Тем временем он спустился по крутой, как стремянка, лестнице из восьми ступенек, ведущей к входной двери, и взял повод моей лошади.
Я быстро спешился.
- Пусть ваше сиятельство ни о чем не беспокоится, - сказал он, - весь багаж отнесут в вашу комнату.
Я воспользовался этим милым приглашением к лености, одному из самых приятных удовольствий для путешественника.
II
Довольно легко одолев упомянутую лестницу, я вошел в помещение.
На повороте коридора я очутился лицом к лицу с высокой женщиной, одетой в черное.
Я понял, что эта тридцативосьми- или сорокалетняя женщина, сохранившая красоту, - хозяйка дома, и остановился перед ней.
- Сударыня, - обратился я к ней, поклонившись, - вы, наверное, считаете меня чересчур нескромным, но меня оправдывают местные обычаи и приглашение вашего слуги.
- Вы желанный гость для матери, - отвечала мне г-жа де Франки, - и, разумеется, будете желанным гостем для сына. С этой минуты, сударь, дом в вашем распоряжении, пользуйтесь им как своим собственным.
- Я прошу о приюте лишь на одну ночь, сударыня. Завтра утром, на рассвете, я уйду.
- Вы вольны поступать как вам будет удобно, сударь. Однако, я надеюсь, что вы измените свои планы и мы будем иметь честь принимать вас подольше.
Я снова поклонился.
- Мария, - продолжала г-жа де Франки, - проводите нашего гостя в комнату Луи. Сразу же разожгите огонь и принесите горячей воды. Извините, - сказала она, поворачиваясь в мою сторону, в то время как служанка собиралась выполнять ее указания, - я знаю, что первое, в чем нуждается усталый путешественник, - это вода и огонь. Идите за этой девушкой, сударь. Если вам что-либо потребуется, спросите у нее. Мы ужинаем через час, мой сын к тому времени вернется и, если вы его примете, будет рад пригласить вас к столу.
- Вы извините меня за мой костюм путешественника, сударыня?
- Да, сударь, - ответила она, улыбаясь, - но при условии, что вы в свою очередь извините нас за простоту приема.
Служанка пошла наверх.
Я последовал за ней, раскланявшись с хозяйкой.
Комната находилась на втором этаже и выходила во двор; из ее окна открывался вид на чудесный сад, заросший миртами и олеандрами; его пересекал извилистый очаровательный ручеек, впадавший в Тараво.
В глубине обзор был ограничен своеобразной изгородью из сосен, так близко стоящих друг к другу, что их можно было назвать забором. Как это принято в итальянских домах, стены комнаты были побелены известью и украшены фресками с пейзажами.
Я сразу же понял, что мне отвели комнату, которая принадлежала отсутствующему сыну, поскольку она была удобнее остальных.
И мне захотелось, пока Мария разжигала камин и готовила воду, осмотреть мою комнату и по обстановке составить представление о том, кто в ней жил.
Я сразу же стал осуществлять свой план, поворачиваясь на левой пятке вокруг самого себя, что позволило мне рассмотреть одну за другой различные вещи, окружавшие меня.
Меблировка была вполне современной, что в этой части острова, куда еще не дошла цивилизация, было признаком довольно редко встречающейся роскоши. Здесь стояли железная кровать с тремя матрасами и одной подушкой, а также диван, четыре кресла и шесть стульев, двойной книжный шкаф и письменный стол - все красного дерева и, очевидно, купленное в мастерской лучшего в Аяччо столяра.
Диван, кресла и стулья были обтянуты цветастым ситцем; шторы, висевшие на двух окнах, и покрывало на кровати были из такой же ткани.
Мой осмотр был в самом разгаре, когда Мария вышла, что позволило мне продолжить мои исследования.
Я открыл книжный шкаф и обнаружил сочинения всех наших великих поэтов: Корнеля, Расина, Мольера, Лафонтена, Ронсара, Виктора Гюго и Ламартина;
наших моралистов: Монтеня, Паскаля, Лабрюйера;
наших историков: Мезере, Шатобриана, Огюстена Тьерри;
наших ученых: Кювье, Бодана, Эли де Бомона.
Наконец, несколько томов с романами, среди которых я с определенной гордостью отметил мои "Путевые впечатления".
Я открыл один из ящиков письменного стола (в них торчали ключи).
Там я нашел заметки по истории Корсики, труды о том, что можно сделать, чтобы уничтожить вендетту, несколько французских стихотворений и итальянских сонетов - все в рукописях. Этого оказалось более чем достаточно, и я почувствовал, что нет необходимости продолжать мои изыскания, чтобы составить мнение о г-не Луи де Франки.
Этот молодой человек, должно быть, добр, прилежен; он сторонник французских преобразований и в Париж уехал с намерением получить профессию адвоката. Вступая на путь этой карьеры, он конечно же думал о будущем всего человечества.
Размышляя об этом, я переодевался.
Мой наряд, как я и говорил г-же де Франки, хотя и не был лишен своеобразной живописности, все же нуждался в некотором снисхождении.
