Дверь приотворилась. Старик выглянул и успел только заметить, как мелькнул на изломе коридорного колена ветром движения возмущенный край черной рясы…
Толпа вынесла Нинку из вагона метро на ее станции и по тащила к выходу.
Нинка спиною почувствовала пристальный взгляд, обернулась и меж покачивающихся в ритме шага голов увидела на противоположной платформе монаха в цивильном, ошибиться она не могла. И в том еще не могла ошибиться, что монах здесь ради нее, ее поджидает, высматривает.
Нинка двинулась встречь народу, что было непросто; монах, перегораживаемый составляющими толпы, то и дело исчезал из поля зрения. Нинка даже, привстав на цыпочки, попыталась подать рукою знак.
Вот уже два-три человека всего их разделяли, и монах смотрел на Нинку жадно и трепетно, как подошел поезд и в последнее мгновенье монах прыгнул в вагон, отгородился пневматическими дверями.
- Монах! Монах! - закричала Нинка, в стекло застучала, в сталь корпуса, но поезд сорвался с места, унес в черный тоннель ее возлюбленного…
Все было странно, не из той жизни, в которой Нинка всю жизнь жила: долгополые семинаристы, хохоча, перебегали двор, старушки с узелками переваливались квочками, важные монахи в высоких клобуках, в тонкой ткани эффектно развевающихся мантиях шествовали семо и овамо, высокомерно огибая кучки иноземцев, глазеющих, задрав головы, на синие и золоченые купола.
Но и Нинка была странной: скромница, вся в темном, никак не туристка здесь - скорее, паломница.
Юный мальчик в простой ряске, десяток волосков вместо бороды, шел мимо, и Нинка остановила:
- Слушай!.. Ой, простите… А ты… вы… вы - монах?
- Послушник, - с плохо скрытой гордостью ответил мальчик.
- А как вот эта вот… - показала Нинка на мальчикову шапочку, - как называется?
- Скуфья, - сказал мальчик. - Вы только это хотели узнать?
- Да. Нет! Где у вас… где живут монахи?
- Кого-нибудь конкретно ищете?
- Н-нет… просто хотела…
- Вон, видите: ворота, стена, проходная?.. Вон там. Извините, - и мальчик пошел дальше, побежал…
Нинка направилась к проходной. Молодой дебил стоял рядом с дверцею, крестился, как заводной, бормотал, и тонкая нитка слюны, беря начало из угла его губ, напрягалась, пружинила под ветерком; женщины с сумками, с рюкзаками, с посылочными ящиками - гостинички братьям и сыновьям - молча, торжественно сидели неподалеку на скамейке, ожидая приема; за застекленным оконцем смутно виднелось лицо вахтера…
Ворота отворились: два мужика в нечистых телогрейках выкатили на тележке автомобильный мотор, - и Нинка сквозь створ углядела, как высыпали монахи из трапезной. Пристроилась, чтоб видеть - ее монашка, кажется, не было среди них; впрочем, наверняка ли? - в минуту рассыпались они, рассеялись, разошлись по двору, два рослых красавца только остались в скверике, театрально кормя голубей с рук.
Нинка вошла в проходную, спросила у сухорукого, в мирское одетого вахтера:
- Что? Туда нельзя?
- А вы по какому делу?
- Ищу одного… монаха. Он… - и замялась.
- Как его звать? - помог вахтер.
- Не знаю, - ответила Нинка.
- В каком чине?
- Не знаю. Кажется… нет, не знаю!
Вахтер развел здоровой рукою.
- Я понимаю, - сказала Нинка. - Извините, - и совсем было ушла, как ее осенило. - Он… он… неделю назад его… побили… Сильно.
- А-а… - понял вахтер, о ком речь. - Агафан! Сейчас мы ему позвоним.
- Как вы сказали? Как его звать?
- Отец Агафангел.
Телефон не отвечал.
- Сейчас, - сказал сухорукий, снова взявшись за диск. - Вы там подождите, - и кивнул за проходную.
Нинкапокорно вышла, прошептала:
- А-га-фан-гелю Отец! - и прыснула так громко и весело, что красавцы, продолжающие кормить голубей, оба разом оглянулись на хохоток.
Вахтер приоткрыл окошко:
- Он сегодня в соборе служит.
- Где? - не поняла Нинка.
- В соборе, - кивнул сухорукий на громаду Троицкого.
В церкви она оказалась впервые в жизни. Неделю тосковавшая по монаху, казнившаяся виною, час проведшая в лавре, Нинка вполне готова была поддаться таинственному обаянию храмовой обстановки: пенье, свечи, черные лики в золоте фонов и окладов, полутьма… Долго простояла на пороге, давая привыкнуть и глазам, и заколотившемуся сверх меры сердечку. Потом шагнулав глубину.
В боковом приделе иеромонах Агафангел отпевал высохшую старушку в черном, овеваемую синим дымом дьяконова кадила, окруженную несколькими похожими старушками. Нинка даже не вдруг поверила себе, что это - ее монашек: таким недоступно возвышенным казался он в парчовом одеянии.
Она отступила во тьму, но Агафангел уже ее заметил и, о ужас! - в самый момент произнесения заупокойной молитвы не сумел отогнать кощунственное видение: нинкина голова, поворачиваемая трупно-белой, огромной ладонью жлоба-шофера.
Нинка на цыпочках подошла к женщине, торгующей за загородкою свечами, иконами, книгами, шепнула:
- Сколько будет еще… ну, это?.. - и кивнула в сторону гроба.
- Служба? - спросила женщина.
- Во-во, служба.
- Часа два.
- Так до-олго?! А какая у вас книжка самая… священная? Эта, да? - ткнула пальчиком в нетолстое черное Евангелие, полезла в сумочку за деньгами. - А этот вот, поп, он через какие двери выходит?..
Жизнь бурлила перед стенами лавры: фарцовая, торговая, валютная: "Жигули", "Волги", иномарки, простые и интуристовские автобусы, фотоаппараты и видеокамеры, неимоверное количество расписных яичек всех размеров, до страусиного, ложки, матрешки, картинки с куполами и крестами, оловянные и алюминиевые распятия, книги, газеты… И много-много ашотиков…
Нинка с Евангелием под мышкою жадно, словно три дня голодала, ела у ступенек старого троллейбуса, превращенного в кооперативную забегаловку, пирожки, запивая пепси из горлышка, и видно по ней было, что, подобно альпинистке, спустившейся с высокой горы, дышит она не надышится воздухом: может, и вонючим, нечистым, но, во всяком случае, не разреженным, нормальной, привычной плотности.
Шофер стал на подножку полузаполненного ПАЗика:
- Ну?! Кто еще до Москвы? Пятерка с носа! Есть желающие?
Какие-то желающие оказались, и Нинка тоже встрепенулась, двинулась было к автобусу, но затормозила на полпути…
…Сторож запирал парадные двери собора. Агафангел разоблачился уже, но все не решался выйти из церкви, мялся в дверях. Старушку даже убирающую подозвал, собрался пустить на разведку, но устыдился, перекрестил, отправил с Богом.
И точно: в лиловом настое вечера, почти слившаяся темным своим платьем с черным древесным стволом, поджидала Нинка.
- Здравствуйте, - сказала пересохшими вдруг связками.
- Здравствуйте, - остановился наполноге монах.
- А вы что, и впрямь - Агафангел? Непривычно очень. Вы и в паспорте так?
- Н-нет… в паспорте - по-другому. Сергей.
- А я - Нина, - и Нинка подала ладошку лодочкой. - Познакомились, значит.
Монах коротко пожал ладошку и отдернул руку. Мимо прошли двое долгополых, недлинно, но цепко посмотрели на парочку.
- У вас, наверное, неприятности будут, что я прям сюда заявилась?
- Не будут. А что вы, Нина, собственно, хотели? - изо всех сил охлаждал, бюрократизировал монах свой тон.
- Прощения попросить… - прошептала Нинка жарко. - И вот, вы забыли… - вынула из кошелька перстень.
Монах отклонил ее руку:
- Оставьте. Мне его все равно носить больше нельзя.
- Нельзя?
- Это аметист, - покраснел вдруг монах. - Символ девственности. Целомудрия.
- А!.. - прошептала-пропела Нинка. - Так вы и вправду - ни с кем никогда?
Монах сквозь землю готов был провалиться от неловкости.
- Так у нас же с вами все равно ничего не было, - снова протянула Нинка перстень.
- Нет, - покачал головою Агафангел. - Не не было.
Еще кто-то прошел в черном, оглянулся на них.
- Все-таки я ужасная дура, - сказала Нинка. - Вы здесь так все на виду!
- Неужели вы думаете, Нина, что мне важно хоть чье-нибудь о себе мнение, кроме собственного? И потом - тут у нас не тюрьма. Я мог бы выйти отсюда, когда захотел…
- Поняла, - ответила Нинка. - Я не буду к вам приставать больше. Никогда, - и быстро, склонив голову, пошла к воротам.
- Нина! - окликнул, догнал ее монах. - Господи, Нина!
Неизвестно откуда, тьмою рожденный, возник старик, тогда, ночью, молившийся в келье:
- Считай себя хуже демонов, отец Агафангел, ибо демоны нас побеждают… - сказал и растворился, как возник.
- Старец, - шепнул Сергей после паузы. - Мой духовник. Я должен ему исповедоваться.
- Ты что?! - ужаснулась Нинка совершенно изменившимся вдруг, заговорщицким, девчоночьим тоном. - Ты все ему рассказал… про нас?
- Как я ему расскажу такое?! Никому, никому не могу! - в лад, по-мальчишечьи, ответил Сергей.
- А мне? - спросила Нинка и посмотрела ясными невинными глазами. - А я, знаешь, я бабульке все-все рассказываю. У меня родители погибли - мне шести не было. Нефть качали в Африкею
Зазвонили колокола.
- К молитве, - пояснил Сергей.
- Иди, - отозвалась Нинка.
- Нет! Я буду тебе исповедоваться, - и, схватив за руку, монах повлек, потащил ее по тропке к собору, к задней дверце.
- Не надо! - пыталась вырваться Нинка. - Не надо туда! Вообще - не надо!
- Почему не надо? - задыхался Сергей и отпирал замок извлеченным из-под рясы ключом. - Почему не надо?! Мы ж - исповедоваться!.. - и почти силою втолкнул Нинку внутрь, заложил дверь засовом.
Нинка притихла, шепнула в ужасе: