Багдадский вор. Одному из этих людей грозило и грозит сейчас лишение головы. Этот человек не кто иной, как…
Камильбек(прерывая его). Я вижу, что ты говоришь правду.
Насреддин. О сиятельный военачальник, могут быть представлены еще доказательства!
Камильбек. Не надо, вполне достаточно. Писцы! Вычеркните все, что записали раньше. Даже лучше вырвите совсем эти листы и начните новые. Пишите: поелику с полной достоверностью, на основании многих неопровержимых доказательств установлено, что упомянутые предметы принадлежат женщине, вдове…
Насреддин(подсказывает). Саадат!
Камильбек. Женщине, вдове, по имени Саадат, то, согласно закону и справедливости, должны быть ей немедленно возвращены! (Передает драгоценности вдове.)
Рахимбай. Как это – возвращены?! Драгоценности принадлежат мне, а не какой-то вдове! Вы сами присудили мне эти драгоценности еще тогда, когда она отдала мне под залог! Вы же…
Камильбек. Не помню… Ничего не помню… Не помню… (Делает стражникам знак схватить Агабека.)
Агабек. Прочь, презренные! Уберите руки, иначе я всех вас превращу в ишаков!
Насреддин, вдова и Багдадский вор уходят.
Стражники наседают на Агабека.
Агабек. Тунзуху! Чунзуху! Мим! Лам! Алиф! (Обрызгивает всех жидкостью из сосудика.)
Но ничего не происходит. Стражники вяжут Агабека.
Тунзуху! Чунзуху! Мим! Лам! Алиф!
Невдалеке слышна песня Насреддина.
Насреддин.
Костры горят для меня,
Колы острят для меня,
Готовят яд для меня,
Потому что я человек!
Все вскакивают на помост, чтобы увидеть певца.
И все же бессмертен я,
И все же бессмертен я,
И все же бессмертен я,
Потому что я человек!
Камильбек, Рахимбай, Агабек, стражники, писцы оборачиваются к зрителям. И мы видим, что у них у всех вместо лиц ослиные морды.
Конец