Госпожа Цуй отняла от глаз рукав, мокрый от слез, часто дыша, словно кость попала в горло, и нерожденный услышал частые удары материнского сердца. А вечером подсела к тазу, натужилась - плод выскользнул из чрева и не дышит. Повитуха даже доставать не стала - задвинула таз под лежанку, куда уложили безутешную мать. Про дитя забыли, пока оно не закричало. Сперва испугались - не лисица ли оборотень? Повитуха достала дитя, шлепнула по сморщенным ягодицам - кричит. Родился вместе с именем, так и назвали Ши-дэ - Найденыш, и так написали почтенному супругу и отцу мальчика. Так и звали до первой прически, только мать называла Хуан Лао - Желтый Персик. Сама она пригожа и нежна лицом - желтым, как обмолоченная рисовая солома.
Лицо матери - первое, что увидел ребенок. Потом земляной пол, черные от копоти стропила, очаг, лежанку, сестрицу Пиньян, белого козленка, крошечный огород с морковью, капустой и бобами, крошечное поле в тени Черепаховой горы, дорогу... Только отца не увидел сын. Наверное, всей семьей смотрят на дорогу: не клубится ли пыль под конем господина Ли? Нет ли вестей от господина Ли? Но высоко летят утки, еще выше серые гуси - не роняют перья. Нет вестей от отца и супруга. Чужие знают о нем, близкие не ведают - такова судьба необычных людей. Далеко уносят людей реки, дороги и годы.
Он написал им из тюрьмы. Если не дошло письмо, то теперь уж дошла весть о государственном преступнике Ли Бо, сосланном в Елан.
- Отец!
Высокий юноша торопливо развязывает котомку, сыпется рисовая мука - так долго он шел по следам отца, что рис истолокся, истерся, как в жерновах, стал мукой.
- Отец, вы прощены! - А губы дрожат. - Сам полководец Го Цзым дал мне золотую табличку императора!
Со всех сторон бегут переполошившиеся стражники. Гу И с трепещущим сердцем встал с теплой лежанки, в ушах еще звучат голоса молоденьких певиц, сердце еще согревает вино, до середины догорели квадратные свечи, тают сфинксы, тисненные в душистом воске. В раздвинутую створку видны факелы, стражники, разгневанный начальник уезда.
- Кто осмелился нарушить покой господина инспектора Гу И? Я, отец и мать народа, повелением Сына Неба лично опекаю уезд. А вы, бездельники, глаза выпуча, нарушаете все приличия. Разве могу я, начальник уезда, стать посмешищем для высокого чиновника и для народа? Тупые твари, нет в вас ни души, ни ума: ведь начальник говорит, а вы не соображаете!
- Отец и мать народа, тут какой-то сумасшедший твердит, что он сын Ли Бо.
- Безобразие! Какое безобразие так опозорить меня перед официальным представителем из столицы! Немедленно схватить наглеца!
- Стойте! - Байцин высоко поднял золотую табличку. Стражники повалились на колени. Подошедший Гу И дрожащей рукой взял золотую табличку, плюхнулся прямо в лужу, прочитал начертанное острым резцом: "Мы, единственный, больше не сердимся на Ли Бо и жалуем его званием беспечного и свободного ученого. В любом винном заведении страны он вправе требовать вина, а в государственной казне - деньги: в окружном управлении тысячу гуаней, а уездном - пятьсот. Военные и гражданские чины или простолюдины, не оказавшие при встрече с ученым должного уважения, будут наказаны как нарушители императорского указа".
Гу И показалось - земля задрожала, вскачь понеслась. Начальник уезда на коленях подполз к повозке.
- Почтеннейший Ли-ханьлинь, у ничтожного человека, хоть и есть глаза, гору Тайшань не заметил, поступил так опрометчиво, так необдуманно! Умоляю пожалеть моих старых родителей, маленьких детей. Почтительно прошу принять этот фиолетовый халат и яшмовый пояс. А деньги сейчас принесут. И молодого господина прошу принять подарок...
- Да откройте же клетку! Выпустите отца!
2.
Ли Бо лежал на теплой лежанке с изголовьем из розового палисандра, укрывшись теплым одеялом из кроличьего пуха. При каждом вдохе внутри хрипело, он не мог откашляться, впалые виски и костлявую грудь сразу покрывала испарина.
Когда его, чисто вымытого, в тонком белье и новом халате усадили в паланкин с двойным фиолетовым зонтом, он испуганно съежился, не выпуская завернутую в платок отрубленную голову. Весь путь до Данду ни слова не сказал сыну, вздрагивая от криков скороходов: "Спешите склониться в поклоне перед повелителем печати!"
У городских ворот его встретил двоюродный дядя Ли Янбинь, исполнявший должность правителя, но как раз в этом году ему исполнилось шестьдесят девять лет, и он сдал дела управления, целиком посвятив себя каллиграфии.
