Это обстоятельство проливает свет и на другое следствие взглядов Дэвидсона. Так, радикальная интерпретация приписывает содержанию чьих-либо порожденных окружающим миром убеждений наличие условий, формирующих это содержание, и это является конституциональным признаком убеждения. Убеждение относительно даже в тех случаях, когда это одно из наиболее важных убеждений, поскольку, какими бы понятиями ни оперировал говорящий, оно зависит от условий внешнего мира, систематически стимулирующих убеждения говорящего. Таким образом, Дэвидсон является приверженцем философии так называемого экстернализма в отношении содержания мышления - взгляда, согласно которому среди условий, определяющих содержание мышления, есть и условия внешние по отношению к мыслителю.
Результатом явилась глубоко антикартезианская теория разума и глубоко антиэмпирическая теория познания. Антикартезианская направленность заключается в отказе от взгляда от первого лица как методологической основы, а затем и в отказе от взгляда, согласно которому содержание разумного мышления существует само по себе и доступно субъекту вне зависимости от его причастности окружающему миру. Эта теория направлена против эмпиризма, так как отвергает эмпирическую теорию познания и содержания мышления, согласно которой чувственный опыт является для нас решающим доказательством в понимании природы мира и источника наших идей, то есть наших понятий. Согласно последнему взгляду, нашедшему выражение в характерном для двадцатого века виде учения логического позитивизма, считается, что значение предложения следует искать в воспринимаемых чувственным воеприятием условиях, в которых мы можем подтвердить или опровергнуть это значение. Объективность мышления обеспечивается его содержанием, определяемым объектами внешнего мира, которые, в свою очередь, обеспечивают возможность для убедительной интерпретации нашего мышления. Это предохраняет нас одновременно от идеализма и релятивизма. От идеализма тем, что делает наш разум зависимым от мира, а не наоборот, а от релятивизма тем, что гарантирует наличие общего, доступного множеству наблюдателей мира как предмета мышления. Знание мира и других людей не считается основанным на знании самого себя, но все три знания рассматриваются как возможные для любого из них и обеспечиваются нашей природой как лингвистических существ.
Место Дэвидсона в философии двадцатого столетия
Зрелая философия Дэвидсона, хотя сам он это отрицал, развилась из эмпирической традиции. Рассмотрение того, как это произошло, проливает свет на ее место в философии двадцатого века. Карнап оказал сильнейшее влияние на Куайна, а Куайн - на Дэвидсона. Взгляды Карнапа сформировались на основе двух основных положений. Первое - это различение аналитического и синтетического, то есть понимание разницы между предложениями (якобы) истинными в силу того, что они означают (такими, как "все холостяки не женаты"), и предложениями, истинными в силу того, что они опираются на факты (такими, как "в НьюЙорке больше холостяков, чем в Монтане"), Второе состоит в том, что содержание условно истинных предложений следует искать в методе их верификации в чувственном опыте. Куайн перенял свои принципиально эмпирические взгляды у Карнапа. Но Куайн отверг как различение аналитического и синтетического, так и приписывание эмпирического значения последовательных предложений, разработав для этого целую теорию, как видно из заглавия его знаменитой статьи "Две догмы эмпиризма". Отказ от различения аналитического и синтетического был для Куайна равносилен отказу от различения априорных и апостериорных суждений. Таким образом, традиционный взгляд на философию как на априорную дисциплину и ее претензии быть фундаментом науки оказались на обочине.
В наше время дело идет к тому, что философия отличается от прочих научных дисциплин только тем, что оперирует с более общими категориями. Проблемой философского теоретизирования, следовательно, становится вопрос о том, насколько хорошо оно сочетается с другими видами эмпирического теоретизирования о мире. Именно в таком смысле следует понимать подход Куайна к теории значения и к теории языка. Куайн скептически относился к различению аналитического и синтетического, так как скептически относился к обоснованиям концепции значения, на которую опиралось такое различение. Он решил заменить его чем-то более научным и респектабельным в своем труде "Слово и объект". Фундаментальным отправным пунктом для Куайна стало наблюдение, что "язык является социальным умением" и именно этим мотивируется установка радикального переводчика. Поскольку все определяется исключительно социальным характером языка, то Куайн утверждает, что данные о его усвоении и использовании не могут быть субъективны, а должны быть доступны наблюдению многих и становиться понятными на основе наблюдений за внешним поведением. В консервативном расширении традиционной эмпирической теории значения, которая приспосабливает содержание к чувственному опыту, Куайн свел тождество значений к тождеству ответа на одинаковые физические стимулы поверхности тела. Это выводит традиционную в эмпирической традиции субъективную основу содержания высказываний и наш чувственный опыт на поверхность тела и, следовательно, делает доступной принципиальную возможность стороннего наблюдения. Ключевым новшеством подхода Дэвидсона стало то, что он сделал следующий шаг вперед, выведя общедоступное значение внешних событий и объектов в окружающем мире. Сделав это, он избавился от последних остатков эмпиризма философии Куайна - третьей догмы эмпиризма.
Дэвидсон - крупный оригинальный мыслитель, занимавшийся большими темами, хотя эту особенность легко не заметить, так как для Дэвидсона характерен был жанр небольших эссе, написанных сжатым языком и отличавшихся сложным аналитическим подходом. Трудно судить, насколько успешной оказалась его философия, но разработка идеи об унифицированном ответе на самые крупные проблемы философской мысли, касающиеся разума, мира и самости, той идеи, смысл которой я старался донести до читателя, и способ, каким Дэвидсон выполнил эту задачу, сами по себе являются поразительным и великим достижением. Его влияние на современную философию было весьма многообразным, и оно продолжается. Очень рано говорить, какое место займет Дэвидсон в истории философии 'и'какое место уготовано его работам в истории изучения мышления. Но уже трудно представить себе, каким был бы ландшафт современной философии без Дэвидсона.
4 УИЛЬЯМС
Кэтрин Уилсон
Бернард Уильямс (1929-2003) был выдающимся представителем британской философии морали. Он получил превосходное образование и сделал блестящую карьеру. Получив диплом с отличием на кафедре античности Оксфордского Бэйллиол-Колледжа, он получил затем стипендию в Колледже Всех Душ и Новом колледже Оксфордского университета, после чего преподавал в Лондоне и Кембридже, где в 1967 году стал профессором философии, а в 1979 году - ректором Королевского колледжа. С 1988 по 1990 год он преподавал в Калифорнийском университете в Беркли, после чего вернулся в Оксфорд, где получил должность профессора философии морали. Широкой публике Уильямс был известен как председатель Комитета по непристойностям и цензуре кинофильмов, заседавшего в конце семидесятых. Он был дважды женат на выдающихся женщинах. Первой его женой стала журналистка и политик Ширли Бриттен, второй - издательница философской литературы Патриция Скиннер. Отец троих детей, в 1999 году он был посвящен в рыцари.
Несомненно, Уильямс являлся аналитическим философом, картографом следствий отношений, исследователем или изобретателем различений, создателем, а иногда и разгадчиком концептуальных головоломок. Научные интересы Уильямса простирались от философской логики и истории философии до этики и политической философии. Он опубликовал ряд статей по условным высказываниям, умозаключениям и логической последовательности убеждений в журналах "Акты аристотелевского общества" и "Философское обозрение" в шестидесятых и семидесятых годах. В 2002 году он выпустил в свет свою последнюю книгу "Истина и правдивость" о языке и его употреблении, где выступил против постмодернистских философов, отрицавших, что истина является либо возможным свойством любой из наших схем представлений, либо желательным свойством наших убеждений. Приверженность к анализу пронизывает монографию "Декарт", опубликованную в 1978 году. Во введении к этой книге Уильямс проводит отчетливую грань между историей идей и историей философии как двумя разными литературными жанрами. Писать о Декарте с точки зрения его времени, руководствуясь историческим любопытством, значило понять и объяснить, что именно имел в виду Декарт. Результатом такого надлежащим образом выполненного исследования неизбежно получился, как заявил Уильямс, "предмет исключительно двусмысленный, неполный и неуклюже сработанный" ("Декарт", 10). Писать о Декарте с точки зрения современной, исходя из чисто философского любопытства, значило нацелиться на "рациональную реконструкцию мыслей Декарта, мыслей исключительно разумных, которые без труда могут быть изложены на современном языке" (там же). Такой подход потребовал представления аргументов Декарта в современной логической форме и оценки их формальной обоснованности. Не Уильямс изобрел такой подход к старым текстам, но на него сразу же ополчились историки, полагавшие, что разбор творений мыслителя семнадцатого века как нашего современника может привести лишь к искажению трактовок. Но Декарт на удивление хорошо перенес такое с ним обращение, видимо, потому что в "Рассуждениях" отстаивал выдвинутый им единственный аргумент, для чего, как в математическом доказательстве, воспользовался леммами и выводами quod erat demonstrandum.