вглядывался больше в сторону города. Невольная дрожь выдала его удивление и испуг.
- Посмотри, там, кажется, военная лодка? - спросил он поспешно, протягивая руку в сторону города.
- Да, пожалуй, правда. Это не могут быть рыбаки: час еще ранний; но с некоторого времени ловля стала очень неудачной, да еще вчерашний праздник отвлек многих от работы. Так уж положено, что бедные работают, а патриции едят.
Браво тихо опустился на скамью и беспокойно посмотрел в лицо своего спутника.
- Ты уж давно здесь, Антонио?
- Не больше часа. Помнишь, когда нас отпустили из замка, я тебе рассказал о моей бедности. Обыкновенно это место считается самым лучшим для рыбной ловли, а вот сегодня я понапрасну бьюсь здесь. Да, голод не тетка, но и его приходится переносить, как и другие страдания… Джакопо, ты привык к обращению патрициев, которые меня допрашивали. Как ты думаешь, послушаются они рассудка? Надеюсь, я не повредил моему делу тем, что говорил с ними откровенно, как с людьми, имеющими сердце?
- Сенаторы не имеют его. Ты не представляешь себе ясно душевного склада этих патрициев. В тесной беседе они в лучших выражениях будут отзываться о человечестве и о справедливости. Но когда они собираются вместе, чтобы защищать интересы своего Марка, то делаются бесчувственнее камня и бессердечнее зверя.
- С тобой сегодня тяжело говорить, Джакопо. Мне не хочется быть несправедливым даже к тем, кто мне выказал несправедливость. Сенаторы тоже люди и имеют человеческие чувства.
- Антонио, ты сам много страдал, поэтому чересчур снисходителен к другим. Сенаторы не умеют жалеть: их детей не берут в гребцы на галерах, их надежды не бывают обмануты законами неумолимого господина, им не приходится плакать от развращения их детей, осужденных жить с отбросами общества.
- Джакопо, люди разные: один велик, другой мал, этот силен, а тот слаб; есть люди очень честные, есть подлые.
- Послушай, Антонио, что я тебе скажу: ты их оскорбил своим разговором, и ты в опасности в Венеции. Они все простят, кроме жалоб на их несправедливость.
- Неужели они захотят повредить человеку, который ищет своего ребенка?
- Если бы ты был какой-нибудь патриций, лицо с положением, то они потихоньку подкопались бы под твое богатство и репутацию, прежде чем ты мог бы стать опасным их системе. Но так как ты беден и слаб, то они уничтожат тебя без всяких церемоний… Посмотри, а лодка-то сюда подвигается очень быстро. Вид ее и движения мне что-то подозрительны.
- Да, это не рыбацкая лодка; она с каютой, и на ней несколько гребцов.
- Это правительственная гондола! - воскликнул Джакопо, поднимаясь и прыгая в свою гондолу. Подумав немного, он добавил:- Антонио, нам лучше расстаться.
- Твои опасения вполне естественны, - ответил рыбак спокойным голосом. - И мне жаль, что ты имеешь причины бояться. Бедный Джакопо!
- Антонио, снимайся скорее с якоря. Я знаю эту гондолу. Люди на ней лживы, как демоны… Но мне больше нельзя с тобой оставаться, я удаляюсь.
Гондола продолжала приближаться и привлекла к себе внимание старика. Джакопо въехал в блестящую полосу лунного света, которая, ослепляя глаза, мешала различить, что находилось на ее протяжении. Когда рыбак увидел, что браво исчез, он улыбнулся и вздохнул свободнее.
- Пусть они подъехали бы ко мне, - прошептал он. - Тогда у Джакопо было бы больше времени, чтоб скрыться. Должно быть, бедняга, оставив замок, успел нанести еще удар кинжалом, и теперь Совет не хочет больше ему прощать…
Антонио замолчал, потому что казенная гондола с шумом остановилась около его лодки, человек из гондолы перешел к нему, и гондола мгновенно, отъехав на некоторое расстояние, остановилась неподвижно.
Ночь была светлая, и рыбак мог разглядеть одежду и внешность босого кармелита. Монах казался сильно смущенным быстротою всего происшедшего. И еще большее смущение и удивление выразились на его поблекшем лице, когда он увидел перед собой в лодке седого, смиренного старика.
- Кто ты такой? - спросил он с удивлением.
- Лагунский рыбак Антонио.
- Чем навлек ты на себя гнев Сената?
