Всю ночь Эвбулид не спал, обсуждая с женой, как счастливо они заживут, когда мельница начнет приносить им доход. Это уже не остатки от наследства умерших родителей и не жалкие пособия государства, которые едва позволяли сводить концы с концами!
Эвбулид быстро успокоил Гедиту, что долг - дело обычное, многие афиняне теперь прибегают к его помощи, чтобы вырваться из нищеты, и она мечтательно шептала:
- Первым делом соберем приданое для Филы! Девочке скоро двенадцать лет, еще год–другой, и пора будет замуж.
- Выдадим ее за богатого афинянина!
- Богатого и красивого, а еще - умного: пусть будет счастлива!
- Диоклу справим новую одежду. Стыдно смотреть на него: парню двенадцатый год, а он ходит в лохмотьях!
- Клейсе - красивую куклу…
- Тебе - дорогой отрез на хитон2 и рабыню по хозяйству!
- А твой римский друг не обманет? - вдруг испугалась Гедита. - Не передумает?
- Квинт? Никогда! Это ведь бывший римский центурион3, а они умеют держать слово! - засмеялся Эвбулид и торопливо зашептал: - Он уже дал мне сегодня сто драхм. И дал бы еще, да больше у него при себе не оказалось. Но он пообещал, что остальные через полмесяца принесет его раб!
- Как это было бы хорошо…
Наутро Гедита первым делом поспешила к жене соседа Демофонта поделиться радостью. Но та неожиданно огорчила ее.
Целый час она рассказывала о жертвах ловких ростовщиков, окончательно разорившихся или даже проданных в рабство, обещала подробно разузнать все о мельнице и о римлянине и так напугала Гедиту, что теперь та смотрела на монеты с нескрываемым ужасом.
Несколько раз она порывалась остановить мужа и просить вернуть эти деньги, пока не поздно. Но унылый в последнее время голос Эвбулида был таким ликующим, а всегда озабоченное лицо его излучало столько радости, что готовые уже сорваться слова замирали на языке.
И Гедита, чтобы удержать слезы, только крепче прижимала к губам край хитона.
… - Сто шестьдесят три, сто шестьдесят четыре, - словно почувствовав ее состояние, улыбнулся жене Эвбулид. Подмигнул сыну: - Сто шестьдесят пять!
Диокл, худой и юркий, как все дети Афин в его возрасте, мигнул в ответ сразу обоими глазами и снова впился в серебро восторженным взглядом.
Фила зевнула в кулачок и украдкой оглянулась на дверь гинекея, где ее ждала давно уже остывшая постель.
Пятилетняя Клейса, укутанная в обрез старого плаща–гиматия, наклонилась к глиняной кукле и стала тихонько напевать, баюкая ее.
- Диокл, не ослепни! - посмеивался подмечавший все вокруг Эвбулид. - Фила, так ты все свое приданое проспишь! Армен, а ты что - тетрадрахму решил проглотить?
Высохший, болезненный раб закрыл рот и горестно усмехнулся:
- Зачем мне теперь серебро? Впору уже обол Харона2 за щеку, да только нам, рабам, не положено…
Он закашлялся, схватившись рукой за грудь, и так надсадно и долго хэкал горлом, что Эвбулиду самому захотелось прокашляться за него. Он с жалостью покосился на своего единственного раба и сказал:
- Что закон жалеет для вас даже медный обол - это так. Но здесь все свои. Придумаем что–нибудь, когда Аид3 позовет тебя в свое печальное царство.
- Как будет угодно господину… - благодарно взглянул на Эвбулида Армен. - Лишь бы у него потом не было неприятностей. Я уже и на могильную плиту накопил, господину останется лишь заказать в скульптурной мастерской надпись, какую он сочтет справедливой…
- Это будет длинная и красивая надпись! - пообещал Эвбулид. - Как тебе нравится, скажем, такая: "Здесь отдыхает от земной жизни самый преданный и покладистый раб Афин - Армен, двенадцать лет верой и правдой прослуживший в доме Эвбулида. Кто бы ты ни был, прохожий, - свободный или раб, как и я, - прощай!"
- Нет! - всхлипнул Армен и замотал головой. - У господина будут неприятности, что он похоронил раба на кладбище, вместо того, чтобы бросить на свалку за городом. Пусть господин оставит одно только слово: "Прощай".
Он задумался, но монеты, мелькавшие в руках Эвбулида, отвлекли его от печальных мыслей. Подбородок Армена опять отвис, обнажая беззубый, с острыми осколками корней рот. Морщинистое лицо раба выразило крайнюю степень изумления: откуда вдруг такое богатство в доме, где еще вчера за счастье почиталось иметь лишний обол?..
2. Тот самый центурион
- Сто восемьдесят…
Мягкие, холеные пальцы Эвбулида потянулись к теплу светильника и, подрагивая, замерли над ним.
Холодна зима в третьем году 161–й Олимпиады4, и хотя, как обычно, не принесла она в Аттику ни снегов, ни мороза, - этот предрассветный ветер с моря, эти дожди и промозглые туманы сейчас кажутся особенно невыносимыми. Хвала богам, что наступил антестерион! И вот что особенно приятно было Эвбулиду: именно в этот месяц возрождения природы его семья начинала новую жизнь. Это ли не доброе предзнаменование самих богов? Довольная улыбка раздвинула его полные губы.
