Другим важным тезисом концепции Грекова-Юшкова было признание "прогрессивной" роли за знатью лишь на начальном этапе становления государства, на Руси– до конца XI – середины XII в. В последующий период русской истории её роль оценивалась уже только в негативном ключе – как деструктивная, реакционная, эксплуататорская, антицентрализаторская и т. д. Такие оценки получили особенное развитие в работах Б. А. Рыбакова. По его мнению, в XI–XII вв. происходящее из племенной знати "местное боярство" "явственно становится заметной и самой крупной силой в стране", охваченной "феодальной стихией". Именно интересы боярства были главным фактором в установлении политической ("феодальной") раздробленности на Руси в начале – середине XII в. До этого времени между князьями, олицетворявшими государственное начало, и боярством был "мир", а уже сыновья Юрия Долгорукого, Изяслава Мстиславича и Ярослава Осмомысла "бились не на живот, а на смерть с боярством своей земли", опираясь на "младшую дружину" (дворян) и на города.
Вместе с окостенением и идеологизацией концепции Грекова-Юшкова такого рода оценки стали преобладать, и изучение "класса феодалов" в советской историографии не поощрялось и ограничивалось источниковедческими проблемами. В то же время ещё в рамках этой историографии наметился отход от некоторых принципиальных положений теории "феодальной формации", и, в частности, большинство учёных фактически отказались от тезиса о раннем зарождении землевладения сеньориального типа на Руси.
В историографии последних десятилетий особняком стоит концепция "общинного" строя Древней Руси, которую развивают И. Я. Фроянов и его ученики и которая вообще не признаёт в домонгольской Руси знати как особого социального слоя. В этой концепции легко различимы отголоски "общинно-вечевой" теории второй половины XIX в. Если не считать работ этого "направления", в остальных явно прослеживается возврат к идеям Преснякова и других представителей "государственной школы", которые не представляли себе элиты в Древней Руси вне "дружинно-служилой" организации.
А. А. Горский не признаёт никакой знати, кроме служилой; бояре для него – только верхушка "дружины" ("старшая дружина"). С Пресняковым он сходится в том, что лишь в XII в. знать приобретает заметную политическую самостоятельность, но расходятся они в том, как понимать основы этой самостоятельности: Пресняков указывал на связь "влиятельного боярского класса" с "городской вечевой стихией", а Горский считает основой боярского могущества развитие вотчинного землевладения. В последнем пункте с Горским солидарен М. Б. Свердлов, который тоже видит причину образования боярского "привилегированного сословия" в XII в. в развитии его землевладения, хотя в отличие от Горского он допускает существование в X–XI вв. некоей "местной знати", помимо "княжих мужей". П. П. Толочко рассматривает знать не столько как социальный слой, сколько как элемент государственного управления, выстроенного по вертикали во главе с князем.
Акцент, который Горский и Свердлов делают на землевладении знати как основе её самостоятельности, соединяет их с концепцией феодализма в трактовке Грекова и Юшкова, но решительно разрывает с концепцией "торговых городов" Ключевского, которую учитывал в своих построениях Пресняков. Между тем, хотя теория Ключевского о "торгово-промышленном" становлении древнерусского государства, конечно, в каких-то пунктах устарела, в своей сути она оказывается созвучна современным исследованиям, особенно археологическим, которые подчёркивают значение торговли как важнейшего фактора в становлении этого государства.
Концепция "княжого права" Преснякова– безусловно, яркая и интересная, но она принадлежит своему времени (подробнее об этом будет сказано в главе I). Подчёркивая роль дружины в древнейшее время на Руси, Пресняков отталкивался, в основном, от современных ему работ немецких и французских медиевистов (конца XIX – начала XX в.). Многие тезисы и выводы этих работ были позднее пересмотрены. В современной западноевропейской историографии дружина, если вообще и рассматривается как инструмент господства, то скорее не правителя, а вообще знатных людей (как элемент "господства знати"). Многие авторы вслед Карамзину и Преснякову сопоставляют классическое описание германской дружины у Тацита и сообщения древнерусских летописей о "дружинах" князей Руси XI–XII вв. Какое-то сходство, допустим, можно разглядеть, но всё-таки возникает большое сомнение, можно ли вести речь об одном институте. Обращение к английской, немецкой, скандинавской, польской и чешской историографиям убеждает, что сравнение скорее надо вести не с Тацитом, а с синхронными раннегосударственными образованиями Центральной и Северной Европы IX–XII вв. (на этом делается акцент в главе III данной книги).
В современных русскоязычных исследованиях, так или иначе затрагивающих положение и роль знати/элиты в раннем государстве Руси, вообще явно недостаточно учитывается европейская историография, в которой отразились и результаты конкретно-исторических исследований, и новые подходы. В интересной книге немецкого историка X. Рюсса предпринята попытка применить некоторые новые взгляды к изучению древнерусской знати, но в работе делается акцент на более поздний период (XIV–XVI вв.) и она, к сожалению, мало известна русскоязычным авторам.
Настоящая работа нацелена как раз на то, чтобы вписать, хотя бы отчасти и в некоторых аспектах, русскоязычную историографию XVIII – начала XXI в., посвященную военно-политической элите Древней Руси, в контекст развития европейской медиевистики. Выполнение этой задачи тесно связано со стремлением, о котором говорилось выше, прояснить некоторые базовые понятия, употребляемые в этой историографии (прежде всего, понятие дружина). Кроме того, в работе, естественно, будут сформулированы ответы на обозначенные дискуссионные вопросы– кем, собственно, были бояре древнейшего времени, следует ли различать в их среде неких "служилых" и "земских", как они соотносились с другими общественными элементами, состоящими в элите или причастными к ней, прежде всего, теми, которые были тесно связаны с княжеской властью и имели выдающееся военное значение.