- Я сам честен и готов быть справедливым к другим. Если это оскорбляет старших, то они заслуживают не зависти, а жалости.
- Виноватые никогда не сознают своей вины, а считают себя обиженными.
- Скажите это патрициям: они нуждаются в советах.
- Послушай, в твоих словах слышатся гордость и озлобление.
- Вы, может быть, приехали сюда исповедать осужденного?
- Да. Это мне поручено… Я сожалею об этом. Если то, чего я так боюсь, справедливо, то я еще больше жалею, что пожилой человек, как ты, навлек на себя гнев Сената.
Антонио улыбнулся и посмотрел в сторону полосы лунного света, в которой скрылась гондола браво.
- Отец, не беда сказать правду человеку вашего сана. Не правда ли, вам сказали, что здесь в лагунах есть преступник?
- Ты не ошибся.
- Не легко узнать, удовлетворен или недоволен святой Марк, - продолжал Антонио с спокойным видом, поправляя свою удочку. - Он долго терпел того, кого теперь ищет. У Сената есть свои причины, недоступные пониманию темного люда… Но все-таки можно пожалеть, что республика с самого начала не отвлекла молодого человека от его худого ремесла.
- Ты говоришь о ком-то другом. Так ты не тот преступник, которого сейчас ищут?
- Я убивал только на войне. Сейчас, однако, здесь был один, который не мог бы сказать того же самого…
- Где же он?
- Он уехал; отсюда он недалеко, но его не легко догнать.
Монах сел и опустил голову.
- Вам досадно, отец, что преступник исчез?
- Наоборот, мой друг, я рад, что избежал этой тяжелой обязанности. Надо позвать приехавших со мною агентов правительства и сказать им, что сейчас они не могут исполнить то, что им поручено.
Монах дал знак гребцам подплыть. Двое вошли в лодку рыбака и помогли монаху перейти в правительственную гондолу.
- Получил осужденный отпущение? - спросил тихим голосом тот из вошедших в лодку, который казался начальником.
- Здесь произошла ошибка, - так же ответил монах. - Тот, кого ты ищешь, скрылся, а это рыбак Антонио, человек, не способный оскорбить святого Марка. Браво уплыл к острову святого Георгия, и его надо искать в той стороне.
Офицер не стал долее задерживать монаха и дал ему войти в каюту гондолы… На нос рыбачьей лодки была закинута петля, чтобы взять лодку на буксир. Якорь лодки Антонио был поднят в то же мгновение, затем что-то плеснуло, словно тяжелое тело упало в воду, и обе лодки, гонимые сильными ударами весел, быстро пошли по направлению к берегу. Прежнее число гребцов управляло гондолой с черной каютой, похожей на катафалк. Лодка рыбака плыла сзади пустая…
Шум первого удара весел и падения в воду тела Антонио слились в один звук. Когда через несколько секунд спустя рыбак показался на поверхности воды, - он был один посредине широкой и недвижимой водной скатерти. У него мог бы быть луч надежды, если бы башни Венеции не были так далеко, и, кроме того, его силы не были бы истощены голодом и усталостью. Обе лодки стремительно уходили к городу; Антонио повернулся в другую сторону и, употребляя все силы, чтобы удержаться на воде, старался отыскать на поверхности воды черную точку, в которой раньше узнавал лодку браво.
Джакопо с большим вниманием следил за всем происходившим на лодке Антонио. Благодаря своему выгодному положению, он мог наблюдать, не будучи замеченным. Он видел, как монах встал, как гондола подъехала к лодке; он слышал всплеск, более громкий, чем от работы весла; наконец, он увидел, как гондола увозила пустую лодку Антонио. И как только гондольеры ударили веслами по воде лагуны, Джакопо начал грести назад.
- Джакопо! Джакопо! - слабо долетело до него издали, и крик заставил его вздрогнуть.
Он знал этот голос, и понимал причину этих криков отчаяния. Браво удвоил силу, и гондола еще быстрее понеслась вдоль блестящей полосы, оставляя за своей кормой кипящую пену.
- Сюда, Джакопо! Ты идешь в сторону.
Ход гондолы изменил направление, и зоркий глаз браво увидел мельком голову рыбака.
- Скорей, милый Джакопо! Силы мне изменяют.
Плеск воды под веслами опять заглушил голос, полный предсмертного отчаяния.
- Джакопо! Я здесь, милый Джакопо!
- Я еду, еду!
- Джакопо! Дитя мое! Внучек!