Он. Иней, иглы, лед, наст, свист, звон.
Сын. Плеск, гуд, смех, свет, красное, зеленое, желтое.
Он. Белое, белое, белое, снег, снег, снег, холод.
Сын. Почему снег холодный? Если раз в год и бывает зима, то жара от этого не спадает. Я купаюсь в проруби и валяюсь в снегу. Снег горячий. Снег – смех!
Он. Снег – снег, снег – снег, белое на белом, замороженное, холодное, застывший студень, заледеневший лед.
Сын. Пойдем на улицу, выйдем, отец, и все кончится. Начнется лето. Я тебе обещаю. Только надо все снять, снять, а то можно не почувствовать жары. Сними, и пойдем. (Пытается снять с отца его зимние доспехи.) Возьмем только белый носовой платок, я положу его тебе на голову, чтобы не получился солнечный удар.
Он. Мы не сможем выйти отсюда: замок прокалился от холода и не поворачивается.
Сын. Но я же здесь. Я вошел к тебе.
Он. Действительно, как ты вошел сюда?..
Сын. Я бежал по дороге – я каждый день бегаю до дома Максимки 5 километров, а обратно мы бежим вместе, – и вот из-под моих ног выскочил камушек, в пыли попался, и стукнул прямо в твою дверь. Она и открылась. Я увидел такую прекрасную тень и забежал сюда, жара тоже, знаешь, надоедает… Пить хотелось… Ах, какая у тебя холодная вода! До сих пор зубы ломит.
Он. Камушек, тень, вода… Ты ко мне случайно… Может, ты мне и не сын?
Сын. Сын. Я тебя сразу узнал.
Он. Узнал?
Сын. Да. Мне о тебе мать рассказывала и 172-й.
Он. Что они тебе говорили?
Сын. Говорили, что ты страшный мерзляк.
Он. Кто?
Сын. Мерзляк. Я тебя по этим хламидам и узнал. Да разденься же ты!.. Пойдем, мать будет очень рада. И 172-й.
Он. Мы пойдем, пойдем, но не сразу, не сейчас… Поживи со мной. Тебе надо пожить со мной. Мы сначала должны как следует привыкнуть друг к другу, а потом вместе – к ним. Ведь мы с тобой отец и сын. Мы должны хоть немножечко побыть одни. Знаешь, дверь закрывать не будем… Я привыкну к жаре, ты – к холоду, и когда температуры наших тел сравняются, мы пойдем к матери и к 172-му.
Сын. Нет, отец, тебе будет хорошо, если сразу. Я хотел бы испытать то, что испытаешь ты, но у меня не получится. Ты выходишь и сразу наступаешь на что-то мягкое и теплое, как будто у твоего порога лежала лиса. А это просто толстый слой нагретой пыли. Над головой висит белое солнце – платок не забудь, как договорились, – а в грудь упирается стена раскаленного воздуха. Тебе трудно будет сделать первый шаг, но я подтолкну, и мы зашагаем, зашагаем, а потом и побежим.
Он. Мне нужно переодеться.
Сын. Ну что ты опять говоришь!.. Не переодеться – раздеться совсем. Снять, снять!..
Он. Да-да… А ты почини пока телефон. Перед выходом позвоним матери и 172-му, пусть готовятся. Шнур от мороза перетерся.
Сын. Это я мигом. В школе проходил. А ты тоже, между прочим, побыстрей. Мне еще к Максимке забежать, я обещал.
Он. Максимка твой друг?
Сын. На одной парте сидели.
Он. У него есть телефон?
Сын. Ну конечно.
Он. Я сейчас. (Уходит.)
Сын возится с телефоном, соединяет проводки, потом перематывает шнур изоляционной лентой. Поднимает трубку – гудок есть, телефон работает. От нечего делать собирает карточки, разбросанные по полу, и укладывает их в картотеку, слегка сортируя. Сидит, ждет отца.
Долго сидит. Наконец поднимает трубку, набирает номер.
Сын. Максимка! Привет. Я тут в одном месте застрял. Не знаю. Жду одного человека… Знаешь, что, давай в шахматишки сгоняем. (Расставляет фигуры на доске.) Ну ладно, ладно, не гнуси… По телефону даже интереснее. Ты будто поселок Мирный, а я пионеры подмосковной исправительно-трудовой колонии. А? Тогда начали. e2–e4.
Занавес