Мы простояли, позируя фотографу, около часа, когда с губ Руби сползла улыбка. В промежутке между двумя снимками она жалобно прошептала:
— Кьяра, почему ты меня не предупредила, что они любят щипаться? У меня весь зад будет в синяках, а во что превратится костюм, представить страшно. Представляешь, они перед этим даже не вытирают руки!
Я улыбнулась:
— Добро пожаловать в реальную жизнь, детка. Ты набираешь себе постоянных клиентов. С этого вечера каждый уйдет с твоей фотографией, и половина из них придет потом в “Тиффани”, чтобы на тебя посмотреть. Считай, что синяки на заднице — это инвестиции в твое будущее благополучие.
Кажется, мои слова не вполне убедили Руби, но когда следующий гонщик поднялся на помост, она натянула на лицо приветливую улыбку. Я наблюдала за ней весь вечер, и эта улыбка не сходила с ее лица, хотя пару раз я заметила, как она хватала особо ретивого поклонника за руку и щипала за мясистую часть между его большим и указательным пальцами — она заметила, что так делала я. Но при этом она продолжала сиять, и мужчины оба раза улыбались в ответ.
Хуже всех оказался Рой Делл Паркс. Он то и дело находил поводы для того, чтобы подойти и поговорить с Руби, а она, судя по всему, была вовсе не против. Девушка улыбалась и ворковала что-то в ответ тихим нежным голоском. Ума не приложу, что она нашла в этом громиле.
Был поздний вечер, когда я снова заметила Джона Нейлора, на сей раз это был точно он. К тому времени состоялось бог знает сколько заездов, громкоговоритель так искажал голос диктора, что почти невозможно было разобрать, что он объявляет. Все ждали главного события вечера. Рой Делл Паркс и еще двадцать гонщиков готовились к большому заезду — в пятьдесят кругов, разыгрывался главный денежный приз. Последний заезд должен был стартовать через полчаса, и после этого мы с Руби наконец могли уехать. Я с нетерпением считала минуты, когда, подняв голову, обнаружила, что на меня уставился Джон. Я уже собиралась его окликнуть, как вдруг поняла, что во всем этом что-то не так. Джон, тот самый парень, который приходил в клуб столько раз, что я уже и со счета сбилась, и далеко не всегда по делам, тот самый Джон, который отвез меня домой после того, как один пьяница ударил меня по голове, сейчас стоял в каких-то двадцати ярдах от меня в обнимку с миниатюрной брюнеткой.
Думаю, стоит пояснить, что наши отношения балансировали на грани между физическим влечением и дружбой, и я рассчитывала, что со временем эта привязанность примет более конкретную физическую форму. Не отрицаю, что я не имею никаких прав на Джона, но искры, которые не раз проскакивали между нами, давали мне повод верить, что мы кое-что значим друг для друга.
Нейлор наблюдал за мной точно так же, как бывало в самом начале нашего знакомства — с бесстрастным выражением лица, словно ему до меня и дела нет, но я-то знала, что это не так. Таким же взглядом он смотрел на меня в нашу первую встречу, Джон тогда расследовал убийство и считал, что я и моя подружка имеем к нему какое-то отношение. Он смотрел так всякий раз, когда являлся, чтобы со мной поговорить, но ведь он приходил снова и снова, даже когда в этом не было нужды.
Итак, я уставилась на Джона Нейлора и застыла с широко раскрытыми глазами и разинутым ртом. Он все смотрел и смотрел на меня. Его спутница заметила, что парень отвлекся, и потянула его за локоть, как будто хотела вытащить на сцену, чтобы он сфотографировался с нами. Джон повернулся к ней, потом снова посмотрел на меня — на этот раз лишь мельком, — потом отвернулся, наклонился к брюнетке и поцеловал ее.
Он целовал эту женщину именно так, как я мечтала, чтобы он когда-нибудь поцеловал меня: крепко, с чувством и так, будто это для него всерьез.