Для целей нашего анализа полезно разработанное еще Платоном учение об "идее вещи". По мнению современных исследователей, "делая вещи зримыми, сама идея очам не предстает, ибо она не вещь, а рациональная структура вещи. При этом нельзя считать идею просто результатом абстрагирующей деятельности сознания. ‹…› Смешав рациональную структуру вещи с самой вещью, мы поступим в точности, как Гиппий, который говорил, что красота – это девушка, кувшин, половник… И впадем в ошибку еще грубее, если поймем идею на современный лад – как мысль в голове, как отражение некоторой объективно существующей вещи в сознании субъекта. ‹…› Все вещи существуют как представители своих генов-родов, все вещи пребывают в генах и в Едином, отдельно от вещей несуществующих. ‹…› Не бывает вещей безыдейных, вещей без устоя, но не все вещи достойно представительствуют свой "ген", собственное начало. Одни это делают лучше, другие хуже, некоторые – совсем плохо. И в случае неудачного представительства может произойти смешение, путаница, бесчинство, нарушающее стройность (от строй, космос) миропорядка. Это случается тогда, когда вещи подделываются под то, чем они не являются, симулируя бытие из-за недостатка его" [Погоняйло 1998, с. 17–18]. В случае куклы и подобных ей предметов мы можем говорить о "гене" антропоморфизма. И именно с точки зрения представления в этих вещах идеи подобия человеку следует судить о степени их "удачности" или "неудачности".
По мысли М. К. Мамардашвили, вещь невозможно "измерить", т. е. не только выстроить относительно нее какую-то научную теорию или "знание причин", но и просто воспринять в качестве "этой" вещи, не "вставив" ее в какую-то рациональную структуру. Но "вставление" это неподконтрольно сознанию, оно "эксплицируется постфактум – в философии учений и систем" [Мамардашвили 1990, с. 9]. Это утверждение, по сути, воспроизводит ключевое положение теории американского физика Хью Эверетта о многовариантной Вселенной (Мультиверсе), согласно которой возможно бесконечное множество независимо существующих классических картин мира и интерпретаций событий, одномоментно возникающих у разных наблюдателей [Everett 1957; Дойч 2001]. Фактически это предполагает множественность интерпретаций одной и той же вещи, ее различные трактовки в разных мировоззренческих системах. Иначе говоря, такая вещь, как кукла, может получать очень разные истолкования как в различных культурах, так и в индивидуальных практиках. Верно и обратное: в различных культурах и в индивидуальных практиках куклой (антропоморфным артефактом) могут признаваться очень разные по форме вещи. Но при этом у них есть некие общие уникальные признаки и свойства, которые и позволяют нам говорить о феноменологии куклы.
Современные исследователи прослеживают историческую эволюцию статуса вещи: от личностно окрашенного, одухотворенного и зачастую сакрализованного предмета в традиционной культуре [Новик 1998] к статусу "партнера по социальному взаимодействию" в культуре современной. В Новое время "рациональная структура вещи преобразилась в операциональную, идея буквально овеществилась в особых предметах – механизмах, оказавшись на виду у всех" [Погоняйло 1998, с. 19]. В современном мире "вещь превращается в функциональный компонент обычной, рутинной деятельности человека, ее заменяемость становится регулярной (вплоть до одноразового использования)" и у нее "вместо символизма статуса, биографии, идентичности возникает символизм ранга, богатства" [Голофаст 2000]. А это, в конечном счете, сводит значение вещи в современном индустриальном и постиндустриальном обществе к легко заменяемой и имеющей ценность только в качестве новинки или антикварного раритета "вещице" [Шпаковская 2000].
Конечно, утилитарное использование вещи также культурно-специфично и "неочевидно" для представителей иных культур. Однако смысл "практической пользы" вещи можно просто продемонстрировать, в то время как символические значения требуют погружения в культурно-исторические и мифологические контексты и знания о спектре возможностей "правильного" ситуативного употребления данной вещи. С этой точки зрения даже смысл игры с куклой, не говоря уже об обрядовых или иных культурно-символических ее употреблениях, не имеет простого "практического" объяснения, но требует в каждом случае нового истолкования, исходя из наших знаний о данной культуре и конкретном индивиде, который совершает с ней те или иные манипуляции.
