Писатель в образе Авдия, как и Достоевский, стремится изобразить реального современного человека, находящегося в гуще событий, наделенного чертами евангельского Христа. "Князь Христос" – таково краткое словесное выражение нравственной сущности Льва Николаевича Мышкина, данное Достоевским в подготовительных материалах к окончательной редакции романа. Авдий Каллистратов с его идеей Бога-современника предстает в романе как "новый Христос". Сохраняя верность Учителю, он сознательно идет на мученическую смерть во имя спасения души падших и заблудших.
И князь Мышкин, и Авдий в своей жизнедеятельности исповедуют нравственный постулат, в основе которого лежит заповедь Христа возлюбить человека "как самого себя", понимаемая Достоевским таким образом: "…Высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего я, – это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно" (Литературное наследство 1971: 173). В этом писатель видел "величайшее счастие".
Сознавая собственное назначение, князь Мышкин и Авдий Каллистратов личное приносят в жертву, жертвуя одновременно и собой. Лев Николаевич из сострадания к Настасье Филипповне и Рогожину отказывается от личного счастья и почти гибнет (по первоначальному замыслу должен был умереть, в окончательном варианте смерть была заменена глубоким душевным расстройством). "Князь совсем больной и юродивый", – по словам Достоевского. Авдий свою любовь к Инге Федоровне приносит в жертву избранному им пути – на Голгофу за грехи человеческие.
Руководствуясь "главнейшим и… единственным законом бытия всего человечества" (Достоевский 1973: 192), законом сострадания, князь Мышкин всех прощает, видит и понимает причины поступков людей, считает, что нет грехов, которые нельзя простить. Иисус Христос был "исполнен любви даже к злодеям, если только они способны еще к исправлению" (Библейская энциклопедия 1990: 762). Герой "Плахи" верит в возможность чистосердечного покаяния наркоманов и оберкандаловцев, верит в возможность воскрешения их падших душ.
Евангельский Христос отличался "безмерным смирением, благородством, кротостию, терпением и состраданием ко всем бедным и несчастным" (Библейская энциклопедия 1990: 760), он сочетал в себе чистоту и благость. Нравственный облик князя Мышкина во многом близок облику Христа, хотя герой Достоевского даже мысленно не стремится уподобить себя Ему. Авдий же Каллистратов, "скиталец" и "еретик", в больном полу-бредовом состоянии грезящий о спасении Учителя, претендует на роль ученика Спасителя и сознательно решается повторить Его путь. Князь Мышкин по приезде в Россию говорит о себе: "Главное в том, что уже переменилась вся моя жизнь… Я сидел в вагоне и думал: "Теперь я к людям иду; я, может быть, ничего не знаю, но наступила новая жизнь". Я положил исполнить свое дело честно и твердо" (Достоевский 1973: 64). "Новая жизнь" для Авдия начинается с момента изгнания его из семинарии, когда он также идет к людям и стремится помочь им обрести Бога в душе. Оба героя наделены необыкновенной проницательностью. Князь Мышкин "мысли окружающих видит насквозь" (Достоевский 1974: 363).
Оба сталкиваются с непониманием, злобой, их называют чудаками, идиотами, безумцами, но они проповедуют, сострадают, стремятся разделить участь с теми, кому плохо, кто нуждается в помощи. Но если князь "влияние имеет" (Достоевский 1973: 101) на людей, "где только он ни прикоснулся – везде он оставил неисследимую черту" (Достоевский 1974: 366), и результаты его благой деятельности очевидны, то у Авдия все иначе. В более жестком и трагическом мире "Плахи", в почти криминальной жизни ее героев голос Каллистратова остается неуслышанным, лишь детская душа Леньки откликается на самопожертвование Авдия во имя спасения, нравственного возрождения наркоманов, во имя искоренения зла.
В рукописях романа "Идиот" указано, что князь Мышкин спасет многих героев произведения. В частности, "он восстановляет Настасью Филипповну и действует влиянием на Рогожина. Доводит Аглаю до человечности…" (Достоевский 1974: 366). Но чем дальше Достоевский проникает в глубь реального романа, тем отчетливее осознает, что светлых решений не будет. Князь совершил лишь частицу того, что был призван и способен совершить. И в этом трагическое противоречие романа: в столкновении князя с русской действительностью. Не может существовать "положительно прекрасный человек" в этом больном мире. Мир убьет этого человека, и его миссия окажется невыполненной. К тому же приходит и современный автор, о чем свидетельствует не только жизнеописание Авдия, изложенное в первых двух частях романа, но и участь традиционного айтматовского героя – Бостона в третьей части. В связи с образами Льва Мышкина и Авдия Каллистратова, их христианской сущностью, исполнены глубокой символики названия романов: "Идиот" и "Плаха".
Вслед за Достоевским, особый интерес которого вызывало Евангелие Иоанна, Ч. Айтматов обращается именно к нему. Сравнение содержания евангельской легенды об Иисусе Христе и Понтии Пилате в интерпретации Айтматова с "первоисточником" позволяет увидеть близость первой Евангелию от Иоанна, единственному из четырех, где изложен спор о власти. Знаменитое учение Иоанна о Логосе явно прослеживается в "Плахе", однако автор опирается и на другие Евангелия, отдав все же предпочтение четвертому.
Роман Достоевского "Идиот" определенным образом повлиял на реализацию замысла Айтматова создать образ человека, следующего по пути Учителя. В художественном осмыслении и интерпретации евангельского материала "вел" Ч. Айтматова и М. Булгаков, что вполне закономерно и оправданно. Нельзя не согласиться с Г Гачевым, заметившим по поводу переклички "Плахи" с "Мастером и Маргаритой": "…так ведь "Распятие" Джотто не мешает быть "Распятию" Кранаха: то разные парафразы и вариации исходного сюжета. И при том различен контекст этих сцен: у Булгакова он – эстетический: внутри сатиры на современность и веселой диаволиады единственный выход – художественное творчество и ради него – любовь ("Мастер и Маргарита"); у Айтматова контекст этический: человек призван к нравственному творчеству; спасение мира и ценностей человечества – через совесть, раскаяние, жертву и смелость быть "и одним в поле воином"" (Гачев 1987: 88).
Наряду с проблемой добра и зла в романе ставятся вопросы о "смысле существования человека", о том, что такое "людская жизнь", что есть истина, как взаимосвязаны жизнь и смерть ("…Что такое рождение человека", и думал ли ты о том, "что смерть всегда с тобой, пока ты дышишь, а после смерти смерти нет, но жизнь выше смерти, нет меры в мире выше жизни – и потому избегни смертоубийства…") (Айтматов 1987: 70). Многие вопросы, которыми задаются герои романа, а вместе с ними и автор, являются неразрешимыми и свидетельствуют о трагичности человеческого существования.
В романе утверждается ценность жизни, будь то волки или люди. Хотя житейские обстоятельства таковы, что они предопределяют события и судьбы, зачастую евангельская заповедь "не убий!" нарушается (Сандро, Бостон). А человек оказывается у края жизни, когда жизнь не мила, и смерть кажется лучшим исходом. Этой участью не обойдены и волки. Они, после утраты последнего своего выводка, ищут смерти, а Акбара не хочет жить.
Авдий после того, как был выброшен из поезда, особенно остро ощущает ценность жизни, хотя в отсутствие Инги Федоровны – уже после истории с наркоманами – болезненно переживает одиночество, и мысль о самоубийстве посещает его. Бостон, знающий цену жизни ("цена ценою познается"), после смерти жены не хочет и хочет жить, и все-таки возрождается к новой жизни: "Жизнь пошла по новому кругу" (Айтматов 1987: 173). В финале романа этот круг завершается для Бостона, хотя герой и "продолжает свой путь". И вновь, как когда-то, ему "хотелось и не хотелось жить". Неизвестно, достанет ли ему сил, как волне Иссык-Куля, "возродиться самой из себя" для "нового круга жизни", скорее всего, нет, потому что перед этим сам Бостон осознал происшедшее с ним как "конец света", конец его "вселенной". Иисус Назарянин в романе Ч. Айтматова говорит Понтию Пилату: "…Ведь смерть каждого человека – это конец света для него…" (Айтматов 1987: 157).
Размышления Авдия о жизни человеческой также возвращаются к вопросу о жизни и смерти. "…Не бывает изолированных судеб, нет отделяющей судьбу от судьбы грани, кроме рождения и смерти. А между рождением и смертью мы все переплетены, как нити в пряже" (Айтматов 1987: 121). "…И до чего же странно устроены люди. Никто никому не нужен. Какая пустота вокруг, какая разъединенность" (Айтматов 1987: 182). Таинство рождения и любовь – ключевые моменты, противостоящие угрозе небытия, по мысли Авдия. И смысл своей жизни Авдий видит в любви.
Иисус Назарянин Ч. Айтматова говорит о том, что "тяжелее всего человеку быть человеком изо дня в день". Позиции Авдия и Учителя во многом совпадают. Авдий размышляет над тем, что перед каждым стоит "неизбывная задача – быть человеком сегодня, завтра, всегда". Для Ч. Айтматова нет противоречий в устройстве природного мира, где все основано на "изначальном равновесии" (Айтматов 1987: 215). В жизни же человеческого общества эти противоречия есть, они неразрешимы и трагичны.
В некоторых из них повинен сам человек. История мыслится писателем как путь, состоящий из этих противоречий: братоубийственные войны, несовершенство человеческой природы, в которой сочетаются "одновременно две противоположные силы – силы добра и силы зла", торжество добра, устремленность к божественному, возвышение человеческого духа до "вершин собственного величия" и торжество "великого зла бытия… обернувшегося маленьким успехом маленьких людей" (Айтматов 1987: 109); вечность круговращения времени, беспредельность Космоса и короткий миг человеческой жизни ("измеримая жизнь"), противостояние человека природе, его одиночество среди людей, отчужденность друг от друга и др.