Следующий момент заключается в том, что этот принцип вовсе не утверждает предпочтительности конкретного вида деятельности. Он только лишь говорит, что мы, при прочих равных условиях, предпочитаем виды деятельности, которые зависят от более широкого репертуара реализованных способностей и являются более сложными. Говоря более точно, допустим, что мы можем упорядочить определенное количество видов деятельности, поставив их в последовательность отношением включения. Это означает, что n-й вид деятельности требует всех навыков n-1-го вида деятельности и некоторых дополнительных к ним. На самом деле существует бесконечно много таких последовательностей, не имеющих общих элементов, и более того, многочисленные последовательности могут начинаться с того же самого вида деятельности, представляя различные способы, каким этот вид деятельности может быть надстроен или развит. Аристотелевский принцип при этом утверждает, что всегда, когда человоек занимается каким-либо видом деятельности, принадлежащим некоторой последовательности (а возможно, нескольким последовательностям), он стремится двигаться вверх в этой последовательности. В общем случае он предпочтет выполнение п-го вида деятельности выполнению n-1-гo вида деятельности; и эта тенденция будет тем более сильной, чем более велика его способность, которой предстоит реализоваться, и чем менее затруднительны усилия по обучению и развитию способности. Очевидно, предпочтительно движение вдоль возрастающей последовательности или последовательностей, которые предлагают большие перспективы для использования более высоких способностей с наименьшими усилиями.
Реальный выбор человека, комбинация действий, привлекающих его в наибольшей степени, зависят от его склонностей и талантов, а также от социальных обстоятельств, одобрения и поощрения со стороны его окружения. Таким образом, природные дарования и социальные возможности очевидным образом влияют на последовательности, которые, в конечном счете, предпочтут люди. Сам по себе рассматриваемый принцип просто утверждает склонность восходить согласно выбранной последовательности. Отсюда не следует, что рациональный план включает какие-либо конкретные цели, как и какую-то конкретную форму общества.
Опять-таки мы можем предположить, хотя это и не существенно, что каждый вид деятельности принадлежит некоторой последовательности. Основанием для этого является то, что человеческая изобретательность может обнаружить и, как правило, обнаруживает, для каждого вида деятельности продолжающуюся последовательность, которая выявляет растущий запас навыков и разнообразия. Мы, однако, остановимся в своем восхождении по последовательности, когда дальнейший подъем приводит к расходу ресурсов, требуемых для повышения или сохранения уровня предпочтенной нами последовательности. И ресурсы здесь следует понимать широко, так что среди наиболее важных окажутся время и энергия. Именно, по этой причине, например, мы зашнуровываем ботинки или завязываем галстук самым обычным образом и не превращаем эти обычные, повседневные действия в ритуал. В сутках только ограниченное количество часов, и это не позволяет нам восходить до верхних пределов во всех последовательностях, которые нам доступны. Но у узника в камере есть время для ежедневных рутинных дел, и он может выдумать такие способы их выполнения, которые в других обстоятельствах он бы не предпринял. Формальным критерием здесь является то, что рациональный человек выбирает предпочтительные образцы деятельности (совместимые с принципом справедливости) и двигается вдоль каждой из этих последовательностей до той точки, где уже невозможно улучшение результатов путем возможного изменения плана. Этот общий стандарт, однако, не говорит нам, как решить этот вопрос; он просто подчеркивает ограниченность ресурсов времени и энергии и объясняет, почему некоторыми видами деятельности пренебрегают, хотя в той форме, в какой мы осуществляем их, они могут быть дальше развиты и усовершенствованы.