Он состоял из черной бархатной куртки с прорезями на рукавах, чтобы можно было охладиться в жаркое время суток, а через эти прорези, сделанные на испанский лад, была выпущена шелковая полосатая рубашка; из бархатных брюк, заправленных от колена в испанские гетры, расшитые по бокам цветным шелком, и фетровой шляпы, которой можно было придать любую форму, в частности - форму сомбреро.
Я заканчивал надевать свой костюм (рекомендую его путешественникам как наиболее удобный из всех мне известных), когда дверь открылась и тот же самый человек, который впустил меня в дом, появился на пороге.
Он пришел объявить мне, что его молодой хозяин, г-н Люсьен де Франки сейчас только прибыл и просит меня - конечно, если я смогу принять его, - оказать ему честь засвидетельствовать мне свое почтение.
Я отвечал, что весь к услугам г-на Люсьена де Франки и сочту за честь принять его.
Минуту спустя я услышал быстрые шаги и сразу же оказался лицом к лицу с моим хозяином.
III
Это был, как и говорил мой проводник, молодой человек двадцати-двадцати одного года, черноглазый, загорелый, темноволосый, роста ниже среднего, но прекрасно сложенный.
Торопясь засвидетельствовать мне свое почтение, он поднялся не переодевшись. На нем был костюм для верховой езды: сюртук зеленого драпа с опоясывающей его сумкой для патронов, придававшей юноше почти военную выправку, штаны из серого сукна, обшитые изнутри юфтью, и сапоги со шпорами. Фуражка в стиле тех, что носят наши охотники в Африке, дополняла его костюм.
С одной стороны его патронной сумки висела дорожная фляга, с другой - пистолет.
Кроме того, в руке он держал английский карабин.
Несмотря на молодость моего хозяина, верхнюю губу которого едва прикрывали небольшие усики, во всем его облике было столько независимости и решительности, что это поразило меня.
Передо мной стоял человек, воспитанный для настоящей борьбы; привыкший жить в опасности, не бояться ее, но и не пренебрегать ею; серьезный, потому что держался особняком; спокойный, потому что ощущал свою силу.
Ему было достаточно одного взгляда, чтобы увидеть мои вещи, оружие, одежду - и ту, что я уже снял, и ту, что уже надел.
Его взгляд был быстрым и уверенным - взгляд человека, жизнь которого может зависеть от его наблюдательности.
- Извините меня, если я вам помешал, сударь, - сказал он мне, - но я пришел к вам с добрыми намерениями, чтобы узнать, не испытываете ли вы в чем-либо недостатка. Я всегда с определенным беспокойством встречаю прибывающих к нам с континента, ведь мы, корсиканцы, еще такие дикие, что просто трепещем, особенно при встрече с французами, оказывая свое исконное гостеприимство, которому вскоре суждено остаться, пожалуй, единственной традицией, полученной нами от отцов.
- Ваши опасения напрасны, сударь, - ответил я, - трудно вообразить себе что-либо лучше тех забот о путешественнике, что оказала мне госпожа де Франки; впрочем, - продолжил я, вновь осмотрев комнату, - уж конечно не здесь я мог бы жаловаться на ту пресловутую дикость, о которой вы вряд ли чистосердечно предупреждаете меня, и если бы я не видел из окон этой комнаты прекрасный пейзаж, то мог бы подумать, что нахожусь в квартире на Шоссе д’Антен.
- Да, - ответил молодой человек, - это было манией моего бедного брата Луи: ему нравилось жить на французский лад, но я сомневаюсь, что после Парижа это жалкое подобие цивилизации, оставленное им здесь, его удовлетворит так, как удовлетворяло до отъезда.
- А ваш брат давно покинул Корсику? - спросил я своего молодого собеседника.
- Десять месяцев назад, сударь.
- Вы думаете, он скоро приедет?
- О, не раньше чем через три или четыре года.
- Это слишком долгая разлука для двух братьев, без сомнения никогда прежде не расстававшихся!
- Да, и тем более для тех, что так любят друг друга, как мы.
- Он, конечно, приедет с вами повидаться до окончания учения?
- Вероятно; по крайней мере, он нам это обещал.
- Но, во всяком случае, вам ничто не мешает навестить его?
- Нет… я не выезжаю с Корсики.
Когда он произносил эту фразу, в интонации его звучала такая любовь к своей родине, что всему прочему миру оставалось лишь чувство презрения.
Я улыбнулся.
- Вам это кажется странным, - заметил он, в свою очередь улыбаясь, - что я не хочу покидать столь жалкую страну, как наша. Что поделаешь, я детище этого острова, как каменный дуб, как олеандр; мне необходима атмосфера, пропитанная запахами моря и горным воздухом. Мне необходимы стремительные потоки, которые нужно переходить, скалы, которые нужно преодолевать; леса, которые нужно обследовать; мне необходимо пространство, необходима свобода, и мне кажется, если бы меня перевезли в город, я бы умер там.