* * *
Сергею Филатову
За что – за зелёное и голубое,
За каплю дождя, за листок зверобоя,
За вечный и горький отечества дым,
За всё, что когда-нибудь станет тобою,
За всё, что вовеки не станет твоим -
Неужто за всё, что не создано нами,
Нам право рожденья даётся взаймы?
Какими словами, какими дарами,
Какими трудами расплатимся мы,
Когда за собой поведёт нас отсюда
На свет и на суд Ариаднова нить?
Мы смертны. Мы хрупки. Мы живы,
Покуда
Умеем прощать и умеем любить.
И счастливы тем, что не просим у неба
Ни благ и ни манны лукавой судьбе,
А только лишь силы и только лишь хлеба -
По крохе голодным и кроху себе.
* * *
…И поймана строчка,
и остановилось мгновенье,
Вот-вот и задышит
готовое стихотворенье.
Но странная рифма
вопьётся в строку, как зубило,
И перевернёт
всё, что прежде задумано было.
За нею рванутся
по-новому мысли и строки.
Бог знает,
откуда и кем нам даются уроки.
Так в жизни:
идёшь по везучей своей, невезучей,
Пока не наткнёшься,
пока не споткнёшься о случай.
И перевернёт он судьбу твою, перелопатит.
А к счастью ли это -
понять целой жизни не хватит.
* * *
Это жизнь:
Когда падает тьма,
Начинается время охоты.
И доносится из-за холма
Плач и смех тонконогих койотов.
Это смерть:
Чуя тяжесть в крови,
Запах самки койота вдыхая,
Пёс несётся навстречу любви,
А встречает кровавую стаю.
Это благо:
Не знать до конца,
За каким тебя ждёт поворотом
Зов любви, или выплеск свинца,
Или встреча с голодным койотом,
Или вдруг остановит часы,
Что не мыслили хода без боя,
Тот, Кто жизни и смерти весы
Недрожащею держит рукою.
А пока, ставя лапы вразброс,
Напрягаясь всем телом до дрожи,
В лай надрывный срывается пёс.
И мороз пробегает по коже.
Каменный каньон,
Лос-Анджелес
ОДИНОКИЙ ЯНВАРЬ
1
И к той колее, где по камням – босая,
И к той, от которой живое – прочь,
Где неразрешимых вопросов стая
Крадётся следом из ночи в ночь, -
Привыкнешь к любой.
Если будет нужно,
Пройдёшь сквозь кладбище наугад,
Не испугавшись ведьминой, вьюжной
Пляски и не повернув назад.
И слезы жёстко в себе задавишь.
Сомкнёшь до боли бескровный рот.
И от бессилья рухнешь тогда лишь,
Когда чья-то жалость тебя собьёт.
2
Я тебя оставляю идти по другой колее.
Что поделаешь, если всё строится просто и жёстко:
Я иду поперёк всех счастливых дорог на земле
И подальше, подальше, подальше от всех перекрёстков.
Проводи меня взглядом. И хватит. Ты выстрадал сам
Всё, что жизнью подброшено было тебе на дорогу.
Всё, о чём не расскажешь, и всё, что не взвесить весам,
Разве только небесным, послушным дыханию Бога.
И пока что я в силах свой груз, не сгибаясь, нести,
Хороня в себе то, чем грешно мне делиться с другими,
Я осколки всех бед зажимаю так сильно в горсти,
Что сочится нечаянно кровь под ногтями моими.
Но едва я заслышу, как рядом позёмкой звенит
Бестолковый февраль, разметая ступенек уступы,
Я поспешно шагну к ним, легко уходящим в зенит, -
И снежинка остудит мои пересохшие губы.
3
И лёд ломается. И снег сошел на нет.
В глуши, в тиши, где мнилось всё постылым,
Спасительной свечи вбираю свет
И чувствую, как он идёт по жилам
Горячей, оживляющей волной.
И я, раздвинув шторы, – мир раздвину,
И что февраль насквозь пропах весной,
Уверую. И подбородок вскину.
* * *
Берёзовая прядь колышется
Едва-едва.
Стихи не пишутся, не слышатся -
Молчат слова.
Они с угрюмой льдины сколоты
Не для листа.
Душа звенящей стужей скована -
Она пуста.
Но если прядь ещё колышется,
То будет срок -
В стволе, стряхнувшем снег, услышится,
Как бродит сок.
И вытают слова,
Молчавшие
Все холода,
Как в марте варежки пропавшие,
Из-подо льда.
