Этот огонь риши обнаружили на пять тысяч лет раньше ученых. Они его обнаружили даже в воде и назвали "третьим огнем", тем самым, который не из пламени и не из молнии: солнечный огонь, это "солнце во тьме". И они его открыли только с помощью прямого видения Истины, без инструментов, через знание их собственного внутреннего Огня – от идентичного к идентичному.
Но ученые в своих микроскопах обнаружили только материальное атомное покрытие этого фундаментального Огня, который лежит в основе вещей и в началах миров. Они нашли результат действия, а не причину. И поскольку ученые нашли только результат, то они не получили ни истинной власти, ни ключа, который смог бы преобразовать материю – нашу материю – и заставить ее вернуть истинное чудо, которое является целью всех эволюций, "точкой чего-то другого", которое откроет дверь нового мира. Этот Огонь и есть власть над мирами, первое воспламенение эволюции, сила камня, зерна, сила "посреди дома".
Это именно он является рычагом. Он, всевидящий, он, способный разорвать круг и все эти последовательные заколдованные круги рабства, в которых мы находимся: материальный, животный, витальный, и ментальный.
Ни один вид – ни хамелеон, ни обезьяна, ни человек, – даже доведенный до максимума эффективности, разумности и света, не имеет власти перейти эти границы просто через волевое усилие своих улучшенных хромосом. Это может сделать только Огонь. Это точка другой вещи, момент наивысшего воображения, который устанавливает огонь в пределах старых границ, как в тот день, когда тот же самый момент наивысшего воображения установил тот же самый огонь в сердце миров и бросил в воды времени этот солнечный посев; и эти волны, эти круги образовались для того, чтобы каждый волосочек, каждая веточка, каждый росточек великого расцвета могли достичь своей бесконечности, освобожденные собственным величием.
И снова возвращаемся к нашему вопросу: что же такое это новое сознание, откуда оно взялось, если оно не продукт нашего драгоценного мозга?
В принципе, навязчивой идеей материализма является стремление оказаться сразу же, немедленно и без предупреждения перед Богом, которому поклоняются, и мы их хорошо понимаем, когда смотрим на наивные изображения, которые нам заготовили религии. Обезьяны тоже, если бы у них возникла подобная мысль, создали бы себе, вероятно, совершенно по-детски наивный образ сверхъестественных и божественных сил человека.
Мы обожаем то, что делает нас более красивыми, могущественными, наполненными Солнцем; и в итоге эти широта, красота и лучезарность доступны нам только потому, что они уже здесь, в нас, в противном случае мы никогда бы их не узнали – признается только себе подобное. Это все возрастающее подобие является единственным божеством, к которому стоит стремиться. Но мы хотим верить, что оно не останавливается на позолоченной бедности наших научных чудес так же, как оно не остановилось на храбрости питекантропов.
Это "новое" сознание далеко не ново: новым является наш взгляд, подобие становится более точным (возможно, нам следует говорить о нарастающей точности мира).
Этот мир не таков, каким он нам кажется: эта материя, такая прочная, как мы ее воспринимаем, эта прозрачная вода, эта очаровательная роза исчезают и становятся другими, и роза никогда не была розой, и вода кристальной водой: эта вода течет и кипит так же, как этот стол или камень, и ничто не является неподвижным. Мы расширили наше визуальное поле. Но куда девалась роза? Чему верить, микроскопу или собственным глазам? И тому, и другому, разумеется, и ни одному из них полностью. Микроскоп не аннулирует и не опровергает наше видение поверхности. Просто он касается другого этажа реальности, другого уровня одной и той же вещи. И поскольку микроскоп видит по-другому, он и может по-другому, и сообщает нам целую гамму лучей, которые изменяют нашу поверхность. И может быть, существует третий, неисследованный никем уровень одной и той же неизменной Вещи; другой взгляд, так как что может быть нового под звездами, если не наш взгляд на звезды?
И вероятно, существуют еще и другие уровни, бесконечно много других уровней, ждущих нашего открытия, поскольку кто же может поставить конечную точку на этом Великом расцвете? Нет конечной точки, нет отдаленной цели, есть наш взгляд, который расширяется; и Цель – здесь, каждое мгновение.
Есть всеобщий расцвет, постепенно обнаруживающий свое чудо, лепесток за лепестком. И каждый новый взгляд изменяет наш мир и все законы поверхности так же основательно, как законы Эйнштейна преобразовали мир Ньютона.
Видеть по-другому – это и мочь по-другому. Этот третий уровень и есть новое сознание. И оно аннулирует розу не более, чем микроскоп, в итоге ничего не аннулируется, кроме нашей глупости: это сознание лишь соединяет розу со всеобщим великим расцветом, и эти легкие воды, этот случайный камень, это маленькое, совсем одинокое в своем углу существо с великим ритмом одной и той же единой власти, которая мало-помалу создает нас по золоченому подобию всевидящего внутреннего Взгляда. И может быть, новое сознание откроет нам дверь к чудесам менее уродливым: совсем маленьким естественным чудесам, которые заставят великую Цель раскрываться ежеминутно и обнаруживать тотальность чуда в каждой точке.
Но где же этот таинственный ключ к третьему уровню?
В действительности он совсем не таинственный, хотя и полон тайн. К нему не надо подбирать сложные инструменты, он не скрывается в секретных знаниях и не падает с неба для избранных; он здесь, почти невидим невооруженным взглядом, он совсем простой и естественный. Этот ключ был здесь с самого начала, в этом поселении, в котором начал тлеть огонь – потребность разрастаться и брать; он был там, в этой огромной туманности, накапливающей свои зерна атомов – потребность увеличиваться и существовать; в этих уснувших водах, но в которых уже кишел огонь нетерпеливой жизни – потребность воздуха и пространства. И все пришло в движение под напором того же самого огня; гелиотроп потянулся к Солнцу, голубка к своей паре, а человек неизвестно к чему.
Необъятная необходимость в сердце миров, которые обхватили друг друга смертельным объятием гравитации до самых галактик, туда, где кончается Андромеда. Эту необходимость мы видим на нашем уровне, она велика или менее велика, она требует воздуха и солнца, она требует себе пару и детей, книг, искусства или музыки, предметов, но в действительности она нуждается только в одной музыке, одном Солнце, и одном воздухе – это потребность в бесконечности, потому что она родилась от бесконечности. И до тех пор, пока она не завладеет своим единственным предметом, она не прекратится, галактики не престанут пожирать друг друга, люди не перестанут сражаться и трудиться для того, чтобы ухватить единственную вещь, которой, как они полагают, они не имеют, и потребность в которой растет и растет внутри и раздувает огонь неудовлетворения до тех пор, пока не будет достигнуто последнее удовлетворение и владение одновременно миллионами ненужных вещей – и этой недолговечной розой и этим маленьким никчемным жестом.
Именно этот Огонь и является ключом, потому что он родился от верховной Власти, посеявшей в мире этот огонь; именно этот Огонь видит, потому что он родился от верховного Видения, которое зачало этот посев; именно этот Огонь знает, потому что он находится везде: и в вещах, и существах, и в камнях, и в звездах. Это Огонь нового мира, который пылает в сердце человека. "Это он бодрствует в тех, кто спит", – говорится в Упанишадах. И он не прекратится, пока все не восстановится в своей истине, в мире радости, потому что он рожден от Радости и для Радости.
Но поначалу это новое "я" смешано со всеми своими смутными заботами: оно трудится и желает, борется и стремится, оно карабкается как червь и ловит запах своей добычи на ветру. Оно должно сохранить себя и выжить. Оно ощупывает мир своими маленькими антеннами, оно видит лишь фрагменты и только то, что ему нужно. В человеке – сознательном животном – оно расширяет свой круг, оно щупает, складывает эти фрагменты, систематизирует данные: оно создает законы, сборники знаний, евангелия.
Но позади есть это огненное "я", которое растет; оно не терпит законов, систем, евангелий; оно чувствует стену за каждой понятой истиной, за каждым зародившимся законом, оно чувствует, что ловушка захлопывается за всеми открытиями, как если бы ухватить – значило быть схваченным, попасть в западню; есть нечто, что направляет эту антенну, но что не терпит даже этой антенны, не терпит рычагов и всей этой механики для изучения мира, как если бы эта механика, антенна и этот взгляд набрасывали последнюю пелену на мир и мешали прикоснуться к его оголенной сути.
Есть этот крик бытия внутри, который хочет видеть, который так хочет видеть истину и, наконец, выплеснуться на свободу: это хозяин антенны, а вовсе не ее раб. Как если бы действительно хозяин всегда был заключен там и, выпустив свои ложноножки, щупальца и все свои многоцветные сети, он пытался бы воссоединиться с внешним миром. Потом, однажды, под давлением этого огня необходимости, весь механизм начинает трещать. Все трещит: законы, евангелия, знания и все мировые юриспруденции – мы не хотим даже самого лучшего из всего этого, это все еще тюрьма, все еще ловушка – мысли, книги, искусство и бог-отец; нужно что-то другое, другое! Что-то такое, в чем мы так нуждаемся и что не имеет никакого названия, кроме своей слепой нужды...