* * *
Разоблачив скрываемую Сталиным "страсть" к "запутыванию жандармов", Радзинский демонстрирует свои психоаналитические способности, позволяющие ему легко проникать в подсознание давно ушедших из жизни людей.
Радзинский:
"Тускла, одинакова горийская жизнь. Одним из самых сильных впечатлений Сосо была публичная казнь двух преступников.
13 февраля 1892 года. Тысячная толпа собралась у помоста. Отдельно в толпе - учащиеся и преподаватели духовного училища. Считалось, что зрелище казни должно внушать чувство неотвратимости возмездия, боязнь преступления. Из воспоминаний Петра Капанадзе: "Мы были страшно подавлены казнью. Заповедь "не убий" не укладывалась с казнью двух крестьян. Во время казни оборвалась веревка, но повесили во второй раз". В толпе у помоста были двое будущих знакомцев: Горький и Сосо. Горький описал казнь, а Сосо запомнил. И понял: можно нарушать заповеди".
Радзинский вместе с Петей Капанадзе считает, что государство не имеет права нарушать заповедь "не убий" даже применительно к "разбойникам", убивающим и грабящим путников в целях собственного обогащения. Вполне возможно, что в сознании мальчика Пети Капанадзе и его друзей заповедь "не убий" не укладывалась с казнью двух крестьян. Особенно если речь шла о казни именно "крестьян" за незначительные, не опасные для общества преступления. Но ведь в данном эпизоде рассказано о наказании "преступников", "разбойников". Поэтому надо согласиться с мнением маленького Сосо, которое он высказал Радзинскому во время очередного спиритического сеанса, о неприменимости заповеди "не убий" в отношении убийц! Только тогда именно разбойники, убийцы и маньяки не посмеют нарушать заповедь "не убий" в страхе перед неотвратимым возмездием!
Жаль только, что психопатические способности Радзинского не позволили ему подольше остаться в подсознании маленького Сосо. Впрочем, возможно, архивник и сам не захотел, встретив там мысли Сталина, не поддающиеся осмыслению драматургическо-понятийным аппаратом. Сделать такое предположение позволяет нам рассказ еще одного очевидца этого события.
Г. Размадзе:
"Было это, кажется, в 1892 году. Стражники поймали трех осетин, разбойничавших в Горийском уезде. На берегу Лиахвы назначена была публичная казнь.
На зрелище собралось все население городка. Как сейчас помню - три отдельные виселицы, под ними деревянные площадки, два ряда войск, окружавших место казни. Сосо Джугашвили, я и еще четверо наших товарищей по училищу залезли на деревья и оттуда наблюдали это страшное зрелище. Привели трех закованных человек. Кто-то торжественно огласил приговор. Одного осетина отделили от остальных - мы поняли, что казнь заменена ему другим наказанием, - ас двух других стали сбивать кандалы. Осужденным закрутили за спины руки, надели на них мешки. Облаченный в красное палач отвел их на площадки, окрутил вокруг шей петли, оттолкнул табуретки. Люди повисли в воздухе. Через несколько секунд, когда палач стал подтягивать веревку, один из повешенных сорвался, его стали вешать снова. Эта жуткая картина произвела на нас, детей, самое тяжелое впечатление. Возвращаясь с места казни, мы стали обсуждать, что будет с повешенными на том свете. Будут ли их жарить на медленном огне. Сосо Джугашвили разрешил наши сомнения: "Они, - сказал он, задумавшись, - уже понесли наказание, и будет несправедливо со стороны Бога наказывать их опять". Это рассуждение о справедливости было очень характерно для Сосо. В играх, в борьбе всегда требовал он поступать и судить справедливо, был беспристрастным и неподкупным арбитром во всех ученических спорах. Именно несправедливость, царившая на земле, заставила Иосифа Джугашвили усомниться в существовании бога, пока он не стал в результате разностороннего чтения убежденным атеистом".
Отчего ж Радзинский не привел воспоминания Г. Размадзе в своем геморроидальном сочинении?
Даже если он не понял глубину философских размышлений маленького Сосо, свидетельствующих о формировании у него обостренного чувства справедливости, все равно скрывать такой важный документ от читателя нехорошо. Настоящие архивариусы так не поступают!
Фразой "В 1894 году Сосо блестяще закончил училище - "по первому разряду" - и поступил в первый класс Тифлисской духовной семинарии" Радзинский заканчивает описание учебы Сосо Джугашвили в духовном училище, отчаявшись найти в этом периоде жизни Сталина что-нибудь нехорошее.
