Жалко его до слез, с его "не надо бояться. Там вечность и рай". И себя жалко. Но у Чиннова в стихах эмоции сменяют одна другую со скоростью, вполне соответствующей темпу современной жизни:
- О, ехать так ехать, - сказал попугай,
Когда его кошка - из клетки - за хвост.
Монолог, начатый несколько десятилетий назад, окончен? "Современникам или потомкам я не знаю, что сказать"?
* * *
Последнюю свою книгу Чиннов посвятил "памяти матери и отца". Их судьбы, как и судьба всей России, были изломаны трагедией семнадцатого года. Горькое детство, потеря родины, нищета и бесприютность первых лет эмиграции - вот что так хочет забыть Чиннов, любуясь "прелестями земными", посмеиваясь над "прелестями" неземными. Но десятки лет – "никак не забыть тех жалких харчевен, русских могил, "когда легковерен и молод я был"", – это написано в Подмосковье в 1992 году.
Стихи, появившиеся после "Автографа", – почти сплошь гротески. И в них часто слышится "русская тема" – фольклор, частушечные напевы, просторечье: "Было давеча, стало нонече. Пляшут ангелы, скинув онучи", "Я к родному ковылю молодцом проковыляю". Мир непонятен, абсурден, несправедлив жесток. И все же - "пошутим в подлунном мире…".
А в лирических стихах - порой такая грусть. По сдержанности и скупости выразительных средств они напоминают "парижскую ноту": "Вы говорите, что пора кончать…" или "Ты бы хотела увидеть…" ("Я это стихотворение очень люблю", - говорил Чиннов). Но за этой сдержанностью – какая сила чувств, какое жизнелюбие!
Последние из написанных Чинновым строк полны радости жизни и надежды:
Весной на подмосковную дорогу
(Всю в лужах, листьях, мокрых воробьях)Я выйду с палкой. Здравствуйте, березы!
Скучал без вас. Ах, радостные слезы!
Еще я жив, я не холодный прах.
Таким я его и вижу. Идет себе, не спеша, по дачной дороге. Белоэмигрант, немецкий военнопленный, член Союза русских писателей и журналистов в Париже, заслуженный американский профессор, русский поэт.
МОНОЛОГ (1950)
* * *
Неужели не стоило
Нам рождаться на свет,
Где судьба нам устроила
Этот смутный рассвет,Где в синеющем инее
Эта сетка ветвей –
Словно тонкие линии
На ладони твоей,Где дорожка прибрежная,
Описав полукруг,
Словно линия нежная
Жизни – кончилась вдруг,И полоска попутная –
Слабый след на реке –
Словно линия смутная
Счастья – там, вдалеке…
* * *
К ночи мягче погода,
Недалеко весна.
Над трубой парохода
Невысоко – луна.Дым нежней голубеет,
Синим кажется мост.
Искры легкие реют
Где-то около звезд.Берег уже и тише,
Тих синеющий сквер.
А немного повыше –
Скоро музыку сфер
Мы, быть может, услышим.
* * *
Так посмотришь небрежно,
И не вспомнится позже
Этот снег неизбежный,
Этот светленький дождик.Незаметно задремлешь,
И не видеть во сне бы
Оснеженную землю,
Светловатое небо.Это радостный признак,
Это – счастье, поверьте:
Равнодушие к жизни
И предчувствие смерти.
* * *
Петух возвещает, чуть свет,
Что ночь позади;
Кукушка – что столько-то лет
Еще впереди.Куку или кукареку –
Значенье одно:
Что сыплется (будь начеку!)
Струею зерно.Ты знаешь, есть птица одна,
Она не поет:
Лишь время, как семя, она
Неслышно клюет.
* * *
В безветренных полях еще весна.
Лишь одуванчик легкий облетает.
И девочка крича бежит. Она
Его пушок прозрачный собирает.А под вечер, еще едва видна,
Растет Луна меж Марсом и Венерой,
Еще почти прозрачная Луна –
Как одуванчик светловато-серый.Давай по-детски верить что Луна –
Его душа. Быть может, вновь приснится
Нам нежная, небесная страна,
Где даже одуванчик сохранится.
* * *
Яснее с каждым годом: да, провал
Смешных попыток, тягостных стараний.
Быть может, рок нам счастье обещал,
Но, кажется, не сдержит обещаний.Так в незнакомом тесном ресторане
Вдруг видишь, в зеркалах, просторный зал,
Идешь – и убеждаешься в обмане:
Всё те же люди, тот же тесный зал
На ледяной поверхности зеркал.
* * *
В Булонский лес заходишь в декабре:
Деревья в сизом, снежном серебре.И видишь, в довершение картины,
Как будто наши, русские рябины –И чувствуешь, острее с году на год,
Ту горечь терпкую холодных ягод.И рот кривишь. От этого всего –
Оскомина. И больше ничего.
* * *
Шагаешь по мокнущей груде
Безжизненных листьев, во тьме –
И вдруг вспоминаешь о людях,
Погибших тогда, на войне.И знаешь, что помнить не надо:
Умершим ничем не помочь.
И память – как шум листопада
В глухую осеннюю ночь.
* * *
Вот, живешь: суета, нищета
Только тщетно считаешь счета,
Только видишь, что сумма не та;А умрешь – темнота, немота
И такая, мой друг, пустота,
Будто ночью под аркой моста.
* * *
Ночью мост рабочие чинили,
Чтобы мчались по мосту скорей
Деловитые автомобили
Важных, обеспеченных людей –
И другие, всяческих мастей,Например: тюремный (грузный, зычный,
Ваше охраняющий добро),
Или – юркий, беленький – больничный,
Или – тот, умеренно трагичный,
Скучный – похоронного бюро.
* * *
Кабак, завод, тюрьма, больница
И даже – кладбище вблизи
Нет, этот городок не снится,
Не чудится. И по грязиИдут под барабан солдаты
(Казарма – за углом сейчас).
Они ни в чем не виноваты,
Но их убьют. Иль, в добрый час,Они других убьют. Трезвонит
Звонарь над лучшим из миров,
И так невозмутимо гонит
Хозяин на убой быков.
* * *
Немного рыбы и немного соли
На медленном огне – какая скука!
Живая рыба корчилась от боли,
Старуха злилась, плакала от лука,Над луком, над стручком засохшим перца,
Багровым, как запекшаяся рана,
Морщинистым, как маленькое сердце,
Увядшее у газового кранаОт жара, холода и равнодушья:
Сухое сердце той, худой, убогой,
Открывшей, словно рыба, от удушья
Бескровный рот и поминавшей Бога…А дальше что? Что Бог – благой и кроткий,
Что грешников поджаривают черти,
Что в тишине чадит на сковородке
Немного жизни и немного смерти.
* * *
Мальчик бился над задачей,
Верил, что найдет ответ,
Не мирился с неудачей –
А в задаче смысла нет.
От других отнять – и что же?
Общий жребий разделить:
Состояние умножить,
Да и голову сложить…
Уравнений интересных,
Мальчик, больше не решай:
Слишком много неизвестных –
Счастье, истина, душа…
Ничего не надо больше,
И не все ль тебе равно,
Что поменьше, что побольше,
Что равно, чему равно…
* * *
– А помнишь детство, синий сумрак, юг,
Бессонницу и тишину – часами, –
Когда казалось, будто понял вдруг,
Почти умея выразить словами –О чем звезда мерцает до утра,
О чем вода трепещет ключевая,
О чем синеют небо и гора,
О чем шиповник пахнет, расцветая…
ЧИТАЯ ПУШКИНА
Порой, читая вслух парижским крышам
Его стихи таинственно-простые,
В печали, ночью, в дождь – мы видим, слышим
(В деревне, ночью, осенью, в России):Живой, знакомый нам, при свечке сальной
Свои стихи негромко он читает,
И каждый стих, веселый и печальный,
Нас так печалит, словно утешает.И кажется – из царскосельской урны
Прозрачная, хрустально-ключевая
Течет струя свободно и небурно,
Курчавый облак ясно отражая.И полной грудью мы грустим – но счастьем,
Как вдохновеньем, безотчетно мудрым
Наполнен мир, и стоит жить и, настежь
Открыв окно, дышать парижским утром.
* * *
В такой же день, весной, с тобой вдвоем,
Впервые говоря о нашем общем,
Мы шли… А после – каждый о своем:
Я говорил, порой, бессвязно, в общем,А ты не слушала… Но в смертный час
В непонятом, в неразделенном, в личном
Таким ненужным станет все для нас –
Бессмысленным, бесцельным, безразличным.И лишь одно на свете – мы вдвоем,
Совсем одни, совсем одно друг с другом,
Таким же, как сегодня, теплым днем,
И радуга непрочным полукругом
Стоит вдали…
* * *
Влюбленные целуются опять
На влажной от дождя скамейке.
В косом луче развившаяся прядь
Свисает в виде смуглой змейки.С тяжелых роз стекают на ладонь
Прозрачно-выпуклые слезы.
В изгибах уха – розовый огонь
Слегка похож на завязь розы.
* * *