Снова и снова переживал он тот счастливый миг, когда перед зданием суда вдруг заметил лицо, поразившее его знакомыми чертами. Высокий стройный человек в римской тоге с жестокой усмешкой на тонких губах что–то сердито выговаривал склонившемуся перед ним афинянину.
Где–то уже встречал Эвбулид этот презрительный взгляд, а еще суховатые щеки с острыми скулами, тонкий, с горбинкой, нос, чуть навыкате глаза. Но где? Когда?..
Римлянин неожиданно оттолкнул рухнувшего к его ногам афинянина, замахнулся…
И Эвбулид вспомнил: ночной бой у Карфагена, осажденного римской консульской армией и их вспомогательным отрядом… Жестокая схватка на стене, куда привел отчаянных смельчаков бесстрашный Тиберий Грахх… Занесенный над головой римского центуриона длинный меч пуна, и страшный удар его, Эвбулида, македонской махайрой по несущей смерть союзнику руке…
Сомнений не оставалось - это был тот самый центурион.
- Квинт! - радостно закричал Эвбулид, бросаясь к нему. - Пропорций!!
Римлянин недоуменно повел головой. Остановил удивленный взгляд на Эвбулиде. Брови его узнавающе дрогнули:
- Эв…булид?!
Потом они сидели за кувшином вина в харчевне, куда Эвбулид затащил старого боевого друга. Квинт Пропорций, подобрев от второй кружки вина, стал упрекать его за то, что тот живет в неподобающей славному прошлому нищете.
- Что я могу поделать? - разводил руками Эвбулид. - Хотел взять в долг, чтобы обзавестись прибыльным делом, но никто не дал даже двух мин! Кто может поручиться, что я не только выплачу проценты, но и верну сам долг? И потом, Квинт, у кого занять? Теперь в обнищавших Афинах таких, как я, - каждый второй! Есть еще, правда, твои земляки, римские ростовщики, но мы, афиняне, гм–м… боимся их!
- Боитесь? - стукнул кулаком по столу Квинт. - Скажи прямо, что ненавидите нас!
- Но, Квинт, ты должен понять моих земляков! - примирительно заметил Эвбулид. - За что грекам любить вас? Тебя я не имею в виду - ты мой друг, и мне хорошо известны твоя честность и мужество. Но скажи: зачем вашему Риму - наша Греция? Воевали бы и дальше с варварами, а мы помогали вам, как под Карфагеном или в Сирии. Так нет - зачем–то вам понадобилось разрушать прекрасный Коринф, играть на бесценные сокровища его храмов в кости! Ведь вы уже захватили всю Грецию, спасибо, хоть для Афин сделали исключение…
- Я воин! - багровея, уставился на него тяжелым взглядом Пропорций. - Что приказали, то и сделал. Приказал консул2 Сципион Эмилиан сровнять с землей Карфаген - сровнял. Повелел сенат разрушить Коринф и продать его жителей в рабство - разрушил и продал. Ну а ценности храмов… подумаешь, ценности! Консул Муммий, отправляя наш корабль с ними в Италию, прямо приказал: "Если с этими картинами, статуями и расписными вазами что–нибудь случится, если они разобьются или утонут, то вы должны будете изготовить новые, причем точно такие же!" И если бы так случилось, если б Нептун послал бурю, или Марс - вражеские корабли, то изготовили бы! Приказ консула - высший приказ для римского воина!
- Квинт, ты говоришь, сам не зная что! - воскликнул ошеломленный Эвбулид. - Разве можно изготовить вторую Афродиту Праксителя или "Медею" Тимомаха?! И потом, выходит, если тебе прикажут идти на Афины…
- Я воин! - вместо ответа повторил Квинт. - И если сенат решит взять Афины и продать в рабство твоих Просителей и Тимомахов - возьму и продам. Или прикажет консул убить тебя, и… - он красноречиво провел ребром ладони по горлу и вдруг расхохотался: - Ну ладно, ишь, как побледнел! К тебе это не относится. Ведь ты однажды спас мне жизнь! А я умею платить добром за добро. Твое счастье, что ты встретил меня! Видел сегодня около меня грека? Это мой должник. Я через суд отобрал у него мельницу. С этой минуты она - твоя!
- Квинт!.. - весь неприятный разговор мигом вылетел из головы Эвбулида. Он обхватил римлянина за плечи, заглянул ему в лицо: - Это правда? Ты… не шутишь?!
- Разве я похож на человека, который любит шутить?
- Но тот несчастный… - замялся Эвбулид. - Что теперь будет с ним?
- А это уже его дело! - нахмурился Квинт. - И вообще - он или ты спас мне жизнь под Карфагеном? Почему я должен заботиться о нем? Ты говоришь, что тебе никто не хочет дать в долг? Я дам!
Квинт небрежно бросил на стол тяжелый кошель. Развязал его, пересчитал монеты:
- Здесь сто драхм, ровно одна мина. И мой раб принесет тебе еще десять, даже - одиннадцать мин!
- Квинт, так много…