А между тем, есть интересные свидетельства, позволяющие взглянуть на маленького Сосо объективно, а не презрительно-прищуренным глазом Радзинского.
Г. Елисабедашвили:
"У этого одаренного мальчика (Сосо. - Л. Ж.) был приятный высокий голос-дискант. За два года он так хорошо освоил ноты, что свободно пел по ним. Вскоре он стал уже помогать дирижеру и руководил хором. В тот период, когда пел Сосо, в хоре набрались хорошие голоса. При этом и я, как молодой дирижер, был заинтересован в том, чтобы показать себя хорошим руководителем… Мы исполняли вещи таких композиторов, как Бортнянский, Турчанинов, Чайковский и др.".
Не каждого Господь одаривает способностью воспринимать и наслаждаться классической музыкой. Можно ли представить себе Радзинского, напевающего тему адажио Второго концерта Рахманинова или "Ой, ты степь широкая"? Не поэтому ли архивник постарался не заметить свидетельства о музыкальной одаренности Сталина?
А. М. Тихвинидзе обращает внимание Радзинского на другую черту характера Сосо Джугашвили:
"Преподаватель Илуридзе упорно придирался к Иосифу и всегда на уроке старался "срезать" его как вожака нашей группы. Он называл нас "детьми нищих и несчастных".
Однажды Илуридзе вызвал Иосифа и спросил: "Сколько верст от Петербурга до Петергофа?"
Сосо ответил правильно. Но преподаватель не согласился с ним. Сосо же настаивал на своем и не уступал…
Он (Илуридзе. - Л. Ж.) стал кричать и ругаться. Сталин стоял неподвижно, глаза его так и расширились от гнева… Он так и не уступил".
Не заинтересовала Радзинского такая особенность характера мальчишки Сосо, как бескомпромиссность, основанная на уверенности в своей правоте, и он не приводит свидетельства М. Тихвинидзе.
Далее Радзинский переходит к описанию учебы и жизни Сосо Джугашвили в православной семинарии Тифлиса.
"Учащиеся жили в большом здании, отделенные стенами от полного соблазнов южного города. Суровый, аскетический дух служения Господу царил в семинарии.
Раннее утро, когда так хочется спать, но надо идти на молитву. Торопливое чаепитие, долгие классы, и опять молитва, затем скудный обед, короткая прогулка по городу. И вот уже закрылись ворота семинарии. В десять вечера, когда город только начинал жить, учащиеся уже отходили ко сну после молитвы. Так началась юность Сосо".
"Марксизм быстро завоевывает Тифлисскую духовную семинарию. Семинаристам легко усваивать марксистские идеи: жертвенное служение нищим и угнетенным, презрение неправедному богатству, обещание царства справедливости с воцарением нового мессии - Всемирного пролетариата - все это отчасти совпадало с тем, что было посеяно религиозным воспитанием. Отменялся только Бог".
Здесь Радзинский частично прав. Сосо и другие пытливые ребята не могли не обратить внимание на чудовищную жестокость, мстительность и злобу еврейского племенного божка, которого Ветхий Завет предлагал семинаристам считать Богом. Очень не нравился такой "Бог" и великому Льву Толстому.
Радзинский:
"Теперь Сосо - постоянный слушатель всех марксистских диспутов. И все заманчивее звучит для гордого, нищего мальчика великое обещание революции: "Кто был ничем - тот станет всем".
"В революционное движение вступил с 15 лет", - напишет он впоследствии…"
Его расставание с прошлым, его одиночество находят выражение в стихах, что обычно для юноши. Он посылает стихи в "Иверию". Журналом руководит король грузинских поэтов - князь Илья Чавчавадзе.
"Иверия" печатает стихотворения Сосо - обычные юношеские грезы о луне, цветах. Семь стихотворений в 1895–1896 годах опубликовал в журнале поэт Сосо. Первое - бравурное, счастливое:
Цвети, родная Иверия!
Ликуй, родимый край…
Последнее - трагическое:
Там, где раздавалось бряцание его лиры,
Толпа ставила фиал, полный яда, перед гонимым
И кричала: "Пей, проклятый!
Таков твой жребий, твоя награда за песни.
Нам не нужна твоя правда и небесные звуки!"
Согласно легенде, Чавчавадзе верил в будущее поэта. Даже напутствовал: "Следуй этой дорогой, сын мой". Возможно, это не только легенда: в 1907 году "Грузинская хрестоматия, или Сборник лучших образцов грузинской поэзии" перепечатала раннее стихотворение Сосо.
Но в том году наш поэт уже слагал совсем иные стихи…
Стихи оказались его последним "прости" маленькому Сосо.