Старый чиновник слыл не только человеком глубокой души, но и замечательным мастером кисти. На второе место он ставил свое искусство резчика печатей. Несколько дней он терпеливо вырезал печать для родственника - из дымчато-зеленого оникса с сине-зелеными прожилками, поразительно повторявшими очертания горы Ли-шань, великолепно вырезал имя "Ли Бо", которое пишется знаками "белая слива". Он не любил, когда хвалили его дарование, зато искренне радовался, если Ли Бо распевал свои строфы, и тут же записывал их. Узнав от Байцина, что отец любит тростниковый сахар, кипяченный в буйволином молоке, жареную утку, приправленную красным перцем, не отказывается от паровой свинины под соусом из прыгающей рыбы, велел каждый день готовить эти блюда, да еще свои любимые - белого карпа в винном маринаде и ломтики дыни, квашенные в рисовом соусе, но еда часто оставалась нетронутой, и Ли Янбинь сокрушался: "Больной не ест - это бывает. Но, чтобы великий поэт не имел должности, - такого в Поднебесной не бывало никогда!"
Байцин спал на циновке рядом с лежанкой отца, просыпался при каждом шорохе - подать отцу чай, отвар из трав. Он с нетерпением ждал, когда же здоровье позволит отцу вернуться в Шу, в дом у Черепаховой Горы, где давно ждут матушка и сестра.
Прошел восьмой месяц, девятый настал. Солнечная вода озера успокаивает взгляд прохладной глубиной, где плавно колышутся водоросли, пряча от щук стайки красноперых полосатых окуней. Тень от висячего моста раскачалась - крестьянин понукает навьюченного осла, женщины несут на коромыслах корзины, полные опавших листьев. Сказанное разносится далеко по воде, словно утки- нырки чертят воду серыми перышками крыльев.
Открыв глаза, Ли Бо долго смотрел на уснувшего сына - наверное, семь раз менял воду в котле, чтоб чай был горячий, свежий. Почтительный сын. А я, видно, непутевый отец, глупый старик.
Услышав бормотание отца, сын проснулся.
- Отец, завтра "день двойной девятки" [ Праздник осени, или "День двойной девятки", отмечали в девятый день девятого месяца по лунному календарю.] мы тоже поднимемся на высокое место...
- Сперва надо исполнить долг. Позови дядю.
Ли Янбинь вошел, заложив за спину руки в длинных рукавах, голова в маленькой фиолетовой шапочке откинута назад, глаза навыкате, усы только в уголках губ.
- Почтенный старший родственник, простите неучтивого Ли Бо, засидевшегося в гостях.
- Об этом не стоит и говорить, прошу мою развалюху считать своим домом, распоряжаться всем имуществом. Гостите сколько хотите, ни о чем не заботясь.
- Скажите, почтенный старший родственник, есть поблизости гробовая лавка?
- Надо перейти канал, а там в переулке лавка Чэна. Не беспокойтесь, провожу вас, но отведайте хоть утку или паровую свинину - вы очень ослабели.
- Нет, сперва надо исполнить долг.
С берега доносятся голоса. Бурлаки, глубоко вдавливая босые пятки в желтый песок, тянут баржу, груженную солью; вот вошли в тень, отброшенную мостом, словно растаяли в ней, и, кажется, баржа плывет сама по себе, толчками, как жук-плавунец. Мост без опор, из круглых бревен, крашенных охрой, отражается в прозрачной воде. На мосту зеваки облокотились на резные перила, тут же продают канаты, полотно для парусов, кованые гвозди. По мосту спешат носильщики с тюками, корзинами, слуги несут шелковые паланкины. На шестах питейных лавок празднично развеваются флажки с журавлями и единорогами - значит, вино есть, галдят пьяницы, зазывая женщин. Кто-то ловит рыбу, кто-то ищет багром в воде.
Справа вдоль дороги апельсиновая роща, слева - канал. Ветра нет, паруса джонок поникли, ожидая попутного ветра. Ветер с полей приносит горечь сжигаемой ботвы. Только пьяницам все равно, откуда дует ветер. Пролетели на запад павлины.
Когда вошли в гробовую лавку, хозяин ругал пильщиков, разделывавших тисовое бревно. Пыхтит котел с лапшой, шипит баранина на огне, готовые гробы поставлены стоймя.
- Хозяин Чэн, привел к вам достойного покупателя.
- Рад услужить почтенному человеку. Если вам нужны доски, у меня есть тис, бук, самшит, а если изволите выбрать готовый гроб, прошу, выбирайте любой - красный или черный. Вот этот отличного качества и стоит ровно три лана. - Чэн погладил тисовый гроб из толстых досок, тщательно промазанный внутри и снаружи, покрытый алым лаком. - Я в Данду знаю всех, не слышал, чтоб кто-нибудь умер.
- Ли-ханьлинь берет гроб для истинного мужа, делает доброе дело, так что не запрашивайте слишком много.
- Раз так, не посмею брать лишнего, отдам по своей цене - за полтора лана. Дешевле уж никак.
...Ли Бо припал к могильному холму, обложенному белыми камнями - земля приняла тисовый гроб с головой крестьянина, завернутой в камышовую циновку.
- Почтенный учитель! Уход ваш был для Ли Бо, как падение кометы, что с полуночной высоты обрушилась на землю, целый край осыпав золой и пеплом. За долгую жизнь только раз и склонили голову - когда лопнули струны жизни. Как тихо на вашей могиле! Глубоко скорблю о потере, хотя не знаю вашего имени. Заколочен ваш гроб, вы навсегда покинули нас. Ваш гроб благоговейно погребен, скоро на вашей могиле воздвигнут высокий холм, я сам стану его неусыпным стражем. Увы, какая горькая печаль! О чем осмеливаюсь донести.