Александр Бараш - Образ жизни (сборник) стр 6.

Но в пустой тишине, когда станет темно,
когда все, что сейчас, станет зваться "вчера",
будут камни хранить золотое тепло,
а потом потеряют его, до утра.

Земля Башан

1. "Холм посреди…"

Холм посреди чистого поля
в километре от границы.
40 лет назад на его макушке
был наблюдательный пост,
будка из бетонных блоков.

Когда сирийцы начали наступление,
холм окружили десятки танков
и били прямой наводкой по будке.
Те, кто в ней оказался,
задержали наступление на сутки.
За это время резервисты успели
добраться до Голан и и погнали
сирийские танки
обратно на север.

В детстве я
с большим воодушевлением пел песню:
"Шумела в поле злая осень,
На землю падала листва.
Их было только двадцать восемь,
а за спиной была Москва.
На них чудовища стальные
ползли стреляя на ходу -"
Позже часто снилось:
зима сорок первого года,
снежное поле, перелесок,
ледяной окопчик у шоссе,
за деревней на косогоре
усиливается гул: идут
танки.

Сон в руку.

Не то что есть выбор.
Только размен своей жизни
один к одному
с любой другой.

2. "Души городов…"

Души городов
переселяются из одной
эпохи в другую.
Или в другие города
того же народа -
если город был убит
нашествием
чужого мира.

Душа может и просто
бросить транзитное тело,
выбрав место,
более подходящее
для ее реализации.

Здесь ее взлетная площадка,
вскрытая археологами
и снова заросшая
горными цветами.
Части базальтового тела.
Глазницы погребальных пещер.
Горло источника.
Ребра улиц.
Сердце Дома Собраний.

И
ущелье,
втекающее
в сизое море Киннерета -
как глубокий след
незримого летательного аппарата
отраженный в сетчатке
Земли Башан.

3

Чистота и ясность, как
в музее. Или – на минном поле.

Поля дольменов.
Перманентное повторение
знака П -
преисторическая память
неизвестно о чем.
Все, что было потом,
распалось, рассеялось. А этот
перформанс
мегалитических призраков:
карточные домики
из каменных блоков -
пережил, переживает и,
похоже, переживет
преходящих потомков.

В центре
брошенное святилище:
концентрические волны камней,
расходящиеся
от небольшой комнаты -
очага сгущенной пустоты
на месте сакрального сияния.
Но остался солнечный диск,
всплывающий между
двумя потухшими вулканами
на границе с нынешней Сирией.

Источник отшельника

"Хорошо мне в пещере моей…"

* * *

Хорошо мне в пещере моей
Словно тело она Выходить из нее -
что душе отлетать из костей

Вот вода из расщелины Тихо идет
прорастает и каплет Поставишь кувшин -
и к закату он полон прозрачным плодом

Есть на склоне над светлой долиной еда:
фига старая в облаке липких даров зерна сытные
распирают их изнутри Вот лоза

обнимает ограду из камня Вокруг
нестерпимое солнце: весь мир как слеза
бесконечен и мал

"Над горою Арбель…"

* * *

Над горою Арбель небеса высоки
В тихом Доме Собраний ни стен ни дверей
Наши души легки наши реки пусты
но все это – до срока
до зимних дождей

Если б силы хватило то бросить бы жизнь
и застыть как варан над базальтом полей
А Cпаситель придет и найдет и спасет
на колючей горе
над долиной Арбель

Как занозы от трав запустенья – в глазах
жженье сладкой надежды но перст на устах
Приходи же мы ждем мы готовы терпеть
жизнь на свете
и темную-темную смерть

Мамшит

Пропасть с трех сторон мертвой долины.
На краю у дороги лежит,
как сосуд, возвратившийся в глину,
крепость с мягким названьем: Мамшит.
И тяжелое золото света,
вытекая наверх из сосуда,
обращает в себя горизонт.

Это вынести трудно, как слезы
тех, кто любит. Там в центре огня -
баптистерий медового цвета,
крестоцвет византийского сна.
Был язычником – стал неофитом.
Под колоннами сизыми, снизу -
есть ступени до верхнего дна.

Ни стена не поможет, ни башни,
ни наемных убийц гарнизон.
Рано ль, поздно ль – из мути безбрежной
смерть-кочевник приносит разор.
Скорпион со змеею на месте
тихой чести и действенной грусти.
Но остался, вот видишь, узор:

луг мозаики перед тобою,
птицы гимны поют на заре,
рдяно-розовые, голубые,
и корзины плодов в сентябре.
Геометрия тонкой беседы,
каждый звук словно солнечный блик,
и живая попытка бессмертья -
ясный сон полустершихся букв.