ВОРОНА
Липы пустая крона.
Ранний апрель. Весна.
Строит свой дом ворона -
Веточка, ветошь, слюна.
Здесь ей сидеть прилежно,
Слушать не день, не два
Жизнь, что в скорлупках нежных
Бьётся едва-едва.
Вёсны всегда вероломны.
Холодно. Ветренно. Стрёмно.
Но над кромкой гнезда
Реет гордо и скромно
Веер её хвоста.
* * *
Листая судьбы, встречи, годы,
Я осознала наконец:
Мне ближе мрак земной свободы
Высокой вольности небес.
Я здесь от запахов пьянею,
Спешу, дышу,
А там одно:
Чем выше небо, тем плотнее,
Тем безвоздушнее оно.
* * *
Опавшие листья от влаги обмякли.
То снег, то дожди обметают крыльцо.
На каждой еловой иголке – по капле:
Чуть тронь, и сорвётся, как с пальца кольцо, -
Сорвётся, к разлуке беда напророчится,
Слезой оставляя невидимый след.
И в мире повеет таким одиночеством,
Больнее какого не будет и нет.
АРХИВ
Сняли креп. Перестелили койку.
В шкаф убрали черные платки.
И снесли поспешно на помойку
Рукописи и черновики.
И они темнели в стылых лужах -
Пачками, вразброс или вразмыв.
Оказался никому не нужен
Автором покинутый архив.
А наутро приключилось диво:
Словно кто-то их собрал с земли.
Может быть, в небесные архивы
Ангелы их за ночь унесли.
* * *
Памяти
Евгении Самойловны Ласкиной
Узка, как продолжение дороги,
Журнальная каморка. Ералаш
Бумажный. Я застыла на пороге,
Взлетев как ветер на второй этаж.
И не было той птицы несуразней:
Застенчива, немыслимо худа,
Как смертник ждёт неотвратимой казни,
Дрожа, ждала я Вашего суда.
Взгляд отмечал над шторой паутину.
Но слух – он ждал со страхом Ваших слов.
За них, помогших распрямить мне спину,
Целую Вас почтительно и длинно,
Как Вам писал когда-то Смеляков.
Границы нет меж ближних и меж дальних.
Одна из тех, кто Вами был согрет,
Я этим поцелуем благодарным
Вас воскрешаю через много лет.
И вижу Ваше ясное свеченье,
И смуглое прекрасное лицо.
Окно. Арбат. И чувство притяженья.
И родственности тайное кольцо.
* * *
Давать советы -
Бесполезный труд.
Чужих ошибок горестная повесть.
Но только кликни – и к тебе придут
Советчик – сердце и советчик – совесть.
И я их голоса в своей крови
Несу, храню и заглушить не смею.
И знаю: лишь перед лицом любви
Становимся мы чище и щедрее.
И понимаю – в будущем и днесь -
Вот человек, в нём всё смешалось чудно.
Люблю его таким, каков он есть,
Не жалуясь, что это слишком трудно.
Отмерена любовь на небесах.
Но даже здесь, где надо жить отважно
И где гуляют гирьки на весах,
Тебе воздастся за любовь однажды.
* * *
Там, где ухает филин пророчески,
Где сосны поднебесная стать,
Где готова по имени-отчеству
Я любую травинку назвать,
Где не надо ни славы, ни почестей,
Там маячит двойная беда:
И боязнь потерять одиночество,
И боязнь, что оно навсегда.
* * *
В полярном мире, где на всё своя причина,
Из двух начал одно господствует всегда,
Как небо над землёй, над женщиной – мужчина
И как в моём окне – над полночью звезда.
Нет равенства нигде, благодаренье Богу,
А там, где все равны, – кладбищенский покой.
То в гору, то с горы. То до, то от порога.
Пока не дрогнет путь оборванной строкой...
Простим же тех, кто нас обидел иль не понял.
Простим, кто нас забыл, кто избегает встреч.
Я другу говорю: "Позволь моим ладоням
Защитно и легко твоих коснуться плеч.
Нас здесь никто не ждал, быть может, только птицы,
Здесь если справа – Бог, то слева – Люцифер.
Нам многое уже, наверно, не простится.
И каждый путь кроит на собственный манер".
Но там, где Жизнь и Смерть сближаются вплотную
Небесною звездой, прорезавшею тьму, -
Там судит нас Господь за нашу жизнь земную
И молча Люцифер нас отдаёт Ему.