Обермейер знал все слабости доцента естественных наук Владимира Крайны. Этот человек никогда не отличался ни проницательным умом, ни внушительной внешностью, ни верностью своим принципам и друзьям. Это был представитель той части рода человеческого, которой личная выгода дороже всего на свете. С подобным человеком можно договориться о чем угодно. Но, конечно, визит бывшего гестаповца не мог Крайне понравиться.
– Примите во внимание, что враги всегда лучше друзей, – заметил Обермейер.
– Говорите определенней, что вам угодно. Я слушаю вас, – Крайна еще не сдавался.
– Держите себя в руках, – посоветовал Обермейер. Садитесь. – Он сам бесцеремонно расположился в кресле, закинул ногу за ногу, закурил и продолжал: – Для каждого человека настает однажды время, когда надо подвести итоги пройденному пути…
– Выражайтесь конкретнее, – прервал его Крайна. Он стоял не шевелясь перед своим гостем. Рука, которой он опирался о стол, заметно дрожала.
– Охотно. Вы, наверно, не забыли, какие обещания дали господину Франку, когда он был наместником фюрера в протекторате?
– Что вспоминать о покойниках! Меня искренне удивляет, почему вы до сих пор не покойник.
– А я вам объясню. Моя и ваша судьбы тесно переплетены и связаны. Тянуть лямку на том свете одному, без вашего общества, мне было бы скучно. Это во-первых. А во-вторых, если мы будем отвлекаться в сторону, то очень нескоро подойдем к главному вопросу. Вряд ли имеет смысл затягивать нашу встречу.
Обермейер встал и наглухо прикрыл дверь. Крайна зашел за стол и хотел выдвинуть ящик, но гестаповец его опередил.
– Вам нужен пистолет? – он вынул из кармана незаряженный "Вальтер". – Я могу предложить вам выбор: или этот пистолет, или вот этот листок, – свободной рукой он вынул из кармана сутаны сложенный вчетверо лист бумаги. – Бумага иногда убивает не хуже пули. Пуля может убить меня, бумага – вас. Выбирайте.
Дрожащей рукой Крайна взял документ.
Пока он его развертывал, Обермейер пояснил ему:
– Этот документ – лишь один из серии, которыми располагают мои друзья. Случись что-нибудь со мной, все документы немедленно попадут в руки министра внутренних дел Носека.
Крайна прочитал:
"Дальнейшее содержание во вверенном мне лагере "почетного узника" Владимира Крайны я бы считал нецелесообразным. Агентура доносит, что многие заключенные догадываются, что с Крайной ведется тайная игра. Привилегированное положение, которое ему здесь создано, вызывает нежелательные кривотолки и может отрицательно повлиять на дальнейшее использование Крайны в наших целях. Я сегодня беседовал с ним. Он сам высказывает опасения за свое будущее…"
Письмо было подписано начальником Терезинского концлагеря эсэсовцем Генрихом Йоклом.
Крайна опустился в кресло, и его лицо снова покрылось бледностью.
– Могу добавить к этому, – сказал Обермейер, – что нынешнее ваше положение не лучше того, в котором вы были, пребывая во дворце Печека или в лагере. Я бы на вашем месте не устраивал никаких обструкций и демаршей.
Крайна разительно переменился: теперь перед Обермейером сидел жалкий, беспомощный человек. Он смотрел в сторону, и губы его вздрагивали и кривились.
– Я пока не могу уловить цели вашего визита. Я слышу только неясные намеки и вполне ясные угрозы, – сдавленным голосом проговорил Крайна. – Надеюсь, не для этого вы приехали ко мне?
– Вы не дали мне возможности рассказать о цели визита. Я имею поручение Управления стратегических служб США повидать вас…
– С этого и надо было начинать, – прервал его Крайна.
– Повторяю, – напомнил Обермейер, – что вы лишили меня всякой возможности начать деловой разговор.
– Простите… я проявил неуместную нервозность, – с натянутой улыбкой пробормотал Крайна. Бледность постепенно сходила с его лица.
– С вами желает говорить господин Борн. Но если вы и в его присутствии допустите неуместную нервозность, то могу заверить: от вас останется одно воспоминание. Был генеральный секретарь национально-социалистической партии, и нет его!
Крайна вышел из-за стола и взволнованно начал ходить по комнате.
– Это исключено. Совершенно исключено! Я же не ребенок. Когда и где я могу принять этого господина?
– Только здесь, в вашем кабинете, и не дальше как через двадцать минут, – ответил Обермейер, подошел к телефону, снял трубку, набрал номер и произнес условленные четыре слова: – Наш друг вас ожидает.
Крайна потерянно наблюдал за ним.
– Как все неприятно получилось, – сказал он. – Я не мог осознать всего значения вашего визита. Мой промах – следствие тревожной действительности.
