Но каковы гарантии серьезного исследования научных вопросов? Последовательное применение аналитического и синтетического методов. В свою очередь, изучение политических вопросов будет полнее, если их подвергать исследованию a priori и a posteriori. Отсюда – установление двух различных властей, из которых одна рассматривает все с точки зрения общих интересов нации, другая – с точки зрения частного интереса индивидуума. Для приведения в исполнение всякого решения требуется предварительное одобрение обеих властей. А так как эти власти равны между собою, то они предполагают третью, поддерживающую между ними равновесие и заключающую их в надлежащие пределы. Эта "регулирующая или умеряющая" власть должна обладать следующими прерогативами: правом вновь исследовать вопросы, уже разрешенные обеими властями, правом "исправлять их ошибки" и правом предлагать им целесообразные меры. Таковы необходимые основы всякой хорошей конституции.
Что касается подробностей, второстепенных положений, то, по мнению Сен-Симона, они должны меняться в зависимости от времени и места. Но пусть не говорят: такая конституция – химера, годная только на утешение кропателей книг. Она существует, ей уже сто лет, и эти сто лет являются как бы опытом, подтверждающим теорию. "Один народ, – продолжает Сен-Симон, почти повторяя выражения Монтескье, – самостоятельно сделался свободным и могущественнейшим из народов Европы". И вот Сен-Симон, в свою очередь, пишет главу об английской конституции.
Прийти к простой апологии парламентарного режима можно было бы и без такого длинного предисловия. Но в этом далеко не последнее слово Сен-Симона. Тот же самый человек, который выставил английскую конституцию как совершенный образец, как идеал, впоследствии скажет: "Если английская конституция слывет во Франции за образцовую, это обусловливается детским состоянием политической науки". Он скажет также, что Англия обладает "убогой" конституцией. Она находится "в судорожном состоянии, в состоянии кризиса". Английский строй – переходный и проч.
Это противоречие объясняется, несомненно, тем фактом, что Сен-Симон никогда не мог похвастаться постоянством своих политических убеждений. Он попеременно то льстил императору и империи, то превозносил парламентаризм, то выставлял себя пламенным легитимистом. Но оно объясняется также и причинами высшего порядка. Сен-Симон пришел к тому заключению, что настоящая политическая революция состоит не столько в преобладании той или другой политической формы, сколько в переходе власти к промышленности, в замене чисто феодального строя или того смешанного, полупромышленного, полуфеодального строя, каким именно и является английский, "промышленным строем".
Царство индустриализма – такова определенная практическая цель, преследуемая Сен-Симоном, когда он теряет из виду создание всеобъемлющей науки, о которой он сначала мечтал. "Все совершается чрез промышленность, и должно совершаться чрез нее", – говорит он в начале Катехизиса. А в другом месте мы читаем: "промышленный класс – основной; класс, питающий общество". Но когда мы спросим, что собственно Сен-Симон разумел под промышленностью и промышленным классом, то заметим, что его идеи на этот счет никогда не были, быть может, особенно ясны, и, во всяком случае, значительно менялись.
При чтении некоторых страниц Катехизиса можно подумать, что Сен-Симон имел в виду главным образом выступление на сцену, активное вмешательство крупных промышленников, выступление, как он выражается, "шоссе д’Антэн", противополагая последнее Сен-Жерменскому предместью. Например, когда он уверяет, что "произойдет великая реформа, радикальная перемена" и "промышленная система вполне утвердится" в тот день, "когда король вверит крупнейшим промышленникам высшее управление финансами", в тот день, когда он отдельным указом создаст высшую финансовую комиссию из этих промышленников для составления проекта бюджета и рассмотрения, правильно ли министры употребили назначенные им кредиты.
Но в том же сочинении, несколькими страницами выше, нет и речи о "крупнейших" промышленниках. Там Сен-Симон говорит о "двадцати четырех двадцати пятых нации", подразумевая здесь фабрикантов, купцов и банкиров. У Сен-Симона мало-помалу развивается демократическое чувство; является идея, что нация должна играть роль в своей собственной судьбе; наконец, "пролетарии" кажутся ему способными стать равноправными членами политического общества – все это приводит нас к мысли, что позднейшее значение формулы сильно разнится с первоначальным. В конце концов она стала означать участие большинства в общественных делах.
Как же понимать, как представлять себе этот "промышленный строй", долженствующий быть результатом обновления, о котором мечтал Сен-Симон?
И в данном случае указания мало согласуются между собою. Новый строй будет, говорят нам, благоприятствовать расширению свободы. При старой системе дело шло прежде всего о том, чтобы "дать силу правительству", чтобы прочно установить власть "высших классов над низшими". При новой системе легко будет поддерживаться порядок, и поддержание порядка отступит на второй план. Главная цель – "улучшение участи отдельных личностей". Отныне "деятельность правительства" может быть доведена до минимума, и люди будут пользоваться "наивысшей степенью свободы, какая только совместима с общественным состоянием". Однако в том же самом отрывке, несколькими строками выше, Сен-Симон восстает против мысли, что правительство не должно вмешиваться в заботы о счастии общества. Но если правительство будет заботиться об общем счастии, то тем самым будет настежь открыта дверь для излишеств власти, для злоупотреблений вмешательством. Каким же образом "сузить" деятельность власти, каким образом обеспечить гражданину большую свободу, чем при старом порядке?