* * *
Историки XVIII в. мало интересовались тем, что теперь мы называем социальной историей. На общество древности они смотрели как некую более простую и элементарную модель того общества, в котором жили сами. Любопытство историков, занимавшихся древнерусской историей, возбуждал вопрос о происхождении известных им придворных чинов и званий, но изыскания в этой области не уходили глубже начала – середины XVI в. Само же наличие "аристократии" уже в древнейшее время подразумевалось как вполне естественное и не требующее особых пояснений. В Древней Руси эту аристократию видели в боярах (называя их также "знатными", "вельможами") и службу князьям считали само собой разумеющимся и естественным их занятием.
Г. Ф. Миллер определял древних бояр так: "первенствующие великих князей Российских служители". "Управляли они не токмо гражданскими делами, но и в войне служили главными полководцами. До Петра Великаго имя боярина заключало в себе все качества совершеннаго для пользы общества человека, в одной голове соединенные". Примерно так же о боярах писал И. Н. Болтин: "первоначальное наше Дворянство, разумея слово сие в том смысле, в каком оно ныне приемлется, были бояре: они-то были у нас, что в Риме Патриции, во всём пространстве их могущества и знаменитости". Кроме них, Болтин замечал в источниках упоминания гридей и считал их низшей знатью на службе князей.
Н. М. Карамзин тоже смотрел на социальную иерархию с точки зрения "чиноначалия" и признавал высшую её степень в боярах, а более низкие – в отроках и гридях. Он объединял эти категории одним понятием дружина, которое заимствовал из древнерусских источников и которым его предшественники практически не пользовались. Противопоставляя "княжескую дружину" остальному населению, Карамзин считал возможным сопоставить её с древней германской дружиной и ