* * *
Радзинский:
"Квартал, где находился домик Бесо, называли "русским": неподалеку были казармы, где стояли русские солдаты. И Сосо дети часто зовут "русским" - человеком из русского квартала.
Это останется в его подсознании. Никогда в нем не проснется чувство грузинского национализма. Только первый, полудетский революционный псевдоним будет связан с Грузией. Став профессиональным революционером, он будет жить в подполье только под русскими именами. И о своей родине впоследствии отзовется насмешливо: "Маленькая территория России, именующая себя Грузией"".
Продемонстрировав свою уникальную осведомленность в области "подсознания", Радзинский осуждает Сталина за отсутствие "грузинского национализма". Странно и непонятно это Радзинскому, обладающему изрядной долей национализма. Правда, не грузинского, а еврейского. Подвел Сталин нашего архивиста в отношении "национализма". Похитил, можно сказать, возможность обвинить его в зоологическом национализме, и мы сочувствуем и понимаем причину разочарования Радзинского.
"Темно детство нашего героя", - огорченно пишет Радзинский.
"Мраморный павильон, накрывший домик Бесо, скрывает загадки…".
Странно! Какие могут быть загадки и тайны в детских годах любого человека?
Э, нет! Не все так просто, читатель! И Радзинский выкладывает для обозрения подробные письма-воспоминания с грязной клеветой на родителей Сталина. Делает он это со смаком и нескрываемым удовольствием, тоненько повизгивая от наслаждения. Вот некоторые краткие выдержки из этих "воспоминаний", приведенные в книге Радзинского:
Из беседы с Хачатуровой:
"Сталин называл свою мать не иначе как проституткой".
Из письма Н. Гоглидзе:
"…говорят, открыто называл ее (мать. - Л. Ж.) чуть ли не старой проституткой… Люди говорили: "Сталин не был сыном неграмотного Бесо". Называли фамилию Пржевальского".
Гоглидзе:
"И когда Сталин вырос - он, как всякий грузин, не мог не презирать падшую женщину (свою мать. - Л. Ж.). Оттого никогда не приглашал мать в Москву, не писал ей".
Из письма И. Нодия:
"Но в Грузии согрешившая замужняя женщина - падшая женщина. Это родило грязные легенды о его (Сталина. - Л. Ж.) матери…".
Много длинных цитат с клеветой на мать Сталина привел Радзинский. Очень много.
Оставив читателя с отвратительным осадком в душе, Радзинский начинает рассказ о своем походе в Кремль для работы в Архиве президента, о своих впечатлениях. И вдруг неожиданно сообщает:
"Да, все оказалось ложью - и о его ненависти к матери, и о "проститутке". Он любил ее, он писал ей, как и положено сыну. Все годы писал - до самой ее смерти. Пожелтевшие маленькие листочки, исписанные по-грузински крупными буквами (мать так и не выучилась по-русски)…
После революции он поселил ее - бывшую прачку и служанку - в бывшем дворце наместника Кавказа. Но она заняла только крохотную комнатку, похожую на комнатку в их лачужке. В ней сидела вместе с подругами - такими же одинокими старухами в черных одеждах, похожими на ворон.
Он писал ей короткие письма. Как объяснит впоследствии его жена, он ненавидел длинные личные послания.
"16 апреля 1922 г. Мама моя! Здравствуй, будь здорова, не допускай к сердцу печаль. Ведь сказано: "Пока жив - радовать буду свою фиалку, умру - порадуются черви могильные""…
И почти каждое письмо он заканчивает традиционным грузинским пожеланием: "Живи десять тысяч лет, дорогая мама".
Обычные письма любящего сына: он шлет ей фотографии жены, детей, шлет деньги, лекарства, просит не унывать в ее болезнях. И заботится, чтобы вместе с его краткими письмами жена писала ей длинные письма.
Отрывок из письма жены к его матери: "У нас все благополучно. Мы ждали Вас к себе, но, оказалось, Вы не смогли"…
Да, все наоборот: мать зовут, приглашают приехать, но она не приезжает. И при этом мать не прощает своему по горло занятому сыну малейшего невнимания. И ему приходится оправдываться:
"Здравствуй, дорогая мама моя… Давно от тебя нет писем - видно, обижена на меня, но что делать, ей-богу занят".
"Здравствуй, мама моя. Я, конечно, виноват перед тобой, что последнее время не писал тебе. Но что поделаешь - много работы свалилось на голову и не сумел выкроить время для письма".
По-прежнему он продолжает звать мать в Москву. И по-прежнему она не приезжает. В одном из последних своих писем его жена пишет безнадежно: "Но лето не за горами, может быть, увидимся. А то приезжайте Вы к нам как-нибудь?.. Да, очень неловко, что Вы всегда нас балуете посылками"…
Итак: баловала посылками, но не приезжала. Впрочем, и он к ней не приезжал. Отдыхает совсем рядом на Кавказе, но не едет… Или боится ехать? Во всяком случае, только в 1935 году, зная, что она сильно болеет и, видно, ему более ее не увидеть, он к ней приезжает".
"Да, все наоборот", - вынужден признать архивариус. И его нескрываемое огорчение понятно и объяснимо.
Надо же, такие нужные Радзинскому "воспоминания", наполненные доверху клеветой на мать Сталина, и оказались вульгарной ложью. Обидно. Но он их все-таки публикует в своей книге. Дает полностью, без купюр и сокращений.
А зачем занимать внимание читателя заведомо ложными и клеветническими "воспоминаниями" откровенных подонков?
Чтобы затем сказать, что "все наоборот"?
Радзинский применяет этот гнусный литературный "прием" с вполне определенной целью - оставить в подсознании читателя ощущение чего-то нечистоплотного, связанного с личностью Сталина. И, как убедится читатель, этот "прием" архивник использует часто и с удовольствием.
* * *
А вот другое "научное открытие" Радзинского, мимо которого прошли все историки, изучавшие жизнь и деятельность Сталина.
Радзинский:
"И еще одно жестокое чувство было заложено в нем (Сталине. - Л. Ж.) с детства…
Евреи в Грузии были мелкими торговцами, портными, ростовщиками и сапожниками. Евреи-сапожники прекрасно тачали грузинские сапоги на любой вкус. И за то, что они были состоятельными, за то, что в совершенстве знали свое ремесло, их ненавидел пьяный неудачник Бесо. С раннего детства отец преподает Сосо начатки злобы к этому народу".
Признаюсь, читатель, что, прочитав эти строки Радзинского, я просто растерялся. Это не клевета, не ложь, а нечто, вообще не имеющее определения.
Ну хорошо, Радзинский, как истинный еврей, везде ищет антисемитизм. Не имеют, мол, права народы мира не любить и не восхищаться евреями. Даже равнодушное отношение к евреям, безусловно, является антисемитизмом. Евреи, как сообщает нам архивник, прекрасные торговцы, отличные портные, милосердные ростовщики, а уж в сапожном деле им просто равных нет.
Но с чего Радзинский взял, что мастер высочайшей квалификации Бесо Джугашвили испытывал ненависть к собратьям по цеху еврейской национальности? И "преподал Сосо начатки злобы" к этому народу?
Кто Радзинскому об этом рассказал? Какая тетя Клепа?
И почему в исторических архивах городка Гори не сохранилось ни одного имени из "состоятельных" сапожников-евреев?
Если Бесо, по уверению Радзинского, воспылал ненавистью к евреям, то вряд ли это чувство осталось незамеченным для соседей, друзей, знакомых. Тем более если речь идет о небольшом городке, в котором все знают друг про друга все!
Ведь нет ни одного свидетельства о страшном пороке Бесо - антисемитизме! Ни одного! Но Радзинскому очень надо.
И буквально в следующем предложении, Радзинский пытается "развить" пришедшую в его еврейскую голову мысль о зарождении у мальчугана Сосо "антисемитизма", который якобы будет проявляться в течение всей жизни Сталина.
Но получается у Радзинского плохо. Можно даже сказать, что совсем не получается. Если уж быть абсолютно точным - то Радзинский сам же и опровергает собственные бредовые фантазии.
"С отъездом Бесо Кэкэ продолжает исполнять обет: маленький Сосо должен стать священником. Нужны деньги на учение, и она берется за любой труд: помогает убираться, шьет, стирает. Кэкэ знает у мальчика необыкновенная память, он способен к наукам и музыкален, как мать, а это так важно для церковной службы. Кэкэ часто работает в домах богатых торговцев-евреев - туда рекомендовала ее подруга Хана. С нею приходит худенький мальчик".
С какой это стати жене злобного антисемита Бесо и матери начинающего антисемита Сосо торговцы-евреи благосклонно предоставляют работу?
Радзинский:
"Пока она убирает, смышленый малыш забавляет хозяев. Он им нравится, этот умный ребенок.
Одним из таких хозяев был Давид Писмамедов, еврей из Гори. "Я часто давал ему деньги, покупал учебники. Я любил его, как родного ребенка, он отвечал взаимностью", - вспоминал он".
Еврей, любящий мальчика-антисемита, "как родного"! Это же практически шекспировский сюжет! Ну, в крайнем случае, сюжет для Шиллера.
Но Радзинского это противоречие не смущает, и он, исходя из своих собственных нравственных качеств, "объясняет" читателям:
"Если бы он (Давид Писмамедов. - Л. Ж.) знал, как горд и самолюбив этот мальчик! Как ненавидел каждую копейку, которую брал!"
Нет, пожалуй, Шиллер бы здесь не справился. Только - Шекспир!
Ну, естественно, по замыслу архивариуса, ненависть Сосо распространялась не только на "копейки", но и на владельца тех "копеек"!
До чего ж доверчив и простодушен этот Давид.