Не всегда сразу удавалось Комарову найти среди покупателей подходящую жертву. "Иногда и день, и два, и более проходишь",- говорил он, – пока найдешь такого. О жертвах своих Комаров отзывался презрительно, как о простофилях-дураках, без всякой жалости. На вопрос, помнит ли он лица убитых, Комаров отвечал утвердительно, но никаких кошмарных снов или тревоживших его видений он, по его словам, никогда не видел. Убийства приходились обыкновенно на среду или пятницу, в дни конных ярмарок, а в четверг и субботу иногда Комаров ходил в церковь отмаливать грех. "В среду согрешишь, в четверг – помолишься, греха и нет". Внешняя, наружная набожность у него сохранилась, хотя свою веру он считал сильно поколебленной. Интересно, что он ссылался на то, что на него действовала будто бы неблагоприятная атмосфера, в которой он находился в последние годы: "все чертями стали, ну и я чертом стал" – говорил он. Немногие, зайдя к Комарову на квартиру в качестве покупателей лошадей, выходили оттуда живыми: был один-два случая, не более, когда слишком быстро покупатели ушли, да еще один или двое в комнату не пошли, а предлагали купить и расплатиться на дворе. Особенно недоволен был Комаров девушкой лет 16 – Лопатиной, – единственной женщиной, убитой им: "брата убил, а деньги-то у нее"… "не идет в комнату, насилу затащил". Он был очень недоволен тем, что она двойную работу дала: вместо одного трупа пришлось вывозить два. Свои убийства Комаров совершал по склонности пьянствовать в компании и по склонности к насилию. На указание, что он имел возможность получить деньги на выпивку и без убийства, как извозчик, он ответил: "я уже и сам не знаю, хотелось попьянствовать". А в другой раз сказал: "пришло такое меланхольное дело и запутался". "Если бы я один пил, а то в компании". На вопрос, волновался ли он во время убийства, он, махнув рукой, со смешком ответил: "я спокойно, чего там!". Однако есть указания, что после убийства возбуждение у него проходило, не сразу и сопровождалось головной болью. На это он и сам указывал, и его жена, которая, возвращаясь, когда убийство уже было кончено, заставала мужа в возбуждении ходящим по комнате. Никакими душевными или нервными болезнями Комаров до самого последнего времени не страдал. Болел тифом. В молодости была венерическая болезнь, по его словам, мягкий шанкр. Теперь жаловался на грыжу и на то, что по утрам у него иногда бывает головокружение и, затем, бывает удушье от того, что сердце не в порядке. На вид, он – человек здоровый и сильный, поднимает пудов до 5, а в молодости – до 8 – 10; роста – среднего, с окладистой с проседью бородкой, с морщинистым, простоватым лицом, с карими глазами. Часто морщит брови. В некоторые моменты лицо, особенно глаза, принимают у него злое выражение. Внешним видом своим он напоминает ночного сторожа, дядьку какого-либо учреждения или что-либо подобное. Человек – довольно веселый. Много говорит, с юмором, прибаутками и площадною бранью. Сильно жестикулирует. Отвечает осторожно, вспоминая, не сразу. Хорошо владеет собой. Не теряется. Когда нашли первые трупы его работы, он был в толпе, ничем не выдал своего присутствия и, говорят, даже сам принимал участие в выкапывании трупов. Раз его арестовали по какому-то подозрению, но потом выпустили, так как никаких против него говорящих доказательств не нашли. С видом оскорбленной невинности, он энергично протестовал против всяких падающих на него подозрений: "знать ничего не знаю, ведать не ведаю, работаю на бирже извозчиком, такими делами не занимаюсь" и т. д. Его отпустили. Был у него обыск по подозрению в изготовлении самогона, присудили его за самогонку на несколько месяцев условно, но никаких указаний на убийства у него не нашли. Да и в этот раз, – в мае 1923 г. – не нашли бы, приди немного позднее с обыском; тогда он сумел бы увезти труп. А то пришли и нашли запертый чулан. Потребовали ключи. Жена крикнула сидевшему у окна мужу: "Василий Терентьич, скажи верхним жильцам, чтобы дали"… Тот что-то крикнул, спрыгнул со второго этажа и убежал. Через 5 – 6 часов его арестовали в нескольких верстах от Москвы.
О прошлом этого выдающегося преступника мы знаем следующее. Он – родом из Витебской губернии, русский, из бедной крестьянской семьи. В семье их было 11 братьев и все пили. Жили не дружно и друг другом не интересовались. Василий Терентьевич давно потерял из виду своих братьев и ни с одним из них в дружеских отношениях не был. Ни он им, ни они ему никогда писем не писали: Его жена говорит, что за свои одиннадцать лет супружеской жизни она никогда не видела родственников мужа. О семье своей Василий Терентьевич вспоминал без теплого чувства, даже с раздражением и злобой. Не было у него, в частности, и к матери того теплого отношения, следы которого обыкновенно не трудно подметить даже у очень тяжких преступников. И у Котова, убившего 116 человек, во время беседы о его матери, заметны были следы, если не любви, то все же некоторого уважения и теплого отношения к памяти матери. Мать выделялась в его сознании из всей массы остальных людей. У Комарова я не только не заметил этого, но нашел даже довольно злобное отношение к матери. На вопрос, вспоминает ли он когда о матери, он прямо заявил: "а что она мне хорошего сделала, чтоб мне ее добром вспоминать". Вспоминает, что в детстве отец его сильно колачивал, да и от матери ему доставалось. По-видимому, живя в своей семье, Василии Терентьевич не встречал сердечного к себе отношения и большой ласки. Семья, состоявшая из пьяницы-отца, кучи детей и вечно рожавшей или беременной матери, жила, по-видимому, хотя и без особой гнетущей нужды, но бедно и недружно; внутри нее царили вечные раздоры, наложившие свою мрачную печать на характер Василия Терентьевича. Семье некогда было заботиться о его воспитании. Он остался безграмотным и никогда не учился никакому ремеслу. Алкогольная наследственность, личный алкоголизм и тяжелая атмосфера семьи сделали его крайне раздражительным и злобным человеком. Он никогда не знал чувства симпатии ни в одной из форм его выражения, ни в виде любви, ни в виде дружбы. Больших друзей, с которыми он был бы связан сердечной привязанностью, у него никогда не было. Были лишь приятели-собутыльники, которых он, по его словам, нередко угощал водкой и самогонкой, но к этим приятелям он относился очень легко, без особой привязанности, и полагал, что и они к нему относились так же. Угощал он их не из какой-либо симпатии или склонности сделать что-либо приятное другому, а бахвальства ради, чтобы, так сказать, себя показать: "чувствуй, мол, что могу угостить, и меня уважай". На вопрос, как он относился к гибели своих приятелей на войне, долго ли горевал о них, он, с некоторым даже раздражением, отвечал: "кой черт мне о них горевать, помер и все тут, и они обо мне не стали бы горевать". Василий Терентьевич был дважды женат и недоволен обеими женами. Любви он не испытывал ни к одной, много-много у него было к ним похотливое влечение. С обеими женами он постоянно дрался. Детей также бил постоянно и ремнем, и веревкой, и пьяный, и трезвый. Семейная жизнь его жены представляла жуткую картину непрерывного деспотизма и избиений ее и детей вечно пьяным мужем.