- Да! - Мюнхгаузен отступал в темный угол кабинета, словно готовясь к прыжку. - Я не боялся казаться смешным…
Это не каждый может себе позволить. - Он ринулся прочь мимо растерянных друзей, удивленных музыкантов. Марта первая бросилась следом.
- Карл! Не надо! Я умоляю!.. Замелькали предметы, захлопали двери…
Марта, бургомистр, Томас заглядывали во все углы, смотрели в окна, пока не раздался выстрел. Они замерли на месте, не понимая, где именно это случилось.
Наступила продолжительная пауза.
Томас перевел взгляд на музыкантов, тихо прошептал:
- Я не понял… Это который час?!
Музыканты поспешно схватили инструменты и, весело смеясь, заиграли стремительную и отчаянную тему барона Мюнхгаузена.
По лицам улыбающихся музыкантов поплыли финальные титры.
Конец первой части
Часть вторая
Написанный на холсте глаз смотрел на мир с сожалением.
- Итак, господа, я заканчиваю, - прозвучал голос Генриха Рамкопфа. - Три года прошло с того дня, как перестало биться сердце барона Мюнхгаузена!
Написанный на холсте глаз являлся составной частью известного портрета барона Мюнхгаузена. Известный портрет барона висел в изголовье большой деревянной кровати, на которой полусидели, прикрывшись общим одеялом, баронесса Якобина фон Мюнхгаузен и Генрих Рамкопф. Перед Рамкопфом лежала дощечка с чернильницей и большим гусиным пером. Генрих вдохновенно, с выражением бесконечной скорби зачитывал только что написанные строчки:
- "И все три года этот прославленный герой живет в сердцах своих благодарных соотечественников. Пусть же этот памятник, который мы устанавливаем в его честь, станет символом беззаветной любви города к своему гражданину…"
- Нет, - поморщилась баронесса, - "станет символом" - как-то вяло.
- Хорошо, - согласился Генрих, - пусть "станет не только символом".
- Лучше.
- Так! - Генрих взялся за перо. - "Не только символом беззаветной любви города к своему гражданину…"
- Лучше: "…к своему великому сыну".
- Лучше, - согласился Генрих и тотчас продолжил: - "Пусть он будет источником отваги, смелости и родником живительного оптимизма, который никогда не перестанет"… Может быть, "напоминать"?…
- Лучше "струиться".
- Лучше! "Струиться в душе каждого истинного германца!" Как?
- Хорошо!
Генрих выскочил из-под одеяла и прошелся по комнате.
- Не высокопарно?
- Нет, Генрих, - с большим внутренним волнением сказала баронесса, - этого требует торжественность момента.
Одеваясь на ходу, Генрих поспешно выбежал из спальни…
Распахнулась дверь кабинета. Не обращая внимания на протесты чиновников, ожидающих в приемной, Генрих бросился к письменному столу, из-за которого поднялся бургомистр.
Чиновники в приемной повскакивали со своих мест и, негодуя, попытались воспрепятствовать визиту Генриха, но были оттеснены обратно к дверям решительным секретарем бургомистра.
- "И все три года этот прославленный герой, - зачитывал Генрих, все более воодушевляясь, - живет в сердцах своих благодарных соотечественников!"
- Да, да, да, - взволнованно кивал бургомистр, расхаживая вокруг Генриха, - мое сердце принадлежит ему. Он постоянно со мной…
С этими словами бургомистр перевел взгляд на картину, висящую на стене. Картина изображала задушевную беседу двух неразлучных друзей - барона Мюнхгаузена и бургомистра.
- Не могу забыть его юмора, Генрих! Не все понимали его, а я всегда смеялся, - сказал бургомистр и заплакал. - Я думаю, он одобрил бы наш проект.
С этими словами бургомистр сдернул полотно с макета, и взору Генриха открылась передняя часть лошади, на которой восседал Мюнхгаузен. Голова лошади была опущена, как и положено при водопое.
- Ты помнишь эту историю? - спросил довольный бургомистр. - Он оказался на разрубленной лошади, первая половина которой не могла утолить жажду, в то время как вторая половина мирно паслась неподалеку. На всякий случай мы изготовим и вторую половину. Можно установить ее на другой площади.
- Да, да, я вспоминаю, - улыбнулся Генрих, - забавная шутка!
- Нет, Генрих, - метафора! - поправил бургомистр. - Когда прозвучит фраза "пусть же он струится в душе каждого истинного германца", из лошади польется вода…
Из скульптуры брызнула струя воды.
- В окружении советников герцог поднялся с места:
- Так! - на лице герцога появились следы творческого вдохновения. - В целом, господа, мне нравится!
- Да! Хорошо! - тотчас поддержали герцога советники. Его величество приблизился к скульптуре.
- Выразительная штуковина! - сощурясь произнес он. - Жаль только, что одна половина…
Советники понимающе вздохнули, искренне сожалея.