"Там где город был…"

* * *

Там, где город был когда-то у источника,
ниша есть пустая под скалой.
Там, когда вот эта жизнь закончится,
я хотел бы встретиться с тобой -
с тем, кто знает, как молиться правильно,
свой среди своих, чужим – чужой,
дом сложил, как тронул небо пальцами,
чтобы жить всю жизнь со всей семьей.
Ты нашел покой, как камень место
в кладке дома, хоть его сожгут.
Свято-пусто, снова свято, пусто,
тень от облака или подземный свет.
Пусть летят стрижи весной и осенью
мимо, как всегда, но сотни лет
здесь они своих птенцов выводят
на цветущей солнечной скале.
В сизо-черном мареве оливы
ты сидишь на камне у ручья.
Скоро я вернусь в cвой сад счастливый.
Мы – одно. Но я лишь тень себя.

"Синий лен…"

* * *

Синий лен на террасе под соснами
и долина в предгорьях твоих -
это больше, чем время
и что оно
с нами делает, теплыми, сонными,
жизнь снимая, как кожу с живых.

Кто уходит – тот все же останется
тенью в зеркале, светом в окне.
Он здесь дышит, как бабочка в танце,
в напряженно-прозрачном пространстве.
И цветы, ослепительно-ясные,
как сигнальные светят огни.

Место жизни – спасенье от времени.
В гулкой чаше долины завис,
словно облако на рассвете -
пена млечная, алые нити -
пар дыхания всех,
кто жил
здесь.

В Долине Великанов

В Долине Великанов
кофейни и сады
Мы жили очень странно
не зная – стоит ли

В полях горчицы сонной
и жизнь – анжабеман
когда живой как мертвый
и мертвый как живой

И облака в зените -
зеркальные следы
всех нас кто шел сквозь эти
висячие сады

Из письма

Я тоже почти не выхожу из дома
никого не вижу У Ионна Мосха кажется
есть рассказ про отшельника в Лавре Герасима
(откуда источник истории про Герасима и Муму)
К нему ко входу в его пещеру
приходили мать и сестры из Иерихона
и просили выйти, что-то приносили А он
их избегал Оттачивал дар слез Подвиг
мало кому доступный Полнокровность
аскезы

"Чем старше становишься…"

* * *

Чем старше становишься,
тем меньше звуков жизни доносится
под своды существования, как будто
находишься в высокой башне, и она все
выше с каждым днем, все дальше
от городских улиц, криков, улыбок.

Она поднимается вверх десятки лет,
а потом рассыпается за несколько секунд,
не от землетрясения, а наоборот -
от прекращения толчков жизни. Сердце
расслабляется. Тело перестает
выделяться из пространства.

Археологи, когда они появятся здесь
перед строительством новой дороги,
обнаружат место, где была башня,
по цвету травы – иному, чем вокруг.
Найдут линию стен. Будут гадать
о предназначении этого сооружения.

А оно и само не знало, зачем. Просто родилось
в цепи таких же рождений. Смысл это только
промежуточное соглашение, как говорят
в политике. Но что-то тут есть, будто
на непроявленном снимке.

"Иерусалим: запрокинутое лицо…"

* * *

Иерусалим: запрокинутое лицо.
Горы вокруг: плечи.
Дни – удары пульса.
Он ждет, когда мы проснемся.

Когда мертвые откинут
тяжелые каменные одеяла
кладбища на склоне горы,
а живые – остановят машины,

выйдут из них, возьмут за руки детей,
и увидят то, с чего все началось:
узкий мост света
над ямой долины.

Образ жизни

Из цикла "Ксенон"

1
Афины

Акрополь
Мы где-то внизу
На рыночной площади
В переулках своего сегодняшнего дня
Но либо видим либо знаем спиной
что там наверху но рядом
есть светящиеся развалины
нашего прошлого
придающие масштаб
этому сегодняшнему часу
будто море – пене отлива

Но как их понять отсюда?
Нам доступны только проекции
Лучшая модель античности -
"строгий" мраморный идеал:
вместо ярко-страстных
красно-синих цветов
подлинного прошлого
подлинной жизни -
роскошные
бескровные
слепки

Понять невозможно
Но можно ощутить -
масштаб приобретенной потери
глубину непонимания
покой предзакатного часа
ветер с моря