Он прикасается к своей руке иссохшей
И кожу теребит -
Он жив, он снова здесь.
Сейчас войдет тюремщик
И миску с тошнотворною едой
Поставит на пол.
Вот послышались шаги,
Сейчас засов зазвякает…
Но громом
Гремят затворы!
– Царь! Вовек живи!
Владыка вавилонский возвращает
Тебе свободу и престол отцов!О эти голоса!
О воздуха касанье!
И запахи!– Но почему, друзья,
Темничный мрак идет за нами следом,
И я совсем не вижу ваших лиц?
Иль это ночь такая наступила?Увы, теперь всегда, со всех сторон
Объемлет эта ночь царя Манассию -
Слепым
Вернулся он в Иерусалим!
. . . . . . . . . . .Приказывает царь соорудить
Пророкам пышные гробницы,
Приказывает из своих пределов
Изгнать Ваалов и Астарт.Царские рабы,
Во всем царю покорны,
С таким же рвением, с каким они
Сооружали капища и рощи насаждали,
Теперь все разбивают на куски
И рубят.
Но добру – не пропадать же!
Они в свои дома обломки волокут -
Из них очаг
Получится прекрасный.
А дрова из рощ священных
Их пище придадут особый вкус.…Тысячелетия пройдут,
А всё не смогут
От вкуса этого избавиться они…
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .Клянется царь и детям, и друзьям,
Что он во всем Всевышнему покорен,
И что он раб Его,
И что во всех мирах
Нет сладостнее ничего, чем это рабство.Но горькими-прегорькими слезами
Обожжены незрячие глаза,
И по утрам он их открыть боится,
Чтоб не увидеть снова темноту.Он, засыпая, видит сны,
Но в этих снах
Не видит он садов Иерусалима.
Блуждает в вавилонских подземельях
Его душа -
Но как раздвинулись они!
И как освещены!
Да это целый город!
И в нем – такое множество людей,
Что улицы едва вмещают их.
Но каменные своды их гнетут,
И безысходная печаль у них на лицах.Он к ним бросается и хочет прокричать,
Что каменные своды – не навечно
И что над ними – синева небес,
А их превыше – небеса иные!
…Но ничего не получается -
Они
Его не замечают и не слышат,
И только в нем самом звучат его слова.
И он их повторяет, просыпаясь.
А мрак стоит над ним и уходить не хочет…
II
И вот однажды растворится ночь
И день придет,
Тот самый день, в который
Прорвется свет сквозь толщу облаков,
И сквозь обледенелое стекло
Скрипучего трамвайного вагона
До глаз его дотянется потухших -
И он вокруг посмотрит с удивленьем.На окнах – толстый лед,
И если бы не знать,
Что́ там за ними,
Может показаться,
Что едешь в никуда.
И это лучше,
Чем в школу ненавистную идти.Нет, кажется, сегодня он опять
До школы не дойдет, а будет шляться
По городу, верней – под ним,
В метро.Но что с трамваем делается?! -
Окна
Вдруг осветились необыкновенно
И заиграли сказочным огнем!Он усмехается -
Ну да – "мороз и солнце",
"Чудесный день", "прелестный друг",
"Хрустальный гроб".
Но что за остановка? – И в ответ
Звучит как гром:
– Преображенский вал!Здесь все преображенское вокруг -
Метро и площадь.
Рынок.
Переулки.
Он здесь родился.
Почему же вдруг
Его названье это обожгло?
И что сегодня с небом происходит?
Оно огромнее
И движется куда-то!
Нет, ни за что он в школу не пойдет.
В метро?
Ну уж туда-то он не опоздает!Подземка! -
Так отец его и мать
Метро по старой памяти зовут -
Единственное место в целом мире,
Где он себя не чувствует изгоем,
Нелепостью ходячей меж людей.Родителям внушают психиатры,
Что он в подземном этом царстве ищет
Забвенья,
От реальности уходит.
Если хотите – форма наркомании.Ну это разве что про вас самих!
Не вы ли сами
Всю жизнь
Исходите самообманом,
Друг с другом состязаясь исступленно
В своих олимпиадах бесконечных,
Когда за все про все
Одна награда – смерть.Но если он заявит это вслух,
Его в психушку упекут в два счета.
Не лыком шит!
Предпочитает он
Отмалчиваться, глядя исподлобья.Однако знает он, где распустить язык,
И понаслушаться, и поднабраться
Такого, отчего приличным людям впору
Из кресел вывалиться на паркет.Зато здесь самому себе никто не лжет,
И слово "смерть" у них не под запретом.
Наоборот, оно нередкий гость
В их разговорах.
С толком и со смаком
Они часами могут рассуждать
О разных способах самоубийства,
А понижая голос, и о том -
Как убивать.
