- А если войдет кто?
- До утра - вряд ли. А и войдет - что с того?..
Гулкие их шаги звенели, усиливаемые, размножаемые куполами-резонаторами. Уличный свет пробивался едва-едва, изломанными полосами. Сергей зажигал свечу.
- Ой, что это?! - Нинка наткнулась на дерево и поняла вдруг сама: - Покойница.
- Ну и ладно, - отвел ее от гроба Сергей. - Что ж, что покойница? Ты что, мертвых боишься? - и усадил на ковер, на ступени какие-то, сам опустился рядом.
Потянулась тишина, оттеняемая колоколами. Сергей гладил нинкину руку.
- Ну, - вымолвила Нинка наконец.
- Что? - не сразу отозвался Сергей.
- Ты ж хотел исповедоваться.
Сергей сдавленно хмыкнул - Нинке почудилась, что зарыдал, но нет: засмеялся.
- Что с тобою, Сережа? Что с тобой?!
- Как я могу тебе исповедоваться, - буквально захлебывался монах от хохота, - когда ты и есть мой грех! Ты! Ты!! Ты!!!
- Нет! - закричала Нинка. - Я не грех! Я просто влюбилась! Не трогай меня! Не трогай!
- Ну почему, почему? - бормотал Сергей, опрокидывая Нинку, роясь в ее одеждах.
- Здесь церковь! Ты себе не простишь!
- Я себе уже столько простил…
Беда была в том, что, хоть она точно знала, что нельзя, Нинке тоже хотелось - поэтому искреннее ее сопротивление оказалось все-таки недостаточным. Все закончилось быстро, в одно мгновение, но и Нинке, и монаху его оказалось довольно, чтобы, как лампочным нитям, на которые синхронно подали перенапряжение, раскалиться, расплавиться и испариться, сгореть…
Они лежали, обессиленные, опустошенные, а эхо, казалось, еще повторяло нечеловеческие крики, а свечка, догорая, выхватывала предсмертно из темноты суровый лик.
- Не бойся, - обреченно произнес монах, когда пламя погасло совсем. - Я не буду плакать. Не буду кричать на тебя. Просто я ничего не знал о человеке. Ничего не знал о себе. Если это возможно, ты уходи сейчас, ладно? Зажечь тебе свет?
- Не стоит, - отозвалась Нинка. - Я привыкла, я уже вижу, - и встала; неловко, некрасиво принялась приводить в порядок одежду. - Мы что, не встретимся больше?
- Я напишу тебе. На Главпочтамт, ладно?
- Ладно.
- Извини…
- Бог простит, - незнамо откуда подхваченное, изверглось из Нинки.
Она отложила засов, вышла на улицу, постояла, стараясь не заплакать. Вернулась вдруг к собору, распахнула дверцу, крикнула в гулкую темноту:
- Ты же не знаешь моей фамилии! Как ты напишешь?! - и побежала прочь.
Всю следующую неделю Нинка мучилась, страдала, переживала примерно так:
…паранойяльно накручивая нанаманикюренный пальчик дешевую цепочку с дешевым крестиком, читала Евангелие, отрываясь от него время от времени то ли для осмысления, то ли для мечтаний…
…назюзюкавшись и нарыдавшись со страшненькой Веркою, глядела, как та гадает ей засаленными картами и все спорила, настаивала, что она не пиковая дама, а вовсе даже бубновая…
…выходя из метро, оглядывалась с надеждою увидеть в толпе лицо монашка…
…бегала даже на Главпочтамт, становилась в очередь к окошку под литерою "Н", спрашивала, нет ли письма просто на Нину…
…сама тоже, черновики марая, писала монаху письмо и ограничилась в конце концов простой открыткою с одним своим адресом…
…лежа в постели, вертела в руках монахов перстень и вдруг, разозлясь, швырнула его о стену так, что аметист полетел в одну сторону, оправа в другую, и зарыдала в подушку…
…а назавтра ползала-искала, сдавала в починку, -
все это в смазанных координатах времени, с большими провалами, про которые и вспомнить не могла, что делала, словом, как говорят в кино: в наплыв, - пока, наконец, снова не оказалась у монастырской проходной…
Листья уже прираспустились, но еще не потеряли первоначальной, клейкой свежести. Монахи, которых она останавливала, отвечали нанинкины вопросы "не знаю" или "извините, спешу", и все это было похоже на сговор.
Наблюдали за Нинкою двое: Арифметик, поплевывающий в тени лаврских ворот, и сухорукий страж, который, выждав в потоке монахов относительное затишье, украдкою стукнул в окно, привлекая нинкино внимание.
- Уехал, - сказал, когда она подошла.
- Куда?
Страж пожал здоровым плечом, но версию высказал:
- К матери, наверное, на каникулы. Они все раз в год ездют.
- А где у него мать?
Тут не оказалось и версии:
- Я даже не послушник. По найму работаю. Присматриваются. Благословенья пока не получил.
Нинка потерянно побрела к выходу.
- Эй, девушка! - страж, высунувшись в окошко, показывал письмо.
- Мне? - вмиг расцветшая, счастливая подбежала Нинка.
- Не-а. Ему. Вчера пришло. Может, от матери? Тут внизу адрес. Хочешь - спиши, - и подал клок бумаги, обкусанный карандаш.
- Санкт-Петербург, - выводила Нинка, а Арифметик знай поплевывал, знай поглядывал.
Она шла узкой, в гору, улочкою, когда, въехав правыми колесами на безлюдный тротуар, бежевая "девятка" прижала Нинку к стене. Распахнулась задняя дверца.
- Не боись, - сказал Арифметик и кивнул приглашающе. - Тебя - не тронем, - а, увидев в нинкиных глазах ужас, добавил довольно: - Надо было б - нашли б где и когда. Бегать-то от нас все равно - без пользы. Ну!
Нинка села в машину.
- В Москву, что ли, собралась? Подвезти?
- Мне… до станции.
- Сбежал, значит, Сергуня… - не столько вопросил, сколько утвердил Арифметик. - А куда - ты, конечно, не знаешь.
Нинка мотнула головою.
- Или знаешь?
Нинка замотала головою совсем уж отчаянно.
- Адресок-то списала, - возразил Арифметик. - Пощупать - найдем. Найдем, Санёк? - обратился к водителю.
- Запросто, - отозвался Санёк.
Нинка напряглась, как в зубоврачебном кресле.
- Ладно, не бзди. Я этот адресок и без тебя знаю. Питерский, точно?
Нинка прикусила губу.
- Мы ведь с Сергуней, - продолжил Арифметик, которому понравилось, что Нинка прикусила губу, - мы ведь с ним старые, можно сказать, друзья. Одноклассники. И по этому адреску сергунина мамаша не один раз чаем меня поила. Ага! Со сладкими булочками. Только вряд ли Сергуня там. Он ведь мальчик сообразительный. Знает, что я адресок знаю. Но если уж так получится… хоть, конечно, хрен так получится… что повстречаешь старого моего дружка раньше, чем я, - передай, что зря он от сегодняшней нашей встречи сбежал. Мы с ним так не договаривались. Не сбежал - может, и выкрутился бы, а теперь…
Весомо, всерьез, были сказаны Арифметиком последние фразы, и Нинка рефлекторно бросилась на защиту монаха, самане подозревая, как много правды в ее словах:
- Д ане от вас! Не от вас он сбежал! От меня!
- Телка ты, конечно, клевая, - смерил ее Арифметик сомневающимся взглядом. - Только слишком много на себя тоже не бери. Не надо.
- А… что он… сделал? - спросила Нинка.
- Он? - зачем-то продемонстрировал Арифметик удивление. - Он заложил шестерых. Усекла? Даты у него у самого и спроси - наверное, расскажет, - и хохотнул. - Так чо? - добавил. - Не страшно на электричке-то пилить? Санёк, как думаешь? Ей не страшно? - подмигнул обернувшемуся Саньку. - А то давай с нами.
Нинка снова помотала головою.
- Тогда - привет, - и Арифметик распахнул перед Нинкою дверцу. - Да! - добавил вдогонку. - Напомни, в общем, ему, что в задачке, в арифметической, которую я задал, ответ получился: две жизни. А он, будем по дружбе считать, расплатился в электричке за одну. Так что пусть готовится к встрече со своим Богом. Без этих… как его… без метафор. Короче: чтоб соблазна от нас бегать больше не было - убьем! Дешевле выйдет. И для него, и для нас.
Нинка хотела было сказать что-то, умолить, предложить любую плату, - только выпросить у Арифметика монахову жизнь, - но прежде, чем успела раскрыть рот, машина сорвалась с места и скрылась в проулке.
- До Санкт-Петербурга есть? - Нинка стояла в гулком, пустом полунощном кассовом зале Ленинградского вокзала.
- СВ, - ответила кассирша. - Один, два? - и принялась набивать на клавиатуре запрос.
- А… сколько? - робко осведомилась Нинка.
- Сто сорок два, - ответила кассирша. - И десять - постель.
- Извините, - качнула Нинка головою. - А чего попроще… не найдется?
Красавец-блондин, перетаптывающийся в недлинном хвосте у соседнего окошечка - сдавать лишний - прислушался, положил на Нинку глаз.
- Попроще нету, - презрительно глянула кассирша. - Так что, не берешь?
Нинка снова качнула головою, отошла.
- Я сейчас, - бросил блондин соседу по очереди и подвалил к Нинке. - У меня есть попроще: совсем бесплатный. Но вместе.
Нинка посмотрела на блондина: тот был хорош и, кажется, даже киноартист.
- Вместе так вместе…
В синем, почти ультрафиолетовом свете гэдээровского вагонного ночника красавец-блондин стоял на коленях перед диванчиком, где лежала за малым не полностью раздетая, равнодушная Нинка, и ласкал ее, целовал, пытался завести.
- Ну что же это такое?! - вскочил, отчаявшись, рухнул на свой диванчик. - Мстишь, что ли? За билет?! Да как ты не понимаешь - одно с другим…
- Все я понимаю, - отозвалась Нинка. - Все я, Димочка, хороший мой, понимаю. И трахаться люблю побольше твоего. Только кайф исчез куда-то. Ушел. И не мучайся: ты здесь не-при-чем!..
Нинка скучно - давно, видать, - сидела на холодных ступенях парадной.
Загромыхал лифт, остановился. Нинка глянула: нестарая, очень элегантная дама, достав ключи, отпирала ту самую как раз дверь, которая и нужна была Нинке.
- Вы - сережина мама?