На протяжении последующего столетия систематическое заимствование европейских военных институтов и практик оказывало большое влияние на российское восприятие османского способа ведения войны. Хотя поражение Петра I на Пруте в 1711 году продемонстрировало, что султан все еще является грозным противником, последующие войны убедили российских военных людей в ущербности османской военной организации. Автор первой победы российских войск над османской армией в полевом сражении фельдмаршал Буркхард Кристоф фон Миних мог похвастаться в своих воспоминаниях, что с войны 1735–1739 годов "турки и татары стали уважать русское войско". Три десятилетия спустя в ходе нового столкновения с османами батальонный командир, а позже российский посол в Лондоне С. Р. Воронцов замечал, что или "нынешние Турки не те стали что были во время императрицы Анны Иоанновны, или мы сами с того времени в пользу нашу очень переменились". Ветеран русско-турецкой войны 1768–1774 годов генерал-лейтенант А. А. Прозоровский отмечал, что "все правила, которыя в регулярной войне суть превосходны, у [османов] не имеют своего действия", и приходил к выводу, что "у сих людей не строю, ни порядку нет". Как заявлял ветеран войны 1768–1774 годов Г. А. Потемкин, "мы испытали турецкую силу, а потому знаем, чего убегать и как поражать их". Согласно знаменитому фавориту Екатерины II, формула успеха состояла в том, чтобы "искать в поле и, разбив, не давать оправляться". Поскольку "сильны турки защищаться в укреплениях, для того не должно брать крепостей штурмами, тем паче что положение их большей частию таковое, что сами упасть должны".
Российские офицеры вскоре осознали, что численное превосходство играло меньшую роль в конфликтах с османами, чем в европейских войнах. Как отмечал вскоре после Кагульской баталии российский главнокомандующий П. А. Румянцев, "ежели бы туркам удалось разбить наш корпус, состоящий из 25 000 человек, то и 50 000 имели бы ту же участь". Словно в подтверждение этих слов 80‐тысячная российская армия не смогла добиться решающих успехов в кампании 1809–1810 годов, несмотря на то что Османская империя находилась на тот момент в глубочайшем кризисе. После того как сильно уменьшившееся российское войско одержало явную победу над армией великого визиря под Слободзеей в 1811 году, автор этой победы М. И. Кутузов отмечал, что "против турок успех зависит не от многолюдства, а от расторопности и бдительности командующего генерала". Кутузов отражал уже укоренившееся на тот момент восприятие османов как неискушенных в стратегии и в тактике, советуя не действовать против них "как против европейских войск всею массою сил совокупно". "Они по природе своей не в состоянии быть столько деятельны, чтобы быстротой движения чтобы совокупных сил подавлять… отделенные части" российских войск.
В своих суждениях Кутузов опирался на личный опыт трех русско-турецких войн. Румянцев, Потемкин, Суворов и Прозоровский служили либо корпусными командирами, либо главнокомандующими в двух из четырех русско-турецких войн, которые следовали друг за другом с коротким промежутком в последней трети XVIII и первой трети XIX столетия. Не ограничивавшиеся "турецкими кампаниями" военные карьеры Румянцева, Суворова, Кутузова и многих менее известных российских генералов включали в себя войны с Пруссией (1757–1762) и Францией (1799–1800, 1805–1807 и 1812–1814). Это чередование противников стимулировало рефлексию относительно различий между ними и стало важнейшим фактором обсуждения османского способа ведения войны в работах представителей российского офицерского корпуса.
Эпоха, в которую войны с Османской империей и европейскими государствами занимали столь важное место в биографиях многих российских дворян, была так же периодом вестернизации и растущей теоретической искушенности царских офицеров. Эта тенденция проявилась среди прочего в растущем числе публикаций переводных и российских исследований, в которых освящались общие вопросы военного дела, а также сравнивались стратегии и тактики различных наций. Уже в середине XVIII столетия российские офицеры могли узнать о габсбургском опыте войн с Османской империей из переведенных мемуаров Раймондо Монтекукколи (1704) и работы Луиджи Фердинандо Марсильи "Военное состояние Османской империи" (1732). Позже распространяющееся знание европейских языков позволило российским офицерам размышлять о своем собственном опыте "турецких кампаний" в свете работ о русско-турецких войнах, составленных западными авторами, часть которых временно вступали на российскую или османскую службу.
Базовые предпосылки, на которых основывалась эта рефлексия, проявляются в работах профессора военной истории Московского университета Якова Ивановича де Санглена. Вопреки современной ему гуманистической критике войны, де Санглен рассматривал военное искусство как одно из проявлений просвещения, которое "показывает нам средства защищать безопасность народов, наказывать грубых нарушителей спокойствия, утверждать мир и благосостояние обществ". Согласно автору, цивилизующий аспект военной науки нашел свое высшее выражение в личности Петра Великого, который стремясь "поставить народ свой на высшую степень гордости и славы обратил внимание на воинскую часть, которую он совершенно в своем государстве преобразовал". Важность военной науки для успеха в модерной войне доказывалась от противного примером османов, которые, несмотря на их природную воинственность, "неспособны сражаться сообразованными народами Европы". Де Санглен утверждал, что "[если] бы Турки были столько же способны к образованию себя, как и Русские, они давно приметили бы что реформа их воинского искусства, по образцу Европейскому, есть единственное средство, спасти свое отечество, клонящееся к упадку".