- А куда, собственно, девалась вторая? - заинтересовался герцог.
- Согласно известному рассказу барона, она мирно паслась неподалеку, - быстро пояснил бургомистр.
- А что если все-таки как-то хотя бы… приблизить?
Среди помощников и адъютантов возникло ложное движение, завершившееся быстрым появлением второй половины, которую внесли в кабинет и поставили неподалеку от передней половины.
- Уже точнее, - обрадовался герцог.
- Да! - согласились советники. - Гораздо точнее. Уже.
- Но поскольку скульптура барона состоит у нас из двух половин, впечатление от барона все-таки раздваивается, - горестно вздохнул герцог.
- В том-то и дело! - сокрушенно произнес один из советников.
- Неудобно. Человек многое сделал и для Ганновера и для всей Германии, - продолжал размышлять герцог. - Чего нам, собственно, бояться?
- Не надо бояться! - сказал один из самых смелых советников.
- Но ведь в этом, так сказать, весь смысл изваяния, - попробовал возразить бургомистр. - В этом вся соль! Это смешно…
- Кто же с этим спорит? Но именно поэтому не хотелось бы рассматривать заднюю часть барона отдельно от передней, - сказал герцог и сделал жест, характерный для человека ищущего и глубоко творческого. - Что если… а?
- Соединить их воедино! - предложил самый молодой советник.
- Кто такой? - тихо спросил герцог, бросив быстрый взгляд на советников.
- Прикажете отметить?
- Нет, пока просто понаблюдайте!
Секретарь сделал пометку в блокноте, в то время как задняя часть скульптуры была благополучно сомкнута с передней. Среди советников возникло тревожное ожидание.
- А?! - сказал герцог. - Так даже смешнее. Бургомистр, потрясенный случившимся, приблизился к скульптуре и почувствовал себя неуверенно:
- Откуда же тогда будем лить воду? - тихо спросил он. - Из какого места?
Среди присутствующих воцарилось молчание. Многие искренне озадачились.
Герцог внимательно оглядел скульптуру и пришел к заключению:
- Из Мюнхгаузена воду лить не будем. Незачем. Он нам дорог просто как Мюнхгаузен, как Карл Фридрих Иероним, а пьет его лошадь или не пьет - это нас не волнует!
Герцога поддержал гул одобрительных голосов и аплодисменты.
- Но в одном я решительно не согласен с проектом, - резко произнес герцог, приблизившись к бургомистру. - Почему у барона зауженный рукав и плечо реглан? Нет, нет, двойная петля на кушаке. - Он показал, какая именно и где. - Здесь тройная оборка, и все! Никаких возражений! Все!
Присутствующие дружно устремились к дверям.
Грянули дружные аплодисменты посетителей трактира. На маленькой эстраде, где выступали музыканты, скрипач сделал шаг вперед:
- А сейчас, по просьбе уважаемой публики… Гвоздь сезона! Песня "С вишневой косточкой во лбу"!
Трактир содрогнулся от восторженного рева. Перед оркестром появилась певица - любимица Ганновера. И зажигательная песня полетела по улицам города.
Заплаканная физиономия Феофила не вынесла летящего над городом припева: "С вишневой косточкой во лбу я брожу, по улицам Ганновера и жду, когда у меня на голове вырастет вишневое дерево".
Такие или приблизительно такие слова ворвались в раскрытое настежь окно и повергли Феофила в горечь воспоминаний. Он громко всхлипнул.
- Так нельзя, Фео! Будь мужчиной! - прикрикнула баронесса, входя в гостиную.
На ней был траурный наряд. Рядом - Рамкопф в черном сюртуке. Позади - хмурый Томас.
В центре просторной гостиной красовался пышно сервированный стол.
- Да, да, конечно, извините меня. - Феофил мужественно боролся со слезами. - Нервы! Когда я слышу о нем, то вспоминаю… Господи, Господи! Как мы были несправедливы к нему, как жестоки…
- Дорогой мой, - торжественно изрек Генрих, - кто же знал, что так все обернется? Мы были искренни в своих заблуждениях. Время открыло нам глаза!
Баронесса многозначительно вздохнула:
- Такова судьба всех великих людей: современники их не понимают.
- Современники - возможно! - воскликнул Феофил. - Но мы-то родственники! Страшно вспомнить: я мечтал о дуэли с отцом. Я хотел убить его! И убил…
- Прекрати, Фео! - снова прикрикнула баронесса. - Мне надоели твои истерики!
Феофил посмотрел на мать затуманенным взором и гневно процитировал:
- "Еще и башмаков не износила, в которых гроб отца сопровождала в слезах, как Ниобея!"
- Ой, ой, ой, - затыкая уши, застонала баронесса, - что за пошлость, Фео!
- Это не пошлость, мама, это монолог Гамлета! Я тоже переписываюсь с Шекспиром!
- Ну и как? - заинтересовался Генрих.
- Уже отправил ему письмо.
- А он?
- Пока не отвечает.