Губы Обермейера сжались.
– Потрудитесь лично встретить господина Борна. Через несколько минут он будет здесь.
2
В вестибюле Борн молча обменялся рукопожатием с Крайной. Войдя в кабинет, он сказал Обермейеру:
– За углом, налево, вас ждет машина.
Обермейер раскланялся с Крайной. "Мавр сделал свое дело. Мавр может уходить".
Когда Обермейер вышел, Борн сразу приступил к делу.
– Здесь, надеюсь, можно говорить капитально?
– Да, да. Ради бога! Я весь к вашим услугам. Я очень рад, что вы удалили этого господина.
– Почему?
– Он… ну, как бы вам сказать… – подыскивая слова, забормотал Крайна. – Он затруднил бы взаимопонимание… Этот человек выводит меня из равновесия…
– Да… – неопределенно откликнулся Борн. – Прежде всего, скажите: насколько прочно ваше личное положение в партии?
Крайна сказал, что он пользуется полным доверием председателя партии Зенкла и всех лидеров партии и чувствует себя достаточно крепко и прочно.
– Не угрожает ли опасность со стороны отдельных лиц, которые в какой-либо мере осведомлены о вашем альянсе с покойным Франком и гестапо?
Крайна ответил, что больше всего, как это ни странно, опасается гестаповца Обермейера. Он был участником его ареста и допросов. Он представлял его штандартенфюреру фон Термицу, начальнику гестапо оберштурмбаннфюреру Герке и, наконец, самому Франку. Такая категория людей, как Обермейер, вообще опасна с точки зрения новых задач и планов. Это интриган. Это – человек-флюгер, принимающий любое положение под дуновением политического ветра, под влиянием политической конъюнктуры. Он готов служить кому угодно. И может только навредить. Обермейер и сейчас вел себя крайне неприлично, безобразно, угрожал без всякого повода к этому, вынул пистолет, хвастался своим влиятельным положением, которое якобы занимает в Управлении стратегических служб. Можно было понять, не зная его, что не господин Борн стоит над Обермейером, а Обермейер над Борном. Или такое его заявление: "Гестапо было и есть. Пока жив хотя бы один гестаповец, оно будет делать настоящую погоду в Европе". О чем это говорит? О наглости, о самоуверенности.
Борн насторожился. Обермейер вырисовывался перед ним в новом виде. В голосе Крайны Борн не уловил ни одной фальшивой нотки.
– Что вы предлагаете? – спросил он хозяина.
– Я буду с вами откровенен, – заверил Крайна. – Я бы такого опасного свидетеля устранил. Чтобы понять вас и найти с вами общий язык, такой посредник совершенно лишний.
– Хорошо, – согласился Борн. – Я подумаю. Это вопрос не столь существенный. Давайте поговорим о другом. Что вы и ваша партия готовитесь к генеральной атаке на Готвальда и его окружение, для меня не секрет.
– Я полагаю, – заметил Крайна, придвигаясь ближе к гостю и с угодливостью заглядывая ему в глаза.
– Выбор времени для нанесения удара, – продолжал Борн, – и учет обстановки должны иметь первостепенное значение.
Крайна кивнул головой. Борн пожевал кончик гаванны и заговорил опять. То обстоятельство, что Чехословакия стала преданным другом Советского Союза и что ее правительство и ведущие министерства возглавляют коммунисты, – парадокс. Все эти факты являются следствием грубых ошибок. Нельзя было допускать высылки из Чехословакии двух миллионов судетских немцев. Они могли бы теперь служить прочной опорой в борьбе с существующим режимом. Отсюда и все последствия. Теперь грубые ошибки надо исправлять.
– Я полностью согласен с вами, – заявил Крайна. – Но сейчас наблюдается почти равномерное распределение сил между двумя лагерями, то есть между нами и коммунистами. Роль баланса играют социал-демократы.
– Кого вы имеете в виду под словом "нами"? – спросил Борн.
– Национальных социалистов, католиков и словацких демократов. И нужно сказать, что наши позиции наиболее сильны в Словакии. Если Чехия и Моравия смотрят на восток и голосуют за коммунистов, то Словакия обращена лицом на запад и голосует за нас. Если вы помните, на прошлогодних выборах в Словакии за коммунистов голосовало около полумиллиона человек, а за демократов и трудовиков – миллион. Это же показательно.
– И это надо всемерно использовать, – подхватил мысль Крайны Борн. – Надо противопоставлять словаков чехам, и наоборот. Сталкивать их лбами. Надо все время подбрасывать горючее в пламя раздора…
– Мы это и делаем, – прервал его совсем уже осмелевший Крайна. – Грубо говоря, мы не брезгаем ничем. Я могу вам привести несколько интересных фактов, если вы не возражаете.
– Прошу вас, мне это чрезвычайно интересно.