Запись 3
Радио. Группа наших полярников во главе с прославленным исследователем Петром Георгиевичем Клюшниковым останется зимовать на главной метеорологической станции "Молодежная" в Антарктиде. Этой полярной зимой планируется запустить еще несколько уникальных метеоракет для изучения верхних слоев атмосферы. Пятнадцать месяцев длится командировка молодых ученых. Через полгода…
Клюшников. Ага, группа полярников… Ребенок, поп и собака.
Левон. И вы.
Клюшников. Ребенок, поп, собака и я. Длинная будет ночка.
Левон. А раньше сколько было?
Клюшников. По первости-то и пять сотен приезжало. Вишь, домов сколько отгрохали. Город почти. Но это не при мне еще. При мне – тридцать советских мужиков.
Левон. Зато теперь российских.
Клюшников. Собак, детей и попов.
Запись 4
Клюшников. Я несоленое не ем. И холодное не пью. Организму надо давать то, из чего он состоит. Не противоречить. Человек состоит из соли и тепла, потому что пот и слезы соленые, а кожа – теплая.
На папиной шляпе была соль. Когда-то за ношение такой фетровой шляпы могли и посадить. Не сажали потому, что крупинки придавали ей некую инородность. Вроде как приезжий, поддерживающий наш советский лагерь. А потом его направили служить во Владивосток. Там и вовсе все было соленое.
Когда не стало мамы, отец подал в отставку. Так бывает. Нет смысла уезжать, когда тебя некому ждать.
Я видел, как мутнеют его глаза, и сам старался надолго в экспедициях не пропадать. Но однажды он приволок в дом рыжую кошку. Не просто рыжую. Как апельсин. Как будто ее сшили из клоунского парика. Кошка драла нашу хлипкую мебель, лизала просоленные обои и даже спала в той шляпе, но отец носился с ней как сумасшедший. И когда кошка стала биться в истериках по ночам, повторяя: "Кота-а… Ко-ота-а!", он бросился искать такого же бесконечно рыжего кота. Над его бумажными объявлениями смеялись, подрисовывали хоботасто-ушастые хозяйства, звонили и бросали трубку. Еда была в дефиците, что уж говорить о развлечениях. Развлекались, как могли.
Когда нужный жених таки объявился, счастью папы не было предела. Мы открыли даже завернутое в старое мамино пальто шампанское для особых случаев. Морщась от кислоты, я слушал, как разместятся четверо, а то и шестеро рыжих котят в нашей однокомнатной квартирке. Котят было трое: черный, белый и полосатый. Папа плакал и обещал их любить несмотря ни на что.
И вот тогда я понял, что могу стать таким же, если хоть секунду еще простою на покрытом линолеумом полу. Что нужно бежать далеко, чтобы знать: я по-настоящему нужен. Потому что это не жизнь, когда нет воли к выживанию. Воля выше жизни. Понимаешь? Воля – настоящая жизнь.
Так я почти двадцать лет соглашаюсь на экспедиции с зимовкой в Антарктиде. Полгода – одна ночь. Жена плачет, мы расстаемся каждый раз как последний. Тут ведь всегда смерть ближе жизни… но и воля ближе.
Выходит, что жизнь, такая… самая настоящая, чтоб пить и легкими, и желудком, и почками, и глазами… до конца… настоящая жизнь – это уже немного смерть.
А папины котята дают новый приплод.
Запись 5
Клюшников. Сколько исполнилось-то?
Левон. Двадцать три.
Мишка. Мертвый на треть.
Левон. Почему мертвый?
Мишка. Ну, сколько ты проживешь? С такой работой в лучшем случае семьдесят. Двадцать три прожил. Треть потратил. Таскаешь теперь на себе больше, чем на треть мертвого себя.
Левон. Петр Георгич, зачем вы назвали собаку Мишкой, как человека?
Клюшников. Тут и так людей нет. Когда людей мало, и собака – человек, а когда много, человек – хуже собаки. Пусть. Мишка поопытнее тебя будет, третью полярную ночь переживает. В честь Горбачева назвал.
Левон. Так назвали бы Борькой лучше. Новый путь вроде.
Клюшников. Поросячье имя. Нет, Мишка больше подходит. Гляди, какое у него пятнышко на башке! Северное, как Канада. Ай, хороший! Красавец… Хочешь косточку из супа поглодать?
Мишка. Спасибо.
Запись 6
Отец Александр. Хорошо пошло… Потеплело. С можжевельником еще бывает хорошо.
Клюшников. А у тебя есть?
Отец Александр. Нету.
Клюшников. Вот не люблю, когда говорят, а при себе не имеют. И не достать здесь. Выходит хвастовство.