Можно возразить, что нет оснований полагать аристотелевский принцип истинным. Подобно идеалистическому представлению о самореализации, с которым он в определенной степени сходен, принцип выглядит правдоподобным философским принципом, но без достаточного основания. Однако, как кажется, он рожден многими фактами повседневной жизни и подтверждается поведением детей и некоторых высших видов животных. Более того, он поддается эволюционному объяснению. Естественный отбор должен был благоприятствовать тем созданиям, относительно которых этот принцип истинен. Аристотель говорит, что люди стремятся познавать. Вероятно, мы приобрели это. желание в ходе естественного развития, и на самом деле, если принцип верен, то желание заниматься все более сложными и требующими сноровки видами деятельности оказывается нам доступным21. Человеческие существа наслаждаются большим разнообразием опыта, они получают удовольствие от новизны и удивления, от случаев проявления изобретательности, которые представляют подобного рода виды деятельности. Множественность спонтанных видов деятельности является выражением восторга, испытываемого нами в воображении и творческой фантазии. Таким образом, аристотелевский принцип характеризует человеческие существа как движимые не только телесными потребностями, но также желанием делать вещи просто ради них самих, по крайней мере, когда насущные потребности уже удовлетворены. Такого рода приносящие удовольствие виды деятельности многочисленны и варьируются по манере и способам, которыми они осуществляются, вплоть до упорства, с которым к ним возвращаются в более позднее время. Действительно, мы занимаемся ими без очевидных побудительных мотивов, и само позволение заниматься ими уже может часто служить вознаграждением за исполнение других вещей22. Поскольку аристотелевский принцип является свойством реально существующих человеческих желаний, рациональные планы должны принимать это в расчет. Эволюционное объяснение, если даже оно правильно, не является оправданием этого аспекта нашей природы. Фактически вопрос оправдания даже не возникает. Вопрос скорее ставится следующим образом: допуская, что этот принцип характеризует человеческую природу, как мы ее знаем, до какой степени следует поощрять и поддерживать нашу природу, и как это должно быть согласовано с формированием рациональных планов жизни?
Роль аристотелевского принципа в теории блага заключается в том, что он устанавливает глубокий психологический факт, который в соединении с другими общими фактами и концепцией рационального плана объясняет наши обдуманные ценностные суждения. То, что обычно считают человеческими благами, должно оказаться целями и видами деятельности, которые занимают главенствующее место в рациональных планах.
Этот принцип является частью обоснования, которое упорядочивает эти суждения. Если исходить из того, что он истинен и ведет к заключениям, согласующимся с убеждениями относительного того, что хорошо и что плохо (в рефлективном равновесии), то он занимает законное место в моральной теории. Даже если эта концепция и не истинна для некоторых людей, сама идея рационального долгосрочного плана все-таки применима. Мы можем вычислить, что хорошо для них, почти таким же способом, как и прежде. Так, представим некоторого человека, единственное удовольствие которого заключается в том, чтобы считать листики травы в различных геометрически очерченных областях, таких как газон парка или хорошо подстриженная лужайка. Во всех остальных отношениях он разумен и в действительности обладает необычными навыками, поскольку обеспечивает свое существование путем решения сложных математических задач. Определение блага принуждает нас допустить, что благо для этого человека действительно заключается в подсчете листиков травы или, более точно, его благо определяется планом, в котором уделяется особенно значимое место этому виду деятельности. Естественно, мы были бы удивлены, если бы такой человек существовал. Встретившись с таким случаем, мы попробовали бы выдвинуть другие гипотезы. Возможно, он страдает какой-то особой невротической болезнью и в ранней жизни приобрел неприязнь к человеческой дружбе, поэтому, чтобы избежать контактов с другими людьми, он считает листики травы. Но если мы допускаем, что его природа заключается в наслаждении этим видом деятельности и исключает наслаждение любым другим видом деятельности и что не существует мыслимого способа изменить эту ситуацию, то тогда, наверняка, рациональный план для него будет сконцентрирован вокруг этого вида деятельности. Это будет для него целью, которая управляет планом его действий, и именно она является для него благом. Я привел этот забавный случай для того, чтобы показать, что правильность определения человеческого блага через рациональный план не требует аристотелевского принципа. Определение является удовлетворительным, как я полагаю, даже если этот принцип окажется неточным или ложным. Но допуская этот принцип, мы, как кажется, способны объяснить, что является благом для человеческих существ, принимая их таковыми, какие они есть. Более того, поскольку этот принцип связан с первичным благом самоуважения, то оказывается, что он занимает центральное место в моральной психологии, лежащей в основании справедливости как честности (§ 67).