- А, нет, мы с ней показывали кино, - и Борис Никитич возвращает малышку матери.
Вот он стоит на сцене, перед хором. В костюме, белой рубашке, при галстуке.
Это - торжественный момент. И дети торжественны.
Он объявляет громко, кто мы такие и что будем петь. Наступает тишина - враз умолкают шестьдесят детей. Никто на них не шикает, никто не взывает к порядку. Казалось бы, при свободе, которая царит на уроках, не принудить их стоять по стойке "смирно".
А он и не принуждает - детям передается его спокойствие, его собранность: мы артисты, мы собранны, мы будем выступать.
После концерта Борис Никитич прибегает в мой класс:
- Быстрей, мажь мне щеки помадой и губы, ну что это за помада у тебя, нужна яркая, так, - оглядывает он реквизит. - Вот эту шляпу давай, парик, фартук. Ну как я тебе?
Дети уже сидят за накрытыми столами - об этом позаботилась дирекция клуба. Борис Никитич - Официантка. К бурному восторгу детей он превратился в тетю, в фартуке, при парике, шляпе и румяных щеках.
Помню недоуменный взгляд родителей, мало кто из них смеялся: видимо, сочли эту забавную метаморфозу уроном учительскому авторитету. Но они ошибаются: дети обожают того, кто может быть одновременно строгим и веселым, серьезным и смешливым, но всегда, всегда - добрым.
Доброта атмосферна, как дыхание. Доброго человека дети| неизменно будут любить, в каком бы обличье он к ним ни явился…'
Надземелье
"Елена Рыгорывна, а давайте еще раз когда-нибудь слепим лес и зверей там всяких". Пока дети лепили, пухленькая курчавая Ирина, прикусив от старания пунцовую губу, выводила печатные буквы. Оставив на столе послание, она выбежала из класса вместе с ребятами.
Вторая группа уже занимала места за столом, а я никак не могла вспомнить, что же за лес мы тогда лепили. Столько лесов "выращено" за десять лет, а нужно вспомнить именно тот, о котором мечтала Ира. Если это было в начале года, то скорее всего - лес кленовых листьев, где каждый лист-дерево украшен лепниной. Посмотришь на изображение - и скажешь: это дерево змеиное, если вылеплены на нем змейки; это - шаровое, если на нем шары, это - машинное, если на нем машины.
А может, это был зимний лес, еловый: деревья - еловые лапы, на них ватный снег, на фанере - тоже вата сугробами, сверху присыпанная конфетти, как будто бы снег искрится, гном с мешками подарков, лисы, белки.
Или весенний лес из голых прутьев, с почками из пластилина и пуговиц, из круглых бус, а птичьи гнезда - из яичных скорлупок.
Но сейчас за столом другие дети, те, что не просили меня лепить лес. Что будем делать? А вот что: раздаю бумагу, ножницы, фломастеры, на стол водружаю маленький столик.
- Это у нас подземелье - то, что под маленьким столиком,
- А это - надземелье, - показывают на крышку столика.
- Лесное надземелье, - продолжаю, - значит, рисуем всё, что бывает в лесу.
- Деревья, кусты, цветы, - перечисляют вслух. Дети уже в работе - достаточно минуты, чтобы оказаться в лесу, которого еще нет, ни признака леса, скорее, антипризнак - маленький столик на большом столе. Но обозначено игровое пространство, и оно осваивается на глазах. Уже нарисовано и кое-как, с трудом, вырезано первое дерево - береза. Прикрепляю ее к столику пластилином. Вот - птица, приклеиваю ее к березе (пластилин тяжелый, лучше пользоваться клеем). И возникают грибы, цветы, обязательная красавица - этакая брунгильда с соской вместо ожерелья на груди. Создательница брунгильды любит своего младшего брата, тот сосет соску, значит, соска - особый знак.
Дети рисуют взахлеб, вырезать им уже некогда, да и я едва управляюсь, вырезаю абы как, лишь бы успеть. Нет, такого леса точно еще не было - совершенно таинственный, многоярусный, на возвышении. Цветы выше деревьев, брунгильда выше цветов - в такой несоразмерности есть особая прелесть, прелесть неранжированного пространства. Театр леса.
- А я сделаю всю природу - заявляет Анечка-крошечка.
Банты больше головы, круглые хитрые глазки. Аня - максималистка, подавай ей всех людей, всю природу! Что же - на кусочке картона умещает "всю природу", как и было заявлено: цветы, грибы, деревья, зайцы сбиты в кучу, не понять где заячье ухо, где ствол дерева. Анин "венец творенья" прикрепляю к древку и ставлю перед лесом.
