Вера Полозкова - Осточерчение стр 7.

мало ли кто умеет метать и рвать,
складывать в обоймы слова,
да играть какие-то там спектакли
но когда приходит, ложится в твою кровать,
то становится жив едва,
и тебя подмывает сбежать, не так ли
дождь шумит, словно закипающий чайник,
поднимаясь с пятого этажа на шестой этаж
посиди с бессонным мало ли кем, когда силы его иссякли
ему будет что вспомнить, когда ты его предашь

14 октября 2009 года, поезд Киев – Москва

"Куда, интересно, потом из них…"

Куда, интересно, потом из них деваются эти мальчишки, от которых у нас не было никакого противоядия в двенадцать лет – один раз увидеть у друзей на VHS и пропасть навсегда; тёмные брови, щекотные загривки, нежные шеи, узкие молочные спины в родинках; повадка целоваться, подаваясь вперёд всем телом, торопливо и жадно; лукавые глаза, сбитые костяшки пальцев, щетина, редкая и нелепая, никакой тебе вожделенной мужественности; зажигалка благодаря заботливым друзьям исторгает пламя высотой в палец, и, закуривая, можно спалить тебе чёлку; сигарету носят непременно в углу губ и разговаривают, не вынимая её изо рта; поют дурными голосами по пьяни у тебя под окнами и совершенно неподражаемо, роскошно смеются – запрокидывают головы, показывают ямочки, обнажают влажные зубы; носят вечно съезжающие джинсы, умеют дуться, подбирая обиженные губы и отворачиваясь; просыпаются горячие и мятые, в длинных заспанных отметинах от простыни и подушки; играют в бильярд и покер, цитируют великих, горячатся, гордятся татуировками и умирают не успеваешь заметить когда; в двадцать четыре ещё дети, в тридцать – уже крепкие самоуверенные мужики с вертикальной складкой между бровей, жёсткий ворс на груди, невесть откуда взявшийся, выпуклые мышцы, сытый раскатистый хохоток, пристрастие к рубашкам и дорогим ботинкам, ничего и близко похожего на то, за что ты легко могла отдать полжизни и никогда не пожалеть об этом.

Красивые, красивые, и были, и будут, кто спорит; ещё и умные к этому времени, и прямые, и забывают привычку так много и страстно врать по любому поводу; взрослые, да, серьёзные, и пахнут смертной скукой. Хочется спросить, зачем они съели того мальчика, кожей прозрачной, как бумага, который вешал себе на стенку журнальный разворот с какой-нибудь невероятной серебристой машиной – ничего не было слаще, чем смотреть на него, сидящего на парапете над рекой, рассказывающего тебе что-то с сигаретой в углу рта, и чтобы солнце золотило ему волосы и ресницы.

"Как он чиркнет ладонью…"

как он чиркнет тебе ладонью по ватерлинии -
будет брешь
за секунду, как ты успеешь сказать "не трожь"
и такой проймёт тебя ужас, такая пронижет дрожь,
что руки не отнимешь и права не отберёшь,
только и решишь обречённо – как же ты, чёрт, хорош
как ты дышишь и говоришь
как самозабвенно врёшь
ну чего уж, режь

как ты выбираешь смиреннейшую из ниш,
неподъёмнейшую из нош,
как ты месяцами потом не пишешь и не звонишь,
только пальцами веки мнёшь,
как они говорят тебе по-отечески – ну, малыш,
перестань, понятно же, что не наш
каждое их слово вонзается рядом с ухом твоим как нож

эй, таких, как ты, у него четыреста с лишним душ
двадцать семь, больше двадцати ни за что не дашь
носит маечки с вечных лондонских распродаж
говорит у подъезда: "ты со мной не пойдёшь"
только вот ты так на него глядишь,
что уж если не здесь, то где ж
если не сейчас, о господи, то когда ж

5 мая 2009 года

Самый лучший

мой самый лучший ничего потом не помнил
(редбулла с водкой из ведёрочка для льда)
под вечер снова подошёл и улыбнулся
ты лена да?

Елена Костылева

мой самый лучший выставил наутро.
сказал: "ко мне отец сейчас приедет,
не хочется, чтоб задавал вопросы"

чёрт подери, такое солнце было
оделась и пошла ловить машину
и губы, скулы, щёки, лоб и шею
ожгло, -
он потому что был небритый
а целовал
на улице мороз минус тринадцать
ну ты себе, наверно, представляешь

такой мы старый-старый
с романсами
заезженный винил

блаженны те, кто нас потом не помнит
кто совершенно к нам иммунен, лена
кого мы миновали, как зараза
блаженны те, кто нам потом ни разу
ни разу даже
не перезвонил

20 апреля 2009 года

Обратный отсчёт

а ты не знал, как наступает старость -
когда все стопки пахнут корвалолом,
когда совсем нельзя смеяться, чтобы
не спровоцировать тяжёлый приступ кашля,
когда очки для близи и для дали,
одни затем, чтобы найти другие

а ты не думал, что вставная челюсть
еду лишает половины вкуса,
что пальцы опухают так, что кольца
в них кажутся вживлёнными навечно,
что засыпаешь посреди страницы,
боевика и даже разговора,
не помнишь слов "ремень" или "косынка",
когда берёшься объяснить, что ищешь

мы молодые гордые придурки.
счастливые лентяи и бретёры.
до первого серьёзного похмелья
нам остается года по четыре,
до первого инсульта двадцать восемь,
до первой смерти пятьдесят три года;

поэтому когда мы видим некий
"сердечный сбор" у матери на полке
мы да, преисполняемся презренья
(ещё скажи – трястись из-за сберкнижки,
скупать сканворды
и молитвословы)

когда мы тоже не подохнем в тридцать -
на ста восьмидесяти вместе с мотоциклом
влетая в фуру, что уходит юзом, -
напомни мне тогда о корвалоле,
об овестине и ноотропиле,
очки для дали – в бардачке машины.
для близи – у тебя на голове.

9 октября 2009 года

Памятка

лучше йогурта по утрам
только водка и гренадин.
обещай себе жить без драм -
и живи один.

все слова переврутся сплошь,
а тебе за них отвечать.
постарайся не множить ложь
и учись молчать.

Бог приложит свой стетоскоп -
а внутри темнота и тишь.
запрети себе множить скорбь -
да и зазвучишь.

17 января 2009 года

VII

Gotta Have Faith

"Тот, кто больше не влюблён – всемогущ", – говаривала
Рыжая, и я всё никак не освоюсь в этом чувстве
преувеличенной, дезориентирующей лёгкости бытия,
такой, будто ослабили гравитацию и сопротивление
воздуха, и стоит тебе помахать рукой кому-нибудь, как
тебя подбрасывает над землёй на полметра; раньше была
тяжесть, и она центрировала; ты умел балансировать
с нею, как канатоходец; теперь ты немножко шалеешь
от дармовой простоты жизни – и своей собственной
абсолютной к ней непричастности.

Там, где всегда болело, не болит, а в этом городе
принято осматривать друг другу раны, шелушить корки,
прицокивать языком, качать головой и сочувствовать; если
ты чист и ни на что не жалуешься, окружающие мгновенно
теряют к тебе интерес и переключаются на кого-нибудь
страдающего; это единственный город из всех мне
известных, где подробно и цветисто поведать о том,
как ты устал, измотан и заебался – значит предъявить
результат твоей работы; весело и с искоркой рассказать
о том, как ты заброшен, слаб и несчастен – значит убедить
всех, что ты в высшей степени тонкое существо; обладать
как можно более экзотическим увечьем и этим увечьем
приторговывать – значить преуспеть; нигде так не смакуют
неудачи, расставания и проигрыши, нигде не делают
такого культа из преступлений, скандалов и катастроф,
как здесь; большие прорывы и открытия здесь выглядят
официозной фальшью и демагогией; маленькие победы,
достижения и успехи здесь выглядят неуместно, как
анекдоты на похоронах, тебе всегда немножко неловко
за них, как за человека с соседнего кресла в театре,
у которого посреди спектакля звонит телефон: выйди
уже отсюда и там торжествуй себе, тоже мне молодец,
у нас тут осень, говно и ментовской произвол, у нас тут
коррупция, творческое бессилие и солнце через миллиард
лет раскалится так, что вся Земля будет одной сплошной
Долиной Смерти, хули ты радуешься тут, пошёл вон с глаз
долой – говорит тебе пространство, и ты да, послушно
перестаёшь улыбаться.

Поэтому за десять дней меня пригасило, но верить в то,
что всё так уж непременно глупо и дёшево, я не желаю;
сдаётся мне, полгода назад в Индии со мной произошло
то, что у нормальных людей называется уверовать -
впервые что-то прояснилось насчёт смерти, Бога,
структуры, равновесия и справедливости, стало стыдно
за очень многие свои слова, отпало большое количество
вопросов, и теперь я окончательный фаталист, пантеист
и средоточие омерзительного жизнелюбия; потому что
если ты не видишь хорошего, это не значит, что мир
протух, это просто значит, что у тебя хуёво с оптикой,
и более ничего; с миром всё в порядке было, есть и будет
после нас, и мы при всем нашем желании не сможем его
сломать.