Понятно, что в атмосфере пишущего дома (нужно прибавить, что с 1934 года Семёновы жили в писательской надстройке дома № 9 на канале Грибоедова, где их ближайшими соседями и друзьями были Слонимские, Каверины, Зощенко, Шварц и многие другие) невозможно было не начать писать. Это и произошло с Глебом Семёновым. Тем более, что несколько раньше он испытал еще один мощный толчок, побудивший его к творчеству: семья Сергея Семёнова на несколько лет "была сослана" в Святые горы, куда С. А. Семёнов был приглашен в 1925 году на мероприятия, связанные со 100-летием ссылки Пушкина в Михайловское. Как известно, дата эта отмечалась очень торжественно, туда собрался весь цвет тогдашней интеллигенции: писатели, ученые, пушкинисты. Именно тогда решено было превратить Михайловское, бывшее имение Пушкиных, Тригорское и Святые горы в заповедник, и его директором там же был выбран С. А. Семёнов. Трудно сказать, чем было вызвано это назначение. Возможно, его тогдашней популярностью после ошеломляющего успеха первых публикаций, возможно, руководствовались столь обязательным в те годы пролетарским происхождением и партийностью. Может быть, он оказался желанной кандидатурой, поскольку имел славу человека честного и не просто "доброго малого", но человека, обладавшего врожденной интеллигентностью высокого уровня. И хотя С. А. Семёнов был директором недолго (он оказался совершенно не способен к административной работе и через год отказался от этой чести), но именно это назначение сыграло счастливую роль в жизни его пасынка. Детство и отрочество Глеба Семёнова связано было с этими волшебными местами, ибо семья приезжала туда вплоть до самой войны на все лето, а иногда оставалась там и на зиму. Они снимали дом в Ворониче. И, может быть, слишком "красиво" было бы утверждать, что именно там Глеб Семёнов стал поэтом, но понимание России, русской природы, русской деревни, очень глубокое впечатление от коллективизации, которую он наблюдал там ребенком, подростком, и, разумеется, осознание пушкинской биографии, пушкинской поэзии - все это связано для него с Пушкинскими горами, которые тогда еще называли - Святыми.
Там были написаны стихи, которые составили позднее костяк первой книги поэта Глеба Семёнова - "Парное молоко". Впечатлениями о пушкиногорском детстве пропитаны и поздние стихи: цикл "Из воспоминаний детства" (№ 388–390), и, наконец, одно из последних и самых горьких стихов поэта: "По памяти рисую: вот изба…" (№ 458).
Надо отметить, что влияние отчима было серьезным. В семейных хрониках сохранились рассказы о том, что Сергей Семёнов, до поры до времени мало уделявший внимания пасынку, прямо-таки "вцепился" в него, когда тот начал писать. При случае он, видимо, рассказывал об этом коллегам по цеху. В архиве у Глеба сохранилась трогательная записочка Б. Л. Пастернака на крохотном, вырванном из блокнота, листике: "Дорогой Глеб! Твой отец рассказал мне, что ты пишешь стихи. Бросай это дело, дружок, тяжелое и неблагодарное ремесло. Твой Б. П.".
Понятно, что влияние поэзии Пастернака на творчество Глеба Семёнова уже в ранней юности было громадным. Но не основным. Разумеется, совершенно миновать это влияние для поэта XX века было делом невозможным, и Глеб Семёнов тут не стал исключением. Он, как и многие его современники, "разъял" на клетки и освоил пастернаковскую стилистику и гармонию, он легко мог написать "Стихи в манере Пастернака" (№ 167). И не удержался от этого искушения. Но все-таки в гораздо большей степени Глеб Семёнов использовал опыт других своих старших поэтов-современников (об этом разговор впереди). Но за творчеством Пастернака Глеб Семёнов следил с огромным вниманием, и эту привязанность (на "генетическом" уровне!) унаследовали почти все его ученики. Хранил он и память о тех нескольких счастливых наблюдениях за живым Пастернаком, которые выпали на его долю. Он, скажем, рассказывал, как Сергей Семёнов взял его на вечер в Дом писателя (в Белый зал Шереметевского особняка), где проходило в середине 30-х годов общее чтение (почти турнир!) ленинградских и приехавших в гости московских поэтов. И помнил, как после чтения все выступавшие высыпали на сцену и началось почти "братание" двух поэтических столиц. И в какое-то мгновение Пастернак обхватил сзади руками коренастого и невысокого Александра Прокофьева и, подержав его на весу, выкрикнул: "Я поднимаю ленинградский кубок!"
