– Он сам первый шарлатан, – безоговорочно выпалила она. – Денис хоть врач. Институт закончил, образование высшее. У меня два высших. А у него? Я слышала, он сам про себя шутил: два класса церковно-приходской школы. Да словарь Даля каждый день просматривает, чтобы не забывать, что обозначают слова, которыми он пользуется. – Она подумала и добавила: – Вообще-то видно, что он дурачком прикидывается. Но он не настолько умный, чтобы догадаться, что мы его разгадали. Он даже сам не понимает истинного смысла того, что он говорит.
– Не знаешь ты его. Его совсем мало кто знает. Но я как-то внутри горжусь, что мне доводится с ним общаться и дружить. За ним, или в нём, есть сила. Если он в одночасье станет большим человеком, я не удивлюсь.
– Ты ему много внимания уделяешь. Я договорюсь с той бабушкой, она с тебя порчу снимет. И с ногой как быть посоветует. Она будущее предсказывает. Это ведь она мне помогла с тобой. Сказала: "Твой мужчина, держись за него, вокруг тебя объединятся люди, они-то и будут твоими врагами на пути к личному счастью. Биться с ними и биться. Пока бьёшься, твоё счастье в твоих руках". И сейчас помогает"
Семён застыл в удивлении:
– А сейчас чем помогает?
– Чем-чем?? Указывает твоих врагов. Я в меру сил стараюсь оградить тебя от них.
– И кто же мой враг? – полушутя-полусерьёзно спросил он.
– Бабушка Антонина неоспоримо доказывает, что твой главный враг есть самый близкий тебе человек, которого ты чаще всего слушаешь. Тот, что льстит, и на которого ты меньше всего злишься. Особенно много прощаешь ему ошибок. Я думаю, это жена.
Она растягивала слова, выражая тем самым незаслуженную обиду.
– Ты же мне много чего не рассказываешь. А я же только и хочу тебе помочь. Заставь её отвар выпить. И посмотришь.
– Нога болит. Ложимся. Ерунда, конечно, но доля истины в твоих словах есть. Зерно сомнения взрастает в истину. Снимем повязку. Только хуже от неё.
Она перевернулась на бок.
– У кошечки болит, – подула на ногу, – у Семёна не болит. У собачки болит, – снова подула на ногу, – у Семёна не болит. Доктор Сёме говорил: надо Машу слушаться, – она быстро и многократно поцеловала ногу. Свет погас. В темноте послышался шорох одежды.
Глава XVIII
На следующий день Семён был дома, в своей семье. Ближе вечеру, не выдержав, к нему подошла жена:
– Брось греть, тебе только хуже.
Она решительно стояла и с укоризной смотрела на мученическое лицо мужа. С ненавистью покосилась на спиртовой компресс, который он то и дело беспричинно поправлял. Скорее даже не поправлял, а не снимал с компресса руки, почёсывая, чтобы в определённый момент подвигать, чем по всей вероятности ослаблял неприятное ощущение.
Он смотрел на неё испытующе. Она не поддавалась.
– Разве сам не видишь?
Она подошла ближе, рассчитывая, что так надавит на него, и смысл сказанного лучше дойдёт до мужа.
– Что? – не отступала она. – Давай Денису сама позвоню, попытаюсь ему объяснить. Ты что, стесняешься признаться, что тебя боли мучают?
Она ждала, чем он ответит ей.
– Видать, он плохой врач, раз ты не хочешь с ним говорить. Или хороший друг, что ты не можешь указать ему на ошибку.
Семён разозлился:
– Отвали. Без тебя тошно.
Он отвернулся и прошипел, чтобы она слышала:
– Вот привязалась.
Услышав его реплику и расценив её по-своему, она предложила ему:
– Я от матери отвар привезла. Давай им обвяжу. Тебе с него всё равно лучше. Лицо добрее делается. И голос нормальный. Он точно помогает.
Семён оставил мнение жены без внимания. Взял телефон и позвонил Денису. В ожидании ответа он боковым зрением следил за ней. "Не ушла ли? Пусть послушает!"
Поговорив с Денисом ни о чём, он перешёл к сути вопроса:
– Денис, жена отвар хочет на ногу положить, между прочим. Как думаешь – хуже не будет?
В телефоне, который он повернул к жене динамиком, было слышно:
– Не слушай никого. Врач я или не врач? Я – твой врач! Ответственность на мне. С женой спорить тяжело. Боль утихает, и этот момент совпадает с наложением повязки из отвара. Вы ошибочно принимаете это за улучшение. Не дурите.
Семён люто сверкнул глазами на жену и цыкнул: "А я что говорил?!" и спокойно договорил в трубку:
– Ладно, успокоил. До встречи.
Недовольный пустым разговором, он кинул телефон сбоку от себя.
Глава XIX
Спустя несколько дней Семён Светлов, претерпевая ноющую боль в колене, решил позвонить Денису и объясниться с ним.
Жена была права: боль отступала после перевязки с тёщиным отваром. Он не мог не согласиться с ней. Зачем упорствовал её желанию помочь, он сам не пытался себе объяснить. Просто не соглашался, и всё. А может, по привычке с некоторых пор. Есть резон: "врач сказал, с ним не поспоришь, он что, во вред рекомендовать станет".