Без жалости и риска.
Они любовью к жизни не пылают,
И целый мир в обидчиках у них.Один на днях рассказывал со смехом,
Как мать его базарила по пьянке
И громко жаловалась, матерясь,
Что вот
Она пятнадцать сделала абортов,
А все не те!
И вот теперь кормить
Ей подлеца приходится такого.И все с ней соглашались, что, конечно,
Она дала промашку,
А ему
Весьма не повезло.
Не то что тем пятнадцати!Отцы и братья старшие сидят,
И перспектива – вся как на ладони.
Подвал не даст соврать.
А выше этажом
Еще поют про яблони на Марсе.
. . . . . . . . . . .И он здесь свой среди своих. И это
Почти невероятно.
Точно так же
Не может он понять, зачем и как
В своей родной семье он оказался.Отец при Сталине – и то не сел,
Хоть был всегда начальником.
А мать!
Да ей, наверно, непристойных слов
И слышать никогда не приходилось.И братец – так талантлив и учен!
Того гляди – вторым Эйнштейном станет.
(Он первого Эйнштейна пристрелил бы,
Да очень вовремя тот помер сам).Прекрасная еврейская семья.
И он один – ее несчастье, стыд,
Угрюмый бездарь, черная дыра.И все равно они его жалеют,
Из школы в школу переводят,
Просят -
В который раз!..Швыряет гневный завуч
Перед отцом тетрадку с сочиненьем.
Ошибки в каждом слове!
Почерк жуткий!
А пишет он не много и не мало,
Что очень глупо поступил Онегин,
Не дав себя убить на той дуэли.
А ведь прекрасный был бы вариант
Для Ленского, и Ольги, и Татьяны.
И сам Онегин был бы рад и счастлив,
Поскольку жить охоты не имел.И это в год, когда идет страна
К пятидесятой славной годовщине!
Ну разве же за это -
Вот за это?! -
Боролись мы в семнадцатом году?!Отец, глаза смущенно отводя, -
В который раз! -
Все то же повторяет:
Что много лет назад, когда он был
В весьма ответственной командировке,
Жена – на пятом месяце тогда -
Попала на Лубянку по ошибке.
И хоть ошибка сразу разъяснилась,
И в тот же день она ушла домой,
И перед ней полковник извинился
По меньшей мере двадцать раз,
Но ужас всех застенков,
Лагерей,
Всех пересыльных тюрем
И этапов
На мозг младенца отпечатком лег,
И он таким, какой он есть, родился.
. . . . . . . . . . .И вот на площади Преображенской
Стоит он,
И над ним бушует свет,
Какого он до этого не видел
Ни разу,
Ни во сне, ни наяву.– Простите, мне сегодня не до школы!
Все небо в разноцветных облаках.
И он пойдет туда, куда они
Его ведут.
На рынок – так на рынок.Но через рынок,
В эту рань безлюдный,
Он пролетает, словно на коньках,
И упирается в кладбищенскую стену.Нет, кладбище сегодня ни к чему.
Туда всегда успеется.
А справа -
Распахнуты огромные ворота,
И там, за ними – церковь под крестами .
Он обошел ее кругом, взрыхляя снег.А возле колокольни,
У ограды,
Стояли двое, явно деревенских -
Мужик и баба,
И между собой
О чем-то спорили.
И страшно захотелось
Ему подслушать этот разговор.Мужик в тулупе, в длинных сапогах,
Огромною обросший бородою,
Напористо и с жаром говорил:
– Сей город есть духовный Вавилон,
Вертеп убийц, лжецов и чародеев.Мильоны душ прошли через него,
Которые с рожденья и до смерти
Ни разу не помыслили о Том,
Кто им дарует жизнь, и хлеб, и воздух.Но близок час – разверзнется земля
И толща водная безбожников покроет.
Господь не пощадил Иерусалим -
Уйдут ли от расплаты дети мрака?А женщина в ответ на те слова
Смеется, как от радости нежданной.
– Да разве ты не видишь?
Мы – на дне,
И толща водная нас покрывает,
И даже от прозревшего скрывает
Превечный свет и небеса небес.Но если смелости тебе достанет
И если ты все силы соберешь -
Иерусалим Небесный,
Божий Град,
Над этим грешным городом увидишь.– Выходит, голову вот так задрав,
Его ты можешь видеть отовсюду? -
И в голосе его звучит насмешка.Она слегка колеблется
И все же
Негромко отвечает:
– Есть места,
Где небо – ближе.
И одно из них – здесь рядом:
Это площадь Трех Вокзалов.
За час до наступленья темноты……Но он ее не в силах больше слушать -
Бежать туда, бежать! Скорей в метро!
. . . . . . . . . . .