Отец Александр. Простите, ради бога. Я хотел с вами книгами поделиться. У вас старые-то тут читанные-перечитанные. Даже названий на корешках не видно. А у меня вот какие. Полчемодана заняли. Новые, просто прелесть.
Клюшников. У меня старые еще не испортились.
Левон. Я возьму… Ого, Достоевский? Неожиданно…
Отец Александр. А что? Я мирского не чужд! Я ж не старообрядец! Современный священнослужитель.
Клюшников. Конечно, Достоевский-то самый писк.
Отец Александр…Мало нас. Думал, дружить будем.
Клюшников. Дружить не будем, но выжить обязаны. Нас нет, и станции, считай, нет. Со страной без трех программ – ядерной, космической и антарктической – никто считаться не будет. Это уж не держава, а так… мелкая рыбешка. Мы сейчас и так помельчали, неизвестно, что дальше…
Отец Александр. Я вот думаю, как бы на нас не напали все, кто откололся-то.
Левон. Так это как змея выходит, которая свой хвост ест. Смысла никакого… Так можно бесконечно глотать и отделяться. Снова глотать…
Клюшников. Да уж. Если бывший союзный брат на брата поднимется, оба погибнут… Но чего только в истории не бывало, мужики.
Отец Александр. Слава богу, мы тут на целом куске льда сидим… Никто ничего не делит.
Клюшников. Почему на целом? Она ж между всеми странами как пирог порезана.
Левон. Думаете, они, отколовшиеся, и тут свою начнут отвоевывать?
Клюшников. Не сейчас, конечно… Вот освоим когда, все может быть. Сахару ж у папуасов никто не забирает, а на Москву сколько ходили… Ничто никого не интересует. Да в Евразии еще всю пресную воду не вылакали, газ не сожгли… Оставят пока Антарктиду запасной. Это ж, как погреб, где все в запасе лежит.
Мишка. И холодно, как в погребе…
Отец Александр. Успеть бы храм сюда привезти да укрепить, пока мир… С божьей помощью мы тут еще венчания проводить будем.
Мишка. Вот чем мне здесь нравится? Разговоров таких нет. Только сейчас, редко. Время от времени. А в основном все по делу, без перемалывания. Чего молоть? Все перемелется, мука будет. Нас никто не спросит. Ни меня, ни вас. Одинаково. Я гречку тоже буду! Да! Спасибо!
Запись 7
Клюшников. Прием! Прием! Вы слышите?
Радио. Да! Прием!
Клюшников. Находимся в точке семьдесят два градуса южной широты, восемьдесят пять градусов восточной долготы. Пятьдесят два градуса Цельсия. За сутки пройдено санно-гусеничным путем восемьдесят километров. Люди здоровы. Техника исправна.
Радио. Возвращайтесь назад.
Клюшников. Мы показатели не все по плану сняли. Мы ж георадаром.
Радио. Вам хватит топлива?
Клюшников. Хватит. Ты думаешь, мы не считая что ли вышли?
Радио. Вам нужно прерваться.
Клюшников. Как мы тебе прервемся? Это же съемка подледного ландшафта, а не в лодочке катанье! Двигаться надо!
Радио. Поставки топлива через три недели не будет. Центр просит вас перейти в режим экономии. Снимайте оставшиеся показатели и возвращайтесь на станцию. Вам нужно сохранить что есть.
Клюшников. Ваня, это ты?
Радио. Да, Петр Георгич.
Клюшников. Ваня, ты чё несешь? Мы тут зачем работаем вообще? Ты чё до выхода-то не сказал?
Радио. Раньше не было информации.
Клюшников. А ну-ка соедини меня…
Радио. Нет его.
Клюшников. Умер?
Радио. Жив.
Клюшников. А куда ж он, родимый, делся?
Радио. Сняли… Петр Георгич, я вас прошу. Тут такие дела…
Клюшников. У тебя там дела?! Ты слышал, чё я сказал? Пятьдесят два! После пятидесяти снег песком становится и подступает, как в пустыне!
Радио. Я знаю, Петр Георгич.
Клюшников. Я не сплю, мать твою, два дня, потому что ваш пацаненок от горной болезни по ночам задыхается! И я не знаю, сдохнет он сегодня или нет! Поп ваш от снежной слепоты уже сутки не работает… Ты мне тут про дела говорить будешь?
Радио. Возвращайтесь назад, побережете соляру и кислород.
Клюшников…Ваня, чё там у вас?
Радио. Тут все… Простите. Мы сообщили, как смогли. Тут "вторник черный".
Клюшников. Чё?
Радио. Во вторник рубль рухнул.