Вот и остается – тот плащ из тех метелок овса тот шлем из тех цветов гороха много лет пройдет.
Двинский берег
Эпистолярная проза
I
Ежели хочешь, Франц, возвращайся в Ригу.
Только не в сапогах (сапоги с тебя мертвого стащим).
Франц, возвращайся в Ригу. Ясный перец, ты хочешь в Ригу – ведь другой такой нет.Надуйся и приходи.
Хвались, сколько влезет, что ты Ригу строил, что ты на шпиль Петру насадил петушка.
Потом покажи, на что годен. Ежели на что-то путное, то по рукам.Я знаю, ты хочешь в Ригу. Снова май, нахтигаль распелся.
II
Франц, босиком возвращайся в Ригу.
Стихотворение об одном немце
Сырой занозой штык влезает в сердце.
Хрипом сорвались слова с тевтонских губ на землю сырую сорвался тевтонский лоб моей землею стал.
Тевтонская душа идет домой веселым странником мурлычет тихо песню печальным Рейном нам не по пути.
Стихотворение о безумной жажде
Год девятнадцатый и за зубами не язык а вот такие пироги мы гадов бьем брань зреет как чирей у Бога в ухе на пруссов Юрис Церс идет задохся шаг нетверд в руках винтовка целит целит а линзы толстые и губы жирные смеются я латыш я вечно любить хочу на землю падает и любит любит Янис Буш идет он каждой бочке затычка целит целит очками оседлан шнобель я латыш я вечно хочу на землю падает и вечно вечно Федька идет Сазонов скользкий как сазан и пышный как фазан идет жиган с форштадта рижский парень я латыш ведом гигантским духом где глаз на лбу там огненный плевок на землю падает ведомый духом встает Сазонов идет и обирает горстью кровь эй мимо черных чаш зеленым долом по снегу талому летят ребята и Францис Упениекс и Улдис Лейнерт парень ты лети и честь копи и желчь чтоб не остаться с носом парень ни хрена копить не надо парень я латыш я вечно драться хочу из прусса душу вытрясу из аксельбантов царских вырву жабры я латыш я вечно тобой ведом я твой не страшно ты осеннее шальное утро я вечно петь хочу остер хмель смерть тупа и жизни не жаль достать бы пруссака и астру красную одну такую астру крик сохнет с астры сходит цвет по животу и по рукам на нет.
Стихи про тюльпаны
В Риге парни мост мостили под забором ели-пили били крепко без обмана в ружьях расцвели тюльпаны
чмокнул Минну чпокнул жбаны не доплелся до дивана краны ржавы песни странны в ружьях алые тюльпаны
их Господь хранит в дороге им земля целует ноги лбы крепки глаза туманны в ружьях синие тюльпаны
парню девка утром рано подарила два тюльпана губы пряны ночи пьяны в ружьях белые тюльпаны
как по тонкому по льду мертвых под руку веду песни ветром в зоб надуло
что там за тюльпаны в дулах
В Грузии без языка
Челюсти голы явился не вовремя видно буквы с эмали осыпались язык показали моего "здравствуй" не знают и кукиш.
Шпоры звякнули слышу подковы стукнули в бурдючке сусло залопотало ползет по усам в рот не хочет рядом мальчишка все говорит говорит.
Кукиш.
Черный хряк ощетинился чурбачком на пути дерево не дает тени.
Крепость не впустит гора отвернется одно имя записано было попусту роюсь в карманах как руки у вора чешутся десны.
Молчит в темноте колокольчик на шее ягненка.
Кукиш.
Двадцать четвертое июня
I
Волнам не ведом Янов день. Рать герцогства, соленый гребень, едкий птичий говор, ай, далеко Двина с ее садами и наречьями (вниз по течению: из тех хрустальных кубков, лишь из тех хрустальных кубков!), у этих вод легко принять и потерять, шар обдуваем ветром, ну, завязь Иисуса, споро лив гребет, вопит на рейде чайка, ой, сколь древн птиц – допрежь земь создал Бог! сойтись недолго, впрочем, в бутылке бульки славные, стаканы дружат – пир в зобу; ну, момент истины здесь, в наилучшем мире.II
Волнам не ведом Янов день, наш Бог по ним не ходит (что скажет унесенный далеко судьбой и кораблями?), не зевай, шмель! жар поднимается от печек и от свечек, от витражей, наречий, ты вправе, герцогство, и суетится шмель.
Лето святых
"Ребе в пляс, в пляс, в пляс..."
Ребе в пляс, в пляс, в пляс,
Ребе раз, раз, раз.
Ребе скок, скок, скок -
Стар Адам, да молод Бог.
Ребе каплю в оборот -Боженька, что смотришь в рот?
Ребе пьет, ребе пьет -
Дождь-то льет, а гром-то бьет.
Уговор дороже драхм!
Небо в крап – и ребе в храп.
"Как улочки забавны вновь..."
Как улочки забавны вновь,
Как весел весь народец,
И денежка из давних снов
Здесь прилавкам бродит.
Ах, как легко на сцене той
Мои сгорают свечи,И спорят с Откровением
Там на моем наречье.
Хоть просыпаясь, плачу я,
Зато смеюсь во сне так,
Что полны мои ящички
Приснившихся монеток.
"Суй кутенка в корзину бабка..."
Суй кутенка в корзину бабка,
Брось мусолить Коран свой, шапка!Что, какие стихи, не парься,
Пенься, штоф, поросенок, жарься!Ты веревочкой мне не вейся,
Вечность, прочь! Самобранка, действуй!Ну к чему тут музыка, дочка?
Юбка, мнись, отодвинься, кочка!
Рассказ о Пасхе
Агнец, чаша, хлеб в вине,
Им воздастся, но не мне.Здесь не кровь, а просто мед,
Под окном Иуда ждет.Сыр и серп вступают в брак,
Остальное сказки, брат?Чаден, сперт пасхальный дух!
В третий раз кричит петух.
Белые колготки
Раз имам меня спросил, спросит
вдруг иван: правда ли, что в вас Мессия,
или вы – обман? Но в столбцах заплесневелых
выдоенные кем-то пущены мы вдело. Выдуманные,
что несемся в маскхалатах, как в халатном сне, Пецис,
Йецис, Макс&Мориц, веселы, как снег, не на той войне мы
стынем, с нами пополам сам не хочешь ли в пустыню, алейкум’-с-салам!
но к твоим колготкам белым, выдуманная, карабин несу с прицелом,
выдуман и я; Алла’ алим, байты биты белые во мне, с кем
за Ригу будем квиты, на какой волне? что в твоем мне
делать свитке, ангел Азраил, обобрав меня до нитки,
мой свинец остыл, как же быть? А веселиться,
всем нам жестко стлать: "Исполать вам,
виселицы!" – "Тебе исполать!"
"Я нес глагол давно и подвернул лодыжку..."
Я нес глагол давно и подвернул лодыжку,
держал я слово, но подвела одышка,
как в финской бане пар, не мóя, нёбо сушит,
так мотыльков угар немóе небо тушит,
чужой контекст кипит
в пустых руках, что стигмы,
грамматика вопит
без парадигмы,
дрожат губенки, врут: вдруг лопнут;
на камне выбит слог,
Бог – вот он.
Мавр Янис
Веди слонов от Инда, прись табунами из Китая ордой, вот-вот нас одолеет Саладин, мост за мостом, за замком замок тлеют, oh pretre Jean, давай же, с полдня или полночи, форсируй Нил или Тигр и Евфрат, нас Саладин вот-вот. Ты где запропастился, Престер Джон?
Умру, не увидав Господня гроба, но Акру удержу, я Акру удержу, давай же, вызволяй крест, что на моем плаще, ты где запропастился? ин шаа’а-л-ЛааИ, ты должен, Престер Джон.
Нью-Йорк, и шестьдесят какой-то год. Он в лавке латыша. Впервые со смерти матери. "Янка, здравствуй! Ты где запропастился?" Он берет брошюру из Риги. Тонут страницы в длинных черных пальцах.
"Есть особый любовный час..."
Есть особый любовный час: августовская нега, маятники весны молчат перед осенним бегом, занавесившаяся голова удары усталых весел, заневестившаяся трава жар запоздалых чресел, угольки из горна к губам крон золотистых веток – послеобеденная волшба, последнее солнце лета.
Лиепая
То жмудский дождь, считаешь? И в нем закаты тают; российские льны стонут, и в них рассветы тонут; пусть улицы углов полны, в конце увидим волны, с лесами мачт над головой, мы – воробьи на мостовой, мы друг для друга пища, один другого ищем.
Поле Оярса Вациетиса
День Яна, о: как хлещет дождь, как губы липнут к чаркам. А в знойном Вифлееме ночи жарки, жарки, жарки. Кого-то вверх, кого-то вниз – что движет нами? Дух же! Сияют на небе огни, что видишь там – звезду же. Твой пласт не перепахан, нет – хоть близок, не укушен. И топью цепкою след в след бредут, стеная, души.
Янис Рокпелнис
Jānis Rokpelnis
(p. 1945)
Сорок пять лет назад сборником "Звезда, тень птицы и другие стихотворения" буквально взорвал традицию и канон, после чего к местной системе стихосложения оказалось возможным адаптировать все, что угодно.
А пятнадцать лет назад я назвал Ояра Вациетиса понимателем, Берзиньша – историком и Яниса – музыкантом. Сегодня, как ни пошло это звучит, я готов именовать Рокпелниса "певцом". Арионом – в пушкинском смысле. Его необычайно жесткий, жёлчно искрящийся от собственной сухости слог делается вдруг мягким и грациозным, без капли влажной податливости и надрывно-хамоватого интима, то иронично, то литургично певучим.