В нашей статье о стихотворении Мандельштама: "Когда Психея-жизнь…" [Левинтон 1999] есть такое сопоставление: "По свидетельству Н.И. Харджиева, Мандельштам отверг <…> вариант последней строфы [со стихом: лепешку медную хозяину парома ] из-за слова паром , объяснив, что "Харон в качестве хозяина парома уместен только в пародийных стихах" [Мандельштам 1973, 277-278 (комм. Н.И. Харджиева)]. Однако почти в то же самое время, когда Мандельштам записал и отверг этот вариант последней строфы <…> именно это созвучие появляется у поэта другого, следующего поколения, в стихах вовсе не пародийных. Это Федор Годунов-Чердынцев: "Она повела его к рентгеноскопу, показала, куда поставить ногу. Взглянув в оконце вниз, он увидел <…> свои собственные, темные аккуратно раздельно лежавшие суставчики. Вот этим я ступлю на берег с парома Харона " [39] . В такой откровенной форме словосочетание остается лишь в генезисе, предыстории текста, в качестве первого фонетического импульса и собственно в стихи уже не допускается, но слово паром в них остается и "<…> он раздумчиво смотрел на блеск башмака. С парома на холодный брег <…> Вот этим с черного парома сквозь (вечно?) тихо падающий снег <…> (в обычную?) летейскую погоду [40] вот этим я ступлю на брег <…> И к пристающему парому сук тянется и медленным багром (Харон) паромщик тянется к суку сырому (кривому)… / … и медленно вращается паром" [Набоков 1990, 97, 103; 1975, 79, 86; IV, 254, 260]. Совпадение тем более интересное, что заключительные варианты следуют почти непосредственно за обсуждением [русских] поэтов от Фета до символистов" [Левинтон 1999, 271-272].
Конечно, не следует забывать предупреждения М.Ю. Лотмана об отличии поэтики Ф. Годунова-Чердынцева от поэтики Набокова [41] . Однако в данном случае, как мы увидим по мере накопления примеров, автор и герой, кажется, пользуются сходной техникой (если, конечно, само допущение о связи с Мандельштамом правомочно). В нашей работе это сходство квалифицировано нами как "како[е]-то любопытно[е] совпадени[е], которое, вероятно не случайно, но в то же время никак не может претендовать на что-то большее (подтекст, цитирование, самое знакомство с этим вариантом – абсолютно невероятны)". В контексте приводимых случаев, может быть, следует говорить и о более непосредственных связях. Разумеется, речь не может идти о знакомстве с отброшенными строками, но своего рода "угадывание" каламбурной подоплеки или избегаемой парономазии в стихах старшего поэта, на наш взгляд, все-таки можно заподозрить.
4
Стихотворение Мандельштама "К немецкой речи" [42] прямо цитируется в "Приглашении на казнь" (писавшемся параллельно "Дару"): " Слова у меня топчутся на месте , – писал Цинцинат. – Зависть к поэтам. Как хорошо должно быть пронестись по странице и прямо со страницы , где осталась бежать только тень – сняться – и в синеву" [Набоков 1979, 190; IV, 167] [43] – "Слагались гимны, кони гарцевали / И, словно буквы, прыгали на месте/ <…> И прямо со страницы альманаха, / от белизны его первостатейной/ Сбегали в гроб – ступеньками, без страха, / Как в погребок за кружкой мозельвейна". В этом стихотворении Мандельштама тема винограда ("я буквой был, был виноградной строчкой") эксплицирована в черновиках как "немецкая тема" (в связи с именем Христиана Клейста): " Война, как плющ в дубраве шоколадной <…> Плющом войны завешан старый Рейн / И я стою в беседке виноградной <…> И прямо в гроб, с виньетки альманаха " [Мандельштам 1995, 485], cр.: " виноград , как старинная битва , живет, / Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке", автокомментарий к этой теме находим в описании немецких книг в главе "Книжный шкап" в "Шуме времени": "То были немцы: Шиллер, Гёте, Кёрнер – и Шекспир по-немецки – старые лейпцигско-тюбингенские издания <…> с мягкими гравюрами немного на античный лад <…> всадники с высокими лбами и на виньетках виноградные кисти " [Мандельштам 1993, II, 356]. Этот билингвический каламбур – поскольку виньетка этимологически происходит от винограда : фр. vignette, итал. vignetta (из французского) – эксплицирован в "Даре", в описании книги князя Волконского: "толстый, дорогой, на бархатной бумаге, дивным шрифтом набранный, весь в итальянских виноградных виньетках , том томных стихотворений" [Набоков 1975, 167; IV, 329], отметим, как этимологическая (межъязыковая) игра поддерживается паронимической: том томных (квазиэтимологической, но тоже, в дальней перспективе, межъязыковой: фр. tome < лат. tomus < греч. τόµος). Эта этимологическая игра в "Даре", разумеется, может существовать самостоятельно и не обязательно должна соотноситься с Мандельштамом. Более того, без прямой цитаты из Мандельштама в "смежном" романе Набокова эту связь даже трудно было бы заподозрить, но при наличии такой цитаты полностью исключить возможность цитирования нельзя.
Когда эта работа была прочитана как доклад на конференции в Доме Набокова (август 2005 г.), Ю. Левинг указал нам на статью Б.Е. Маслова, где отмечены мандельштамовские подтексты "само[го] длинно[го] из четырех дошедших до нас фрагментов" стихов Кончеева [44] , а именно "двустишия <…>, которое приводится в третьей главе романа" [Маслов]:
Виноград созревал, изваянья в аллеях синели.
Небеса опирались на снежные плечи отчизны,
а именно пятую строфу "Грифельной оды" ("Плод нарывал. Зрел виноград. / День бушевал, как день бушует" и т. д.) и строки из только что цитированного стихотворения "Золотистого меда струя…": "Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград, / Где воздушным стеклом обливаются сонные горы" [45] . Если эта параллель может подтвердить мандельштамовские ассоциации "виноградных строчек", то, с другой стороны, Б.Е. Маслов отметил [46] прямую параллель со стихом из "К немецкой речи" ("Как моль летит на огонек полночный") в разговоре Федора и Зины о том, почему бабочки летят на свет [Набоков 1975, 217-18; IV, 373-74]. Заметим, что в этом же эпизоде романа появляется еще одна возможная цитата из Мандельштама – номинативные предложения в перечне тем, относящихся к Диккенсу: "<…> чем-то напоминал Диккенса <…> каверзы, чернота теней <…> пыль, вонь, и женские слезы" [Набоков 1975, 212; IV, 369], сопоставимые с "Дожди и слезы" [47] в стихотворении "Домби и сын" [48] . Маслов, кроме того, сопоставил строки "сбегали в гроб ступеньками без страха, / Как в погребок за кружкой мозельвейна" с пересказом (переводом) Федора Константиновича на предпоследней странице романа: "осушил чашу вина и умер с беспечной улыбкой" [Набоков 1975, 410; IV, 540] [49] – ср. к этому: "Маркса привел к мысли о необходимости ознакомиться с экономическими проблемами вопрос о гномах-виноделах ("мелких крестьянах") в долине Мозеля" [Набоков 1975, 277; IV, 425] [50] – если сходство с "К немецкой речи" (и с "Шумом времени") не выходит за рамки возможного или мыслимого, то довольно близкое совпадение гномов-виноделов со стихами: "кривды карликовых / Виноградарей в их разгородках марлевых…" ("Я молю, как жалости и милости", март 1937) – приходится (с сожалением) отнести к разряду случайных совпадений.
5
В другой недавно вышедшей статье, мы рассматривали, нисколько не думая при этом о Набокове, "такие примеры, как "Блаженство сел, градов ограда " у Ломоносова, удивительным образом напоминающий каламбур из "Слова о полку Игореве", с которым он никак не может быть генетически связан (по крайней мере, непосредственно): "Страны ради, гради весели" [речь идет о побеге Игоря из плена], где паронимия радости и наполненных ею городов (в духе "Linguistics and Poetics" Якобсона) [51] , соединяет слова, синтаксически не связанные, тогда как сказуемое градов – весели каламбурно имплицирует сразу два антонима (с современной точки зрения) своего подлежащего: веси ( вьси ) и села – оба слова склонные к таким каламбурам, ср., с одной стороны: прохождааше Иi < су > с грады вься и вьси (Мф. 9: 35, [Срезневский I, 473 п. сл. вьсь = весь , ср. там же и другие примеры] и, с другой стороны, замечание Потебни: "Недаром село , конечно, в новом смысле, сопоставляется с весело " [Потебня, 47-48]. К этим словам сделана сноска на полстраницы из украинских и сербских примеров вроде: "Будь село весело!"" [Левинтон 2004, 260 прим. 101]. Ср. к параллели села – веси пример у Андрея Белого (не учтенный нами):
Пролетают – за селами села…
Пролетает – за весями весь…
(А. Белый "Из окна вагона" ("Поезд плачется. В дали родные…"), 1908 [Белый 1966, 164], то же – в поэме "Железная дорога" [Белый 1988, 121]).
И вот, отметив все эти имплицитные веси веселы , мы неожиданно находим их вполне эксплицитными в набоковском переводе Ромена Роллана "Николка Персик (Colas Breugnon)": "Будем веселы, веси" [Набоков I, 199].
Этот случай представляется нам бесспорным. Среди прочих аргументов следует отметить постоянную роль "Слова о полку Игореве" как источника, используемого при русификации переводов (так Кузмин, рецензируя "Алкея и Сафо" Вячеслава Иванова, специально отмечает словосочетание щекот славий [52] из "Слова о полку Игореве": "Благородный и крепкий стих, подлинный дух античности и простонародная нежность некоторых песенок Сафо не были неожиданными находками; к сожалению, таких строк, как "Зарю встречает щекот славий ", со страхом, но можно было ожидать" [Кузмин, 235]).