А. С.: Я бы хотел подчеркнуть, что существует некий рутинный порядок трансляции социальной ответственности. В рамках этого рутинного порядка есть свои конфликты отцов и детей, но они, как правило, связаны с борьбой за командные высоты социальности: дети стремятся заполучить их пораньше, а отцы стремятся как можно дольше их туда не пустить. Это нормальная картина в рамках легитимированного возрастного конфликта, обеспечивающего спокойное причинение. Но бывают ситуации, когда это рутинное причинение ослабевает и не возобновляется, и чаще всего мы тогда имеем дело с выбросом определенного возраста за пределы рутинной социальной ответственности. В качестве примера возьмем денди начала XIX в. Согласно большинству современных исследований, они составляли определенную возрастную группировку, и смысл их бытия был не в том, что они претендовали на командные высоты социальности – как раз этого у них и не было, – а в том, что они пытались устроить мир по-своему. Ценности прежних поколений были ими отвернуты как заведомо ненужные и скучные – "нам нужно нечто иное". Их вклад не был до конца осмыслен, но, если речь идёт об обновлении и введении нового порядка причинения, он был весьма значим в самых разных обстоятельствах, начиная от идеи романтизма и заканчивая многими революционными драйвами.
Такого же рода вещи мы можем наблюдать на примере молодежной революции 60-х гг. XX в. Поколение хиппи есть тоже некоторым образом "потерянное поколение", но оно потеряно для мономаниакальной "закономерной" истории, как раз потому что хиппи и рокеры добровольно отказались перенимать эту историческую вахту ("вахту власти"), а попробовали организовать новую форму бытия. Если обычно мы говорим о художественном авангарде, то хиппи – это авангард экзистенциальный: занимаясь свои делом, они опробовали площадку будущего. И произошёл массовый сбой идентификаций, когда новое поколение называло своей родиной не Англию или Францию, а "Битлз", рок-музыку, некоторые идеологемы свободного движения хиппи. И в действительности тот перелом, который при этом произошел, мы изучаем всего лишь в силу его последствий – от движения "Гринпис" до воцарившегося совершенно иного политического макро– и микроклимата в Европе и на Западе. В значительной мере этот микроклимат был внесен именно экзистенциальным авангардом, который прервал вахту исторической ответственности, вышел в никуда, разомкнул принудительность истории и стал действительно "потерянным поколением". Но парадокс заключается в том, что поколение, потерянное для истории, есть, напротив, поколение, обретенное для свободы и экзистенциального творчества, и, с точки зрения самой человеческой экзистенции нет ничего важнее, чем разомкнуть рутинность причинения и "послать" все эти исторические задачи подальше, как это и делали хиппи. Но зато они устроили себе новую родину, которую мы уже вторично, эпигонским образом обживаем, потребляя её последние нетронутые ресурсы. И ясно, что требуется новый всплеск революции нестяжателей, причём сложно сказать, как они будут выглядеть. В любом случае это будет неотеническая революция, деятели которой просто откажутся нести вахту отцов и возьмутся строить какое-нибудь новое бытие.
К.П.: Этот пример с хиппи мне кажется чрезвычайно удачным. В любом цивилизованном обществе – от Древнего Египта до сегодняшних дней – всегда наличествует принуждение, которое осуществляет зрелая воля, естественным образом предстающая как рутина по отношению к воле незрелой. Но незрелая воля (если придерживаться гегелевских терминов) "оказывает сопротивление. И собственно вся история человеческой цивилизации есть "история сопротивления", протестное сознание. Кто-то из вождей "новых левых" в 60-е гг. написал "Поколенческий манифест", который начинался словами: "Вся история человечества – это борьба молодых против старых" (ср. начало "Манифеста Коммунистической партии": "История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов").
А. С.: к несколько позже, в эпоху поздней советской рок-музыки, когда появляется поколение "Ассы", получает распространение такой же манифест. Это нельзя описать точнее:
Давясь отвратительной манной кашей,
Положа руку на Библию,
Всё, что во мне есть ваше, -
Выблюю.
И это противопоставившее себя поколение сделало гораздо больше для экзистенциального проекта, чем все формы преемственности исторических задач.