Историография, обзор литературы и анализ источников
Степень изученности. Интерес к феноменальным свойствам антропоморфных предметов и оживленным при помощи магических способов "копиям человека" характерен уже для цивилизаций Древнего Мира, что нашло, например, отражение в древней мелкой пластике (палеолитические Венеры), в мифах о создании Божеством человека из различных природных материалов и в упоминаемых Гомером изваянных из золота "прислужницах" Гефеста [Илиада, песнь XVIII, с. 417–420]. К античности относится и упоминаемое Платоном представление о людях как о куклах-марионетках, управляемых божеством в театре теней [Государство, кн. 7]. Новый всплеск интереса к этой проблематике возник в Средневековье в связи с развитием алхимии и на фоне попыток создания искусственного человека – гомункулуса, что нашло продолжение в легендах о Франкенштейне и Големе [Scholem 1960]. Увлечение в конце XVIII в. автоматами, в том числе заводными куклами, определило "вспышку мифологии куклы в эпоху романтизма" [Лотман 1992]. Например, героиня "Песочного человека" Э. Т. А. Гофмана [Гофман 2000], Олимпия, в глазах обожающего ее Натанаэля – "одеревенелая и неподвижная" и тем не менее "прекрасная статуя" (ср. античную легенду о Пигмалионе, влюбившемся в статую). Образ куклы в своих произведениях использовали Вольтер, В. А. Гете, А. Франс, У. Теккерей, Ж. Санд, Б. Прус, М. Метерлинк и другие известные писатели и драматурги. Именно в этот период куклы становятся важной деталью интерьера [Змеева 2006].
В русской литературе конца XVIII – начала XIX века гофмановский мотив человека-автомата, "живой статуи", куклы [Гофман 2000; Гофман 2008; Голова 2006] нашел отражение в рассказе "Пагубные последствия необузданного воображения" из цикла "Двойник, или Мои вечера в Малороссии" А. Погорельского, где также речь идет о юноше, полюбившем прекрасную девушку-куклу [Погорельский 1987; Турьян 2007]. Символические презентации куклы использовали в своих философских трактатах и эссе И. А. Крылов [НКРЯ: Крылов 1789; НКРЯ: Крылов 1792a, b] и А. Н. Радищев [НКРЯ: Радищев 1792–1796]. Вполне ожидаемой является кукольная проблематика в произведениях, предназначенных для детской аудитории – "Черная курица, или Подземные жители" А. Погорельского (1829 г.) и "Городок в табакерке" В. Ф. Одоевского (1834 г.) [РФПЭР 1987; Нежданные гости 1994]. Хотя указанные произведения и не являются научными исследованиями, в них рассматриваются важные для изучения концепта "кукла" темы: кукла как "модель" или двойник человека, а также ее манипулятивные свойства.
Мотив человека-куклы является сквозным в цикле "Пестрые сказки" В. Ф. Одоевского. В одной из сказок ("Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту") девушка, превращенная заморским лавочником в куклу, символизирует лишенный собственных мыслей и чувств под воздействием ориентированной на западные ценности системы воспитания типаж "светской дамы": "Злодеи воспользовались этим мгновением, вынули из нее сердце и опустили его в свой бесовский состав. Долго, долго они распаривали бедное сердце русской красавицы, вытягивали, выдували, и когда они вклеили его в своё место, то красавица позволила им делать с собою всё, что было им угодно. Окаянный басурманин схватил её пухленькие щёчки, маленькие ножки, ручки и ну перочинным ножом соскребать с них свежий славянский румянец и тщательно собирать его в баночку с надписью rouge vegetal; и красавица сделалась беленькая-беленькая, как кобчик; насмешливый злодей не удовольствовался этим; маленькой губкой он стёр с неё белизну и выжал в сткляночку с надписью: lait de concombre, и красавица сделалась жёлтая, коричневая; потом к наливной шейке он приставил пневматическую машину, повернул – и шейка опустилась и повисла на косточках; потом маленькими щипчиками разинул ей ротик, схватил язычок и повернул его так, чтобы он не мог порядочно выговорить ни одного русского слова; наконец затянул её в узкий корсет; накинул на неё какую-то уродливую дымку и выставил красавицу на мороз к окошку".
Купивший эту куколку молодой человек предпринимает отчаянные усилия, чтобы вернуть ей умение чувствовать и мыслить самостоятельно, но в ответ слышит лишь дежурные фразы о "чувстве почтения и преданности, с которыми честь имею быть, милостивый государь, вам покорная к услугам". Не удивительно, что в конце концов "однажды спросонья он выкинул куклу за окошко; за то все проходящие его осуждали, однако же куклу никто не поднял" [Одоевский В. Ф. Пёстрые сказки с красным словцом (1833)].