- Вот вам птица-разнокрылица пожалуйста! - Анечка протягивает мне разнокрылицу - ракушки разной величины прилеплены к пластилиновому туловищу.
Что прежде - идея или воплощение? Для Ани процесс нерасчленен: взгляд упал на ракушки, ракушки-крылья, но они разные, а крылья у птицы одинаковые. Ну и что? Пусть тогда будет разнокрылица.
Аня задала тон, постепенно все переходят от рисования к лепке. Птица оказывается первым жителем подземелья. В подземелье, конечно же, и пираты, и страшилы, и драконы. Чтобы все они не выбрались оттуда, между ножек столика натягиваем гофрированную бумагу, оставляя место только для входа. А вдуматься: верно-то как!
Надземелье - воздушное, рисованное, подземелье - земляное, тяжелое, пластилиновое. Было ли замыслено разнофактурное пространство? Нет. Нас вывела на него интуиция Анечки-крошки. Она задала тон, как джазовый пианист, увлекающий за собой оркестр. Именно так родился и наш лес с подземельем. Тему задала Ирочка (сейчас она на уроке музыки), Аня - тон. А вместе - вышел концерт для леса с подземельем. Мы сыграли его в десять рук на одном дыхании.
В трудные минуты я достаю из сумки Ирочкину записку с поистершимися буквами. Если все рухнет - а предчувствие, что и эту студию, как предыдущую, кто-то разрушит, не покидает меня, - то утешением останется девочка, которая всегда захочет вместе со мной
ЕЩЁ РАЗ КОГДА-НИБУДЬ ВЫЛЕПИТЬ ЛЕС И ВСЯКИХ-ТАМ-ЗВЕРЕЙ
Ничья
вздыхает Виталик. - А то, что это был не простой человек.
- А какой же?
Навстречу мне, из глубины коридора Русаковской больницы, движется маленькое существо, ребенок-лягушонок. Над верхней губой - свежие швы, ноги враскоряку. На вид - годика два, не больше.
К счастью, вместе с пластилином, воском и фломастером (я иду заниматься с Темой, о нем - речь впереди) у меня с собой мишка и заяц, игрушки дочери. Я достаю их из сумки, девочка (этим существом была девочка) выхватывает у меня потрепанных зверюшек, бежит, ковыляя, в угол, устраивается с добычей так, чтобы никто не смог отобрать ее. Так собаки уносят кость в укромный угол.
Только мы с Темой принялись лепить, дверь в палату открывается. Санитарка вводит девочку с игрушками. Спрашивает строго:
- Какая это тетя подарила?
Малышка тычет в меня пальцем, мычит. В глазах - страх: сейчас, сейчас отберут зайца с мишкой.
- Я ей подарила.
- Ну ладно, иди. А то, знаете, она все тащит, - оправдывается санитарка.
Девочка спасена. Опять устроилась в том углу, в коридоре, протяжно скулит, видно, беседует со своими друзьями, рассказывает им, какого только что натерпелась страху.
Эта девочка - ничья. Она - отказная. Так объяснил врач. В "Русаковке" ей прооперировали заячью губу, теперь переведут в Филатовскую - вправлять врожденный вывих бедра.
Девочка сидит на корточках, смотрит на меня из-под руки. Так на птичьем рынке смотрят звери на людей - щенки, котята, старые псы, покорно занявшие место в собачьем ряду. Эту девочку никто не избалует, так и пойдет по жизни - ничья, неизвестно по чьей прихоти оказавшаяся на свете. А где-то живут ее родители. Родители ничьего ребенка.
"Когда подступает отчаяние…"
Сокровенные воспоминания: "А вы помните, как я сидела у вас на коленях и лепила яблоко?!" Наде девять лет. Она живет у нас в семье, вместе со своей мамой. Маленькая, плотненькая, смуглая, с горящими черными глазами, эта девочка уже хлебнула горя - на ее коротком веку были и побои, и интернаты, и больницы. Она научилась ценить малое добро и никогда его не забывает: "А вы помните мы с мамой к вам пришли и вы подарили мне утенка". Нет, не помню ни слепленного яблока, ни утенка.
Как-то мы ехали в машине, ее затошнило. "Ты пой, и тебя не будет тошнить", - посоветовала я ей. И она покорно запела. Это было вдохновенное пение, хотя пела она какую-то дурацкую песню, но пела ее, как псалом, тихонько, хоть и брала высоко, да не было ни одного фальшивого звука. Это было молитвенное пение, а ведь ее тошнило!
Когда они поселились у нас, ее мама говорила: "Надя не умеет ни лепить, ни рисовать". Но не прошло и недели, как Надя вместе с детьми стала прекрасно лепить и рисовать. Иначе и быть не могло.