К.П.: Любопытно, что это протестное поколенческое движение смыкается, во-первых, сдвижением социалистическим. Социалистическое движение всегда делало ставку на молодёжь. Во-вторых, оно смыкается с движением гендерным: борьба женщин за свои права также несет в себе идею освобождения. Та же структура имеет место в борьбе национальных и сексуальных меньшинств. То есть подростки, женщины, евреи и гомосексуалисты всегда оказываются на пике социального творчества, или (в терминах Г. Гегеля) на пике сопротивления незрелой воли воле зрелой. Я бы хотел сделать замечание относительно хиппи (а до них были битники – в Англии сердитые молодые люди, а до них были нигилисты, например, Базаров, и так далее). Так вот, хиппи обладают способностью взрослеть. С женщинами такого не происходит – они остаются женщинами на всю жизнь. Когда же хиппи взрослеют, они теряют свой протестный потенциал. У них уже подрастают дети, и с ними возникают те же проблемы. И они в свою очередь оказываются рутинной составляющей.
А. С.: Да, тут приведем отрывок из другого стихотворения:
Ещё порой он ерепенится,
Режим ругает так и сяк,
Но уж висят пелёнки первенца
Как белый выкинутый флаг.Е. Евтушенко "Казанский университет"
К.П.: И это вечное отношение к цивилизации – отношение протеста (по Г. Гегелю, отношение незрелой воли, протестующей против зрелой), как сегодня говорят, "протестное сознание" в условиях
отчуждения, социальной клиники превращается в насилие. И тут мы вновь должны вернуться к вопросу: всё-таки что же такое насилие? Возможно ли насилие между поколениями? У Л.Н. Толстого есть удивительно наивное и прямолинейное определение насилия: "насиловать – значит, делать то, чего не хочет подвергаемый насилию". Это определение работало бы, если бы люди знали, чего они, собственно, хотят– Знает ли ребёнок, знает ли подросток, знает ли старик, чего он, собственно, хочет? Это очень сомнительно. Особенно, что касается ребёнка. Если старик уже привычно научен делать вид, что "он знает, чего хочет", то дети такого вида делать не умеют, да и не понимают, зачем, собственно, делать такой вид. Все системы свободного воспитания обречены на провал именно поэтому. Детям провокационным образом вдруг говорят: делайте, что хотите. А они с ужасом понимают, что не хотят ничего, или не знают, чего хотят. Отсюда у тинейджеров всплеск переживания бессмысленности жизни.
А. С.: Да, человек, как правило, не знает, чего он хочет, но знает, чего он не хочет. Негативный аспект здесь выражен ярче.
К.П.: И далеко не всегда этот негативный аспект желания адекватен. Советский психолог и дефектолог А. И. Мещеряков столкнулся с такой проблемой: как сделать более или менее полноценными людьми слепоглухонемых детей? Главная проблема заключается в том, что эти дети, находясь в условиях клиники, где они сыты и одеты, ничего большего не хотят. Каким образом вызвать в них желание? И вообще ни дети, ни подростки, ни люди, достигшие глубокой старости, не знают, чего они хотят. И здесь кроется неравенство возрастов: только взрослые, которые суть зрелая воля, знают, чего они хотят (или очень убедительно делают вид, что они знают, чего хотят). И поэтому взрослые – главный субъект насилия, как поколенческого, так и возрастного. Именно вокруг взрослых разворачивается "драматический театр насилия".
Чем отличается насилие от других властных отношений? Например, от патернализма или от правового принуждения? Насилие предполагает такое внешнее принуждение, которое представляет угрозу для жизни вплоть до её разрушения. Это такое подчинение, которое угрожает выживанию. Это определение Г. Гегеля, и оно, на мой взгляд, существенно. Это узурпация свободной воли в ее наличном бытии. Насилие – такая разновидность отношений власти, которая должна быть различена прежде всего от природной агрессивности взрослого как живого существа. В отличие от этой природной агрессивности, насилие является актом сознательной воли и претендует на обоснование, на легитимность, на законное место в общечеловеческой коммуникации. И от других форм принуждения насилие отличается тем, что доходит до пределов жестокости, пытаясь сохранить легитимность. Насилие в этом отношении можно определить в качестве права сильного, как возведение силы в некий закон человеческих отношений, которому, вообще говоря, нет места в природе и нет места в пространстве человечности, в пространстве разумного поведения. То есть по сути насилие есть способ выхода из естественного состояния, или путь обратного провала в состояние вне человечности. И с этой точки зрения насилие предстаёт как крайнее выражение зла. Насилие имеет место и в отношениях поколений – по ту сторону принуждения незрелой воли, которое осуществляется зрелой волей. Насилие развёртывается в многообразии всяких характеристик и – что самое существенное – в многообразии различных рационализаций.
Очень существенно, что насилие всегда рационализируется. И очевиднее всего это проявляется в сфере войны и тюрьмы. Вопрос о том, можно ли без насилия построить цивилизованное общество, неясен. Во всяком случае, примера такого общества мы не знаем. И насилие (в отличие от принуждения) приобретает возрастной характер или чаще всего имело возрастную, поколенческую форму.