Оставшись наедине, он почувствовал возросшее намерение отбросить ложный стыд и неудобство перед уважительным отношением к другу. И высказать своё мнение о состоянии здоровья.
Денис насторожился после приветствия. Разговор не клеился. Никто не заговаривал первым о больной ноге. Денис – в расчёте на то, что, может, наконец-то друг избавился от беспокойства. Семён же выжидал момент заговорить и с ходу засомневаться в правильности лечения, давая понять, что байка о согревающем компрессе не действует, пора принимать другие меры. После обмена двумя-тремя общими фразами Семён голосом, похожий на трубный звук фагота, выдал:
– Сил нет. Нога опухает. Мозги набекрень, голова от боли не соображает. Уколами спасаюсь. Тебе не говорил. Считал, что отпустит.
Денис переспросил:
– Греешь, а боль усиливается?
Он замолчал, чётко осознав, что это и было настоящей причиной звонка. В свою очередь заметил:
– А почему не говорил о боли, почему молчал?
Семён в трубке услышал, как собеседник чем-то барабанит по столу от волнения.
– Молчал ты, конечно, зря, – Денис соображал, чем помочь другу, – приезжай. Завтра почистим. Решено – на операцию. На неделю рассчитывай, на две. Посмотрим, что не так.
Положив телефонную трубку, Денис подумал: "А как бы я поступил"? Но утруждать себя ответом не стал. В первую минуту ответ не пришёл сам собой. Дольше думать не имело смысла.
Глава XX
В больнице.
Прошло несколько часов после операции. Денис зашёл в отдельную одноместную палату к Семёну. Мысль, что Семён будет оплачивать палату, странным образом внесла коррективы в сложившиеся за столько лет отношения. По-приятельски ему неудобно было заговаривать об этом, а тем более принимать деньги. Он посмотрел, как обустроился товарищ. Вспомнил двух– и трёхъярусные койки в казарме. Нет. Не койки, не постели, а шконки. Откуда слово это пришло в обиход, никогда не думал. Потом вспомнил их с Семёном (Каким Семёном? Сёмой!) шконари, стоявшие в большом углу перед окном. О время! Первый год службы он не вспоминал. Он с отвращением оттолкнул от себя эту мысль и оценивающе глянул на массивную нижнюю челюсть Семёна – память того времени. Про себя опять не стал вспоминать, лишь подумав, что тогда они достойно дали отпор. Он обратился к больному:
– Греешь?
Тот вместо ответа кивнул и, поморщившись, плотно сжал губы, сдвинув концы вниз. Денис понял.
– А боли усиливаются. Вроде уже должны пройти.
Он присел возле кровати, открыл бинт, посмотрел. Ничего, что могла насторожить не заметил.
– Всё отлично. Но боли… – он заводил пальцами руки по подбородку, – к тому же продолжительные… Н-да, призадумаешься…
Открыто признаваясь, Семён рассказывал о том, как он чувствовал себя в те дни.
– После перевязки ныло так, что стук в висках появлялся. Сейчас вот отпустило, но, знаешь, уже в глубине вот-вот, – Семён сделал рукой непонятно-странный, но всё-таки живо говорящий и объясняющий жест, – подступает. Вроде наркоз общий. Сейчас подкатит, жду. Никак не отделаюсь от этого чувства – настолько привык.
Он смутился снова – ложный стыд не оставлял его.
Испытывая боль и рассказывая сейчас о своих ощущениях другу, он тем самым, сам того не желая, возлагал на него вину за эту боль, за ошибку, даже за своё молчание. Это была видимая грань долгих человеческих взаимоотношений. Но что каждый из них об этом думал – оставалось за занавесом произносимых слов и фраз. Настоянных, как хороший коньяк, на пережитых годах, взорвавшихся и не вырвавшихся эмоциях, на чувствах с их множеством мозаических переплетений и рисунков. И каждый из них имел на этот счёт два мнения. Одно исходило от сердца – именно им руководствуется человек, когда принимает решения, касающиеся близких ему людей. А второе – от разума. Здесь здравый смысл – и ничто иное – ведёт и побуждает поступать часто хладнокровно, бездушно и – что больше всего противоречит поступку – безнравственно с точки зрения принятых догм и правил, где милосердие и добросердечие есть верный признак и знак доброй души и благородства зрелого гражданина.
Где есть правильно? Кто ответит, как правильно? На миг секундное помешательство в процессе. Кто ответит на этот вопрос: "как надо"? Только потом раздвинется ширма. И предстанет ответ. А человечество – всё-таки неблагодарный зритель – осыплет аплодисментами под восторженные "о-о-о!" или взвоют с вскинутыми кулаками под угрюмое "у-у-у!" Но если… Нет никаких если в том времени, в котором мы живём!
Денис как друг остался во вчерашнем дне. В эту минуту уже как врач он решал привычную задачу.
– Проверим. Не переживай.
В его глазах появилась сосредоточенность, которой не было до этого.
Семён, заговорив, уже не мог остановиться, продляя удовольствие больного: говорить и говорить о своих мучениях и болезни.