* * *
Глеб Семёнов начал печататься в 1936 году, когда журнал "Резец" в восьмом номере опубликовал два его стихотворения: "Едва я только спрыгну с поезда…" и "Приход скота". Автору было восемнадцать лет. Через два года, в 1938-м, тот же "Резец" напечатал стихотворение "В серый день". И с легкой руки этого издания вплоть до начала войны альманахи и журналы не раз обращаются к стихам молодого автора: альманах "Литературный современник" № 10–11, 1940 ("Песенка", "Как же я скажу тебе") и № 5, 1941 ("Заморозки", "Елка"). Особенно благосклонно отнесся к Глебу Семёнову ленинградский журнал "Звезда", где за год до войны публикуется очень серьезная подборка стихов начинающего автора: "По-над лесом спокойно проходит луна", "Гроза", "Перед дождем", "Упорно вниз вела дорога", "В дремотный лес как в отчий дом", "Я не в укор скажу, а для сравненья", "Печаль, как маленькая птица", "Дóма" (Звезда. 1940. № 5–6).
Это были стихи, составившие костяк первой книги "Парное молоко". Реально книга "Парное молоко" (как, впрочем, и остальные книги, на основе которых подготовлено данное издание) никогда не выходила. Те немногие книги, которые Глебу Семёнову удалось издать при жизни, составлялись им совсем по иному принципу, чем те, что поэт делал "для себя"; кроме того, они жестоко страдали от цензурных изъятий.
После войны в 1947 г. выходит первая книга стихов Глеба Семёнова "Свет в окнах" (Советский писатель, 1947), которая была немедленно обругана в "Литературной газете": "…прогулка затянулась… герой Г. Семёнова - только сторонний наблюдатель… не может найти себе места в рабочем строю… в стихах не пахнет послевоенной колхозной деревней… царит застойная патриархальщина… настоящая жизнь… осталась не раскрытой в сборнике…" и т. д.
После первой книги в публикациях наступает почти двадцатилетний перерыв. Только в конце 50-х - начале 60-х Глеб Семёнов снова выходит из тени и в 1964 году напоминает о своем существовании книгой стихов "Отпуск в сентябре" (М; Л: Советский писатель, 1964). Несмотря на то, что выходила книга в сравнительно благополучное, "оттепельное" время, ей не повезло. Она проходила через цензуру очень тяжело и в результате лишь в малой степени обнародовала реальный запас стихов, накопленный автором к тому времени. Почти то же самое можно сказать и о книге "Сосны" (Л.: Советский писатель, 1972), хотя ей повезло несколько больше, это была все-таки неплохая книга по тем временам. Но все же из прижизненных изданий Глеба Семёнова единственной книгой, которая в какой-то степени адекватна была тому, что представлял собой автор, можно считать (и то с большой натяжкой) только его "Избранное" (Стихотворения. Л.: Лениздат, 1979). Даже его посмертно изданная книга "Прощание с садом", ошибочно по вине издательства и по недосмотру составителя выпущенная под елейным названием "Прощание с осенним садом", была изуродована десятками поправок тогдашнего главного редактора издательства "Советский писатель".
Приступая к исследованию творчества Глеба Семёнова следует сразу оговориться: книгами мы будем называть не те, что были изданы - печатали нашего автора, как уже было сказано, очень скупо и ему крайне не везло с цензурой. Книгами мы будем считать те, которые он сам составлял, не оглядываясь на цензуру и не рассчитывая на скорое обнародование. Правильнее было бы сказать, что он занимался этой работой, готовясь к посмертной публикации. Начал он ее загодя, еще в середине 60-х. И когда почувствовал, что смерть-таки его настигает, горестно произнес: "Ничего не успел…". Это было преувеличением. Он успел многое, почти все. Обращаясь к давно написанным стихам, выуживая их из старых тетрадей, он тщательно и осмысленно "прописывал" их, "проявлял". Добивался эффекта переводной картинки. Без насилия, а "впадая", по его собственному выражению, в прежнее настроение. Поэт, как бы всматриваясь в себя тогдашнего, совершал невозможное: входил второй раз в одну и ту же воду.