Обращаясь теперь к нашей теме, следует напомнить, что аристотелевский принцип заключается в следующем: при прочих равных условиях человеческие существа получают удовольствие от реализации своих способностей (врожденных и приобретенных); и это удовольствие возрастает по мере роста этих способностей или их сложности20. Интуитивная идея тут состоит в том, что человеческие существа испытывают большее удовольствие от совершения того, в чем они становятся все более искусны, и из двух видов деятельности, которые они делают одинаково хорошо, они предпочитают ту, которая требует большего репертуара, искусности и разнообразия. Например, шахматы более сложная и тонкая игра, чем шашки, а алгебра сложнее, чем элементарная арифметика. Таким образом, принцип утверждает, что человек, который умеет играть в обе игры, в общем случае предпочитает шахматы игре в шашки, а знающий арифметику и алгебру занимается алгеброй, а не арифметикой. Не требуется объяснять то, почему аристотелевский принцип истинен. Вероятно, сложные виды деятельности приносят большее удовлетворение потому, что они удовлетворяют желание разнообразия и новизны опыта и оставляют место для выдумки и изобретательности. Они также доставляют удовольствие предвкушения и неожиданности, и часто общая форма деятельности и ее структурное развитие является удивительным и красивым. Более того, простые виды деятельности исключают возможность индивидуального стиля и личностного выражения, что позволяют, а иногда даже требуют сложные виды деятельности, ибо не могут же все люди делать их одинаково.
Представляется неизбежным, что если мы хотим устроиться в этом мире, мы должны обратиться к нашим природным склонностям и урокам нашего прошлого опыта. Все это хорошо иллюстрируется примером с шахматами, даже та особенность, что большие мастера имеют свой индивидуальный стиль игры. Являются ли эти рассмотрения объяснениями аристотелевского принципа или просто уточнениями смысла этого принципа, я не обсуждаю здесь. Я полагаю, что теория блага сколько-нибудь существенно не зависит от этого вопроса.
Вполне очевидно, что аристотелевский принцип содержит вариант принципа включения. По крайней мере, самые очевидные проявления большей сложности встречаются тогда, когда при сравнении одной деятельности с другой обнаруживается, что в первой есть все навыки и тонкости второй и кое-что вдобавок. Опять-таки, мы можем установить лишь частичный порядок, поскольку один вид деятельности может потребовать способностей, не требуемых другим. Такое упорядочение - это самое лучшее, что мы можем получить, пока не имеем некоторой относительно точной теории и меры сложности, которая позволяла бы нам анализировать и сравнивать кажущиеся различными виды деятельности. Я, однако, не буду обсуждать эту проблему здесь, но буду исходить из допущения, что нашего интуитивного представления о сложности будет вполне достаточно для наших целей.
Аристотелевский принцип - это принцип мотивации. Он объясняет многие наши главные желания и объясняет, почему мы предпочитаем одни поступки другим. Более того, он выражает психологический закон, управляющий изменениями в структуре наших желаний. Так, этот принцип влечет, что с возрастанием способностей человека со временем (вызванным физиологическим, биологическим созреванием, например развитием нервной системы у ребенка) и с развитием этих способностей и мастерства в их использовании, он придет к предпочтению более сложных по сравнению с настоящим действий, которые потребуют всех его вновь приобретенных способностей. Более простые вещи, которыми он наслаждался ранее, теперь неинтересны и непривлекательны для него. Если мы спросим, почему мы с такой охотой подвергаем себя стрессам на практике и при обучении, то ответом может быть то, что (если мы оставим без объяснения внешние награды и наказания) ощутив некоторые успехи в обучении в прошлом и испытывая в настоящем удовольствие от этой деятельности, мы ожидаем большего удовлетворения по мере приобретении большего репертуара навыков. Есть еще одно следствие аристотелевского принципа. Мы являемся свидетелями упражнения хорошо развитых способностей других, и эти демонстрации вызывают в нас удовольствие и пробуждают желание делать такие вещи самим. Мы хотим быть похожими на людей, проявляющих способности, которые мы полагаем скрытыми в нашей собственной природе.
Таким образом, получается, что то, насколько серьезно мы учимся, и как успешно развиваем наши врожденные способности, зависит от силы способностей и усилий по их реализации. Поэтому, образно говоря, возникает гонка между возрастающим удовлетворением от использования все более реализованных способностей и возрастающим напряжением при обучении, по мере того, как деятельность становится все более напряженной и трудной. Поскольку природные таланты имеют некоторый предел, а сложности обучения могут ужесточаться без всякого предела, должен существовать некоторый уровень достигнутой способности, за которым выигрыш от ее дальнейшего увеличения компенсируется трудностями дальнейшего совершенствования и обучения, необходимыми для поддержания способности. Равновесие достигается, когда эти две силы уравниваются, и на этом этапе усилия по достижению большей реализации способностей прекращаются. Отсюда следует, что если удовольствие от деятельности возрастает слишком медленно, по мере развития способности (показатель, как мы предполагаем, более низкого уровня врожденной способности), то, соответственно, большие усилия при обучении приведут нас к тому, что мы рано или поздно бросим это дело. В этом случае мы никогда не займемся некоторой более сложной деятельностью, и у нас никогда не возникнет желаний принять в ней участие.
Если принимать аристотелевский принцип как естественный факт, в общем будет рациональным, с учетом других предположений, реализовывать и тренировать зрелые способности. Максимальные или удовлетворительные планы наверняка делают именно это. Но к этому нас склоняет не только существующая тенденция, постулируемая аристотелевским принципом, но и явные факты социальной взаимозависимости и природа наших, более узко понимаемых, интересов. Рациональный план - как всегда ограниченный принципами правильности - позволяет человеку процветать настолько, насколько этому способствуют обстоятельства, и использовать его реализованные способности в той мере, в какой он может это делать. Более того, его партнеры по ассоциации, скорее всего, поддержат эту деятельность как способствующую общему интересу и также получат удовольствие от этой деятельности как демонстрации человеческого совершенства.
Таким образом, в той степени, в какой желательно одобрение и восхищение со стороны других, деятельность, одобряемая аристотелевскими принципами, является благом также и для других людей.
Следует помнить о нескольких моментах, чтобы предупредить неверное понимание этого принципа. Прежде всего, он формулирует тенденцию, а не постоянную закономерность выбора, и как всякая тенденция, он может быть отвергнут. Компенсирующие друг друга склонности могут замедлить развитие способностей и предпочтение более сложных видов деятельности. Подготовка к деятельности и сама деятельность неизбежно включают различные опасности и риск, как психологический, так и социальный, и их боязнь может оказаться сильнее исходной склонности. Мы должны интерпретировать принцип таким образом, чтобы как-то учесть эти факты.
Однако если это представление вообще является теоретически оправданным, то сама эта тенденция должна быть сильной и не легко уравновешиваемой другими тенденциями. Я полагаю, что это в действительности имеет место и что в построении социальных институтов значительное место следует уделить именно этому, ибо в противном случае человеческие существа будут воспринимать свою культуру и форму жизни как скучную и бессодержательную. Их жизненная сила и живость пропадут, поскольку жизнь станет утомительной и рутинной. И объясняется это тем, что те формы жизни, которые поглощают человеческую энергию, будь это религиозное служение или чисто практические дела, или даже игры и развлечения, имеют тенденцию к беспредельным усложнению и утонченности. По мере того, как социальная практика и кооперативная деятельность захватывают воображение многих людей, они во все возрастающей мере используют все более сложные способности и новые способы работы. То, что этот процесс сопровождается наслаждением от естественной и свободной деятельности, подтверждается спонтанной игрой детей и животных, в которой обнаруживаются одинаковые черты.