Кругом бесконечная тундра, погруженная в полярный полумрак. Только над горизонтом светлое - там играют сполохи.
Придерживая "Ундервуд", сидит писарь, до самых глаз закутанный в платок; беспокойно поглядывает на покрытое испариной лицо комиссара.
Глазков поднял тяжелые веки.
- Дай-ка мешок мой под голову.
Устроившись удобнее, комиссар ухватил с бегущей земли снег и остудил лоб. Потом кивнул помощнику:
- Гляди - вот оно, твое северное сияние-то!
- Ага, товарищ Глазков! Интересное явление природы, правда? А вам… вам теперь лучше или хуже?
- Пять минут, как спрашивал! Ну лучше, лучше! - улыбнулся Глазков. Парень повеселел.
- Значит, поправитесь!
Убегает все дальше и теряется среди белого простора движущаяся цепочка - собачья упряжка.
И вот уже только след тянется по низинам и сопкам- след полозьев, кое-где занесенный снегом.
Наконец он приводит нас к стоящим нартам. На нартах- вещевой мешок, пишущая машинка и винтовка.
Чукча-каюр, работая руками, догреб снежный холмик, утрамбовал его и, вытащив трубку, отошел к нартам.
Паренек, с глазами, полными слез и страха, осторожно приблизился к могиле. Постоял, стянул шапку и тихо сказал:
- Прощай, наш дорогой товарищ Алексей Михайлович… - Хотел отойти, но вернулся. - Проклятый тиф сгубил тебя… на пути к победе революции в краю… северного сияния… Но вместо вас в Уйгунан придут новые борцы. А я, как ваш верный помощник, клянусь, что вернусь назад… и расскажу товарищу Зюкину о твоей геройской пролетарской смерти… - Он скорбно помолчал, вытер слезы шапкой, надел ее и сказал: - Давайте обратно, товарищ чукча…
Каюр не понял.
- Обратно поехали, - повторил паренек.
- Ехали? - уловил чукча что-то знакомое. - Тагам?
- Тагам…
Нарты тронулись с места и скрылись в низине. А среди тундры остался снежный холмик. На воткнутой в него лыже нацарапано: "Уполномоченный по Чукотке А. М. Глазков. 17 мая 1922 года".
Снова едут нарты. Проезжают по дну лощины, взбираются на сопку, катятся вниз по пологому склону.
- Далеко еще? Дома скоро? - спрашивает каюра паренек. Чукча не отвечает. Он монотонно тянет песню и целиком поглощен этим занятием.
Следы привала - и вновь бегут собаки. Писарь бежит рядом с ними, пытаясь согреться. Кричит каюру на ходу:
- Сколько? Два дня? Три дня?
- Два дыня… тыри дыня… - тут же вставляет чукча в свою песню.
Упряжка остановилась возле небольшого деревянного домика. Пассажир дремал, закутавшись в тулуп, - из отверстия мерно вырывались струйки пара.
Каюр подошел к домику и громко постучал. От стука седок проснулся.
- Уйгунан! - сказал каюр.
- Как Уйгунан! - вскочил паренек. - Вы куда меня привезли?
Чукча, радушно улыбаясь, развязал веревки, взял с нарт мешок, "Ундервуд", поставил на снег.
- Зачем Уйгунан? - кричал, бегая вокруг него, паренек. - Нам обратно, Анадырь надо!
- Уйгунан, - постарался объяснить чукча. - Начальник сказала…
- Какой начальник! Начальник-то ведь помер!
Паренек перевел взгляд на домик - и отчаяние сменилось ужасом: над крышей с древка свисал вылинявший трехцветный флаг.
В это время за спиной послышался скрип полозьев - каюр поехал дальше. Увязая в снегу, пассажир бросился за ним:
- Товарищ! Погодите! Тут же белые!
Скрипнула дверь.
Паренек вздрогнул и медленно обернулся.
На пороге дома белела фигура человека. В его руке покачивался фонарь.
- Здравствуйте, - упавшим голосом произнес приехавший.
На прокопчённых бревенчатых стенах поблескивают цепи капканов разных калибров. Пара ружей, охотничья снасть. Сушатся распятые шкурки. За печкой - курятник.
Угрюмый грузный человек точит длинный охотничий нож.
Паренек тревожно наблюдает за действиями хозяина.
- Доехали как? - спросил хозяин.
- Ничего… спасибо.
- А тут сильно мело третьего дня…
Помолчали.
- Из Анадыря будете?
- Из Анадыря…
Хозяин попробовал острие ножа.
- Господин урядник… ничего не передавал?
- Н-нет.
- Да… Третий год не едет никто, жалованья не платят. Живу аки пустынник.
Хозяин достал из-под стола консервную банку и взмахнул ножом. Гость от неожиданности вздрогнул.
- Хочу вот губернатору лично… прошение. Да оказии не было. Будете возвращаться - не откажите.
- Я завтра же… я проездом…
Во время разговора хозяин постоянно косился на "Ундервуд".
- А машина ваша хороша! - кивнул он, открывая банку. - Считает?
- Нет, пишет…
- Что?
- Все пишет…
- Ну бог с ней - пусть пишет. - Хозяин встал и пошел с банкой к закипавшему котелку. - Мы народ нелюбопытный. Нам это ни к чему.
Вывалив консервы в котелок, он направился к окну, где в ящике рос лук. Сорвал несколько перьев.
- От цинги взращиваю, - покрошил лук в котелок и поставил на стол дымящуюся похлебку. - Хлебайте, грейтесь! С дороги поесть - первое дело.
После недолгого промедления ложка гостя потянулась к котелку.
Едва светится на столе притушенная лампа. На лавке возле печки спит паренек. Хозяин осторожно откинул тулуп, спустил ноги.
Тихонько ступая, он приблизился к гостю, склонился и принялся внимательно, изучающе рассматривать его лицо.
Потом вздохнул, подошел к сейфу, щелкнул замком.
В сейфе были деньги: пачки долларов - две полные, перевязанные бечевками, третья тощая, неполная.
За печкой из тайника хозяин извлек длинную кишку, сшитую из полотенца в крупный горошек, и стал аккуратно пихать в нее деньги.
Нацепив пояс на голое тело, он застегнул его на предусмотрительно пришитые пуговицы.
Так же неслышно хозяин прокрался к комиссарскому мешку, развязал. Вынул пару портянок, полотенце, мыльницу, кисет, свернутое полотнище флага. Кобуру с маузером.
В самом низу оказалась бумага.
Щурясь, хозяин попытался прочесть ее, отложил в сторону, вернулся к своей лавке за очками, нацепил их.
Шевеля губами, он долго читал бумагу, а прочтя, аккуратно свернул и в прежнем порядке сложил вещи в мешок.
Снова постоял над гостем, задумчиво почесываясь. Затем подошел к столу, перекрестился и задул лампу.
Белая предрассветная тундра. Домик в одно окошко. Высоко в небе догорает северное сияние.
Знаменуя утро, над домиком разнесся крик петуха.
Светлеет в комнате. Из булькающего котелка торчат ощипанные куриные лапы…
- Доброе утречко, господин Глазков!
Открыв глаза, гость увидел человека, в котором трудно было признать хозяина. Улыбаясь, он стоял перед лавкой- торжественный и загадочный, в стареньком вицмундире с одним эполетом - и подмигивал гостю.
- Инкогнито!.. Тут в шестнадцатом году один тоже наезжал, так я о нем еще за двести верст слыхал… Нюх на власть имею, вы уж простите старика… Коллежский регистратор Тимофей Иванович Храмов! - отрекомендовался он. - Значит, флаг будем вешать?
Гость удивленно хлопал ресницами.
- Какой флаг?
- Известно какой - соответственный! Новая власть- новый флаг!
Продолжая удивляться, "Алексей Глазков" согласился:
- Это верно…
Хозяин довольно посмеивался.
- То-то… Я уж и лесенку приготовил. Сами будете водружать или доверите?
- Сам… - нерешительно сказал паренек.
- Это, конечно, как изволите… - Храмов деликатно пожал плечами. - Одно скажу: Храмову все доверяли.
Он подошел к сейфу, на котором теперь не было замка, и достал кипу бумаг.
- Вот. Извольте ознакомиться… - Одну за другой Храмов выложил бумаги на стол. - От великой и неделимой - рескрипт. От временного - поручительство. От их высокоблагородия Колчака - именной указ. От Камчатской республики - благодарственная. Всем верой и правдой… Господин Стенсон… Господин Пит Брюханов, господин Иемуши-сан… Японец, а доверял!
Паренек смущенно возразил:
- Так ведь я в том смысле, что… я помоложе…
Храмов стоит внизу, у лестницы. Щурит глаз:
- Поправее… Заноси… На себя, на себя. Так. Крени!
Гвоздь вошел в древко. Ветер развернул красное полотнище. Зашевелилась надпись, сложенная из белых матерчатых букв: "Р.С.Ф.С.Р.".
Флаг развевался над крышей, над чукотскими ярангами, видневшимися поодаль, над берегом, уходящим в оксан, над тундрой до самого горизонта. Паренек, которого мы будем теперь называть Алексеем, увидел наконец место, куда занесла его судьба.
- Так что, - осторожно спросил Храмов, - ревизию теперь будем производить… или как?
Алексей, прислонясь к крыше, грустно смотрел в тундру.
- А у вас попутных нарт в Анадырь не бывает? - вдруг спросил он.
Храмов оживился.
- Зачем попутные, специально снарядим! - он с суетливой предупредительностью помог гостю спуститься вниз. - Оно и верно, Алексей Михайлович! Дело ваше молодое… Чего здесь зимовать! Отдохнете чуток… о жалованье сговоримся, а Храмов власть соблюдет! Все так делали…
- И каюра дадите?
- И каюра и нарты! Вот только - собаки… сокрушенно поморщился.
- А что собаки?
- Да… пожрали собак-то… Дикий народ! - молчал, соображая. - Однако, может, найду. - вился в сторону яранг.
- Обождите - я с вами!
Алексей забежал в дом, достал из мешка комиссарский маузер, нацепил и снова вышел на улицу. Поглядел на флаг, поправил оружие, подтянул ремень и неторопливо, как подобает начальнику, направился следом за Храмовым.