Итак, после заключения мира с греками князь якобы приказал сшить "парусы паволочиты" и "кропиньныя", т. е. паруса из ценных шелковых тканей. Мнение А. С. Львова о том, что в данном случае речь идет о парусах, сшитых из крапивной (сделанных из волокон крапивы) ткани не получила поддержки у специалистов. Дело в том, что А. С. Львов исходил не столько из собственно филологических оснований (как это, скажем, делал А. А. Шахматов, не принявший точку зрения И. И. Срезневского о том, что форма кропииные возникла из коприиные, "шелковые"), сколько из буквального понимания текста и собственного здравого смысла: "Едва ли ветер так легко может разодрать шелковую ткань. В самом деле, здесь речь, должно быть, идет о ткани из волокон крапивы – наименее устойчивой, которую ветер легко мог разодрать". При этом, правда, ему приходилось делать одно небольшое допущение: "Обычай ткать из крапивной пряжи холст мог существовать и в древней Руси". Тем не менее, такое решение не снимало формально-логического противоречия: "Правда, немного странно то, что после того, как ветер разодрал пря кропиныя, словене взялись за тълстины, т. е. за парус из простого и грубого холста. Чем лучше холст из крапивы холста из конопли или льна?"
Приказание несколько странное: на первый взгляд, такие роскошные паруса вряд ли могли быть достаточно прочными (на самом деле, они гораздо прочнее на раздир, нежели парусиновые). И славяне скоро убедились в этом, когда ветер "раздра" их.
Смысл этого рассказа неясен. Попытки истолковать его как насмешку киевлянина над новгородцами, или как проявление недовольства новгородцев, "подчеркнувших свое невидное положение в войске Олега, простоту и суровость своего походного быта" (Д. С. Лихачев), вряд ли можно принять. Ведь из текста летописи следует, что если руси Олег приказал сшить паруса "паволочитые" (т. е. из ткани, вышитой шелком), то "словеном – кропиньныя", из коприны – шелка. Разница, как видим, здесь почти неощутимая, если она вообще есть. Да и разделение руси и словен здесь не носит, скорее всего, принципиального характера.
Столь необычная деталь, как паруса из дорогих тканей, встречается и в Библии. Пророк Иезекииль, обличая тирян (Иез 27 1–22), среди прочих излишеств упоминает узорчатые полотна из Египта, которые те употребляют для изготовления парусов. Совпадают с отдельными моментами в описании похода Олега в Греки и некоторые другие детали того же пророчества. В частности, Иезекииль говорит о воинах из Персии, Лидии и Ливии, взявших на себя защиту Тира, в знак чего они повесили на него "щит и шлем". Олег, как мы помним, тоже "повеси щит свои въ вратех". Кстати, объяснить, зачем Олег повесил свой щит на ворота Константинополя, долгое время не удавалось. Отмечалось только, что это "было, по-видимому, в древней Руси знаком победы, при этом связанный с каким-либо ритуалом" (Д. С. Лихачев). Основанием для такого мнения служит разъяснение, приведенное в самой Повести: щит (или щиты) повешен, "показающе победу". Однако, во-первых, слово "победа" в Х – XII вв. имело гораздо более широкий спектр значений: от "поражения" до "победы". И, во-вторых, по наблюдению А. С. Львова, все слова с основой побед-, встречающиеся в ПВЛ, являются "книжными" и используются в тех случаях, когда летописец стремился "излагать мыс ль так же, как и в церковных книгах".
В "библейском" же контексте эта деталь приобретает вполне определенное значение: Олег тем самым показывал, что берет город под свою защиту.
С этим вполне согласуется вывод А. Л. Никитина, сделанный на основании "здравого смысла" (очевидно, отличающегося от "здравого смысла" Д. С. Лихачева): "В тексте рассказа можно найти еще одно доказательство мирных намерений Олега, по традиции толкуемое в прямо противоположном смысле: упоминание о его щите и щитах его сподвижников, вывешенных "на воротах" (т. е. на воротных башнях) Константино поля, "показающе победу". Если использование колес и повозок для перевозки судов, в том числе и при осаде городов, хорошо из вестно, то в этом случае мы никаких аналогов не находим. Наобо рот, различные знаки, изображения и предметы, которые помещал и на башнях и воротах крепостей, выполняли роль талисманов и оберегов, служили защитой от врага и злоумышленника, будучи в прямом смысле слова "щитом" городу и его жителям. С той же целью над городскими воротами помещали иконы, кресты и гербы. Кроме того, как показал Я. К. Грот, выражение "поднять щиты" для предводителя одной из воюющих сторон в ту эпоху означало при зыв к перемирию и началу переговоров. Поэтому можно утверж дать, что, вешая свои щиты на башнях Константинополя, "русы" объявляли о готовности отныне защищать этот город вместе с его обитателями. Если вспомнить, что вскоре в византийской армии появляются отряды "русов" (морская экспедиция на Крит 911–912 гг.), а сами греки наименовали Олега "святым Димитрием", то по добное утверждение вряд ли покажется слишком смелым".
После эпизода с парусами сообщается: "И приде Олег к Киеву, неся злато, и паволоки, и овощи, и вина, и всякое узорочье". В пророчестве же Иезекииля говорится, что за товары, вывозимы из Тира, другие страны платили золотом, пурпурными и узорчатыми тканями, пшеницей, оливковым маслом, сластями, медом, вином и выделанным железом. Эти перечни совпадают практически полностью.
Таким образом, мы наблюдаем вполне определенное сближение у летописца деталей в описании похода Олега и в пророчестве Иезекииля.
Зачем же понадобилось такое отождествление языческой Руси и Тира?
В то же время эпизод с парусами, видимо, подчеркивал, что Русь никогда не достигнет мощи и богатства финикийского города ("не даны суть словеном пре кропииньныя"). Быть может, основная идея этого летописного рассказа перекликалась с продолжением пророчества Иезекииля, посвященным обличению "начальствующего в Тире" (Иез 28 17)? Тема обличения – гордость и дерзость правителя, поставившего "ум свой наравне с умом Божиим": "От красоты твоей возгордилось сердце твое, – утверждает Иезекииль, – от тщеславия твоего ты погубил мудрость твою; за то Я повергну тебя на землю, перед царями отдам тебя на позор".
Такое решение, однако, оставляет без ответов целый ряд вопросов. Во-первых, неясно, от кого (или от чего) должен был защищать Олег столицу Византии. Во-вторых, непонятно, почему вид кораблей, поставленных на колеса, заставил греков сдать Константинополь.
Интересную трактовку описанным библейским параллелям дает Д. А. Добровольский. Он предположил, что летописец использовал образ Тира для описания Византии. Смысл такого уподобления "помогал книжникам осмыслить несомненный парадокс: победу слабовооруженного войска полудиких славян над регулярной армией, оснащенной разнообразными техническими новинками. Оправданный пророчеством, этот странный поворот истории приобретал статус божественной воли, и, соответственно, высший религиозный смысл". При этом выстраивались семантические параллели: "Русь – страна Савеев, управляемая известной своей мудростью царицей, а Византия, важнейший центр предпринимательства, культуры и техники, представляет собой новый Тир".
Подробные списки племен-участников военного мероприятия, открывающие статьи 6415 (907) и 6453 (944) гг., по мнению Д. А. Добровольского, связаны с перечислением в пророчестве Иезекииля войск Гога, "князя Роша, Мешеха и Фувала": "и выведу тебя, и все войско твое, коней и всадников, всех в полном вооружении, большое полчище, в бронях и со щитами, всех вооруженных мечами, Персов, Ефиоплян и Ливийцев с ними, всех со щитами и в шлемах, Гомера со всеми отрядами его, дом Фогарма, от пределов севера, со всеми отрядами его, многие народы с тобою" (Иез 38 4–6). При этом, подобно многолюдным полчищам Гога, отряды русских князей "покрывают" собой огромные пространства: