* * *
Прощальное тепло, повремени,
Всё лучшее случается нежданно.
Ах, Сонечка, как быстро тают дни,
Ложась под ноги листьями каштана.
Ах, Сонечка, с годами всё тесней
Душа к душе – с тревогами и снами.
И всё неотвратимей и ясней
То, что пребудет, то, что будет с нами.
Ах, Сонечка, к нам жизнь всегда щедра,
Так сопрягая наших судеб звенья,
Что никакая разума игра
Код не раскроет перевоплощенья.
Но этот поздний беспечальный свет -
Ещё не раз он плечи нам обнимет,
И мы пойдём за облаками вслед,
Пока однажды ни сольёмся с ними.
Блуждая там, где счёт времён лукав,
Почти не веря в новое начало,
Мы всё-таки вернёмся, услыхав:
"Смотри, опять с небес звезда упала!".
Ах, Сонечка…
* * *
Ночь новогодняя. В парке, похоже,
Кто-то затеял снегов ворожбу.
Господи Боже, ответь мне, за что же
Я наперёд свою знаю судьбу?
Неотвратимо означено словом
Всё, что беру я, по жизни кружа.
И не понять в этом мире суровом,
Кто мои судьи и кто сторожа,
Что я ищу в нём, извечно тревожном, Чей у дверей караулю я след…
"Ты береги меня…" – выдохнуть можно. Жаль, невозможно расслышать ответ.
ОБИДА
Там, где ель, распрямившись пружинно,
В небе дальнюю метит звезду,
Я иду, не касаясь снежинок
И не зная, куда я иду.
Только слышится мне за спиною
Хрипловатая брань воронья.
И летит, и кружит надо мною
Грех великий – обида моя.
Так и ходим, навроде двух пугал,
От домашнего прячась огня,
Пока сломлена, загнана в угол,
Не отхлынет она от меня.
Всё пройдёт – будет утром забыто
То, чем ночь была обожжена.
И, вчерашнюю вспомнив обиду,
Улыбнусь: да была ли она?
* * *
Что обиды?
Дай им только волю -
Захлестнут мгновенно с головою.
Их перетерпеть бы и забыть
В гамлетовском "быть или не быть?".
Лучше лёгкий вдох и лёгкий выдох.
Лучше бы, не помня об обидах,
Свечи запалить, налить вина.
Всё проходит в мире. Жизнь – одна.
И не важно, чья была вина.
* * *
Когда судьба отхороводит,
Счёт встреч сравняв и счёт потерь,
Любовь, как странница, уходит,
Оставив приоткрытой дверь.
Бесшумна и полуодета,
Скользит в предутренней тиши,
И нет свидетелей, и нету
Вокруг и рядом ни души.
Пробрызнет дождь легко и дробно,
Случайным облаком влеком,
Потянет из дверей ознобно
Влетевшим с воли ветерком.
И ты неспешно и спокойно
Отметишь, сон согнав с лица,
Осыпавшийся подоконник
Снаружи, справа от крыльца,
И краску старую фасада,
И пробормочешь: "Боже мой,
Давно чинить всё это надо…".
И дверь закроешь за собой.
* * *
Не надо прощаний, не надо
Удерживать ветер в руке.
Достаточно и полувзгляда,
Чтоб выйти за дверь налегке.
Не надо, не надо прощений.
Любой – без вины виноват.
Но пуще всего – возвращений
Не надо, не надо назад.
Всё сгладится, пусть и не просто.
Останется в горечи глаз.
Наверно, наряд не по росту
Достался кому-то из нас.
И узел никто не разрубит,
И, что б ни стряслось наперёд,
Никто никого не погубит,
Никто никого не спасёт.
* * *
А. П.
Как капризно июль
Гонит пух по московским асфальтам!
Наши судьбы без устали крутят скрипящую ось.
Будь же благословенно, что прожито было с азартом,
То, что тратилось щедро и с юности не береглось.
Это нынче мы сделались так непростительно скупы:
Экономим минуты, легко растранжирив года.
Это мы – это ветер обжёг наши смуглые скулы.
Это дней драгоценных за нами встаёт череда.
В этой жизни, пожалуй, нам надо не так уж и мало:
Чтобы дом устоял на семи сумасшедших ветрах,
Чтобы по-пастернаковски ночью свеча трепетала,
И озноб не стихал, и рождались слова на губах.
Там, где век захлестнул нас петлёй перемен торопливых,
Где дороги не сходятся, вдаль параллельно скользя,
Пусть ведёт тебя дальше твой ангел,
твой вольнолюбивый,
Между прошлым и будущим, где потеряться нельзя.
* * *
Зачем считать свои года?
Они особой жизнью живы,
Напоминая иногда
О том, как мы нетерпеливы,
Как мы сперва торопим их,
Потом спешим от них отречься,
И цифр пугаемся больших,
Чтоб ненароком не обжечься.
Но есть один простой закон,
Он отвергает зимний холод:
Тот, кто любим – тот защищён,
И кто необходим – тот молод.
ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ
Даниэлле
О это превращенье вечное:
Ещё не сброшен детства кокон,
Но бабочкой трепещет женщина
Во взгляде, в том, как вьётся локон.
Ещё и замкнутость и скованность,
И грусть, порой неодолимая,
Но видится сквозь замурованность
Та грация неповторимая,
Перед которой снег молитвенно
На землю падает усталую
И прикрывает нежно рытвины
Там, где её стопа ступала бы.
И я стою смущённо около,
И я смотрю, заворожённая,
Как крылья, влажные от кокона,
Расправленные, напряжённые
Вот-вот свободою наполнятся,
Подхватятся ее потоками,
И небом трепет их запомнится
И звёздами, от нас далёкими.
И долго – в голосе ли, в жестах ли -
Пускай пребудет сокровенное:
То – изнутри – свеченье женское,
Во все столетия бесценное.
СТАРЫЙ ЗАМОК
Постой! Зачем входить туда, где, множа страх,
Летучей мыши писк пронзительно-печален.
Ведь прошлое давно здесь превратилось в прах,
Лишь силуэт любви впечатан вглубь развалин.
Вглядись, здесь призрак жив того, кто был влеком
Сто лет назад сюда неутомимой страстью,
Полураскрытых губ кто целовал излом
И кто на стол швырял тузы в четыре масти.
Ты видишь, он пришёл. Гляди, его рука
Зелёного сукна касается любовно.
И он спешит туда, где шелестят шелка,
Где тесно для двоих и дышится неровно.
И, освещая свод, Луны сияет диск.
И призрак меж руин, как будто на арене.
Остановись! Оставь ему его каприз.
И пощади его – не тронь чужое Время!
СОФИ НИКОЛЬ
Загадка вечная: откуда
Оно берётся – это чудо:
Ресницы, загнутые вверх,
Глаза, распахнутые настежь…
И думаешь: какое счастье -
Что вызван к жизни Человек,
Который был зачат любовью
И назван Мудрость, то есть Софья.
И я прошу её: изволь
Счастливой быть, Софи Николь!
Тебе – весна и соловьи.
Целую пальчики твои,
Грустя, что мне не проследить
Судьбы твоей святую нить.
* * *
Бигль по имени Чарли густых королевских кровей
Не нашёл, не обрёл в Калифорнии пары своей.
Но зато, избежав беспокойства при виде подруг, Он глядит философски на мир и на всё, что вокруг.
Положив крутолобую морду на лапы свои, Он с печальным достоинством думает о бытии.
Но когда о бессмертии душ рядом с ним говорят, Вдруг глубоким и тёмным собачий становится взгляд.
И тогда я цепляю к ошейнику злой поводок, Мы идём, торопясь, к перекрёстку знакомых дорог,
И скрывается Чарли в кустах, как в дремучем лесу, И выносит прилипший цветок голубой на носу.
Он прочёл эту книгу, где запахи вместо страниц, Где шерстинки койотов и белок коснулись ресниц
И где кроется таинство переселения душ - В этом важном познанье наш разум пока что не дюж.
Но о том, что давно уже сорвана с тайны печать,
Бигль по имени Чарли обязан до срока молчать.
Каменный каньон,
Лос-Анджелес
ПОЛНОЛУНИЕ
Раз в месяц за окнами круглая встанет луна.
И сон отойдёт, а захочешь уснуть – не уснёшь.
Из многих причин непременно найдётся одна -
Такая, что душу безжалостно втянет под нож.
И вытянет узел ошибок, обид и потерь,
О чём про себя и на людях – уж лучше молчок.
Чему только щель приоткрой – и тогда твою дверь
Навряд ли спасут и щеколда, и ключ, и крючок.
Но всё же, но всё же с другой посмотри стороны:
Бессонницы, как и вампиры, боятся утра.
И звёздочка медленно гаснет близ полной луны.
И скоро рассвет – петушиного крика пора.
Он трижды взовьётся и трижды зарю возвестит.
И сон возвратится. Но всё же не ведомо мне:
Зачем в полнолунье так сердце тоскливо щемит
И что его тянет так неодолимо к Луне?
* * *
О лете жестоком,
о зное, о дыме и гари;
Об окнах московских,
слепых от удушливой хмари,
Об этих восьми
бесконечных неделях, о многом:
О солнце,
белевшем на небе зловещим ожогом;
О том,
как за всполохом шёл огнедышащий всполох;
О выжженных напрочь лесах и обугленных сёлах;
О сгинувших в пламени людях,
о рухнувших птицах…
Всё минет,
но как мне от памяти освободиться:
Ведь там, где поднимутся снова леса и жилища, - Под каждой травинкой там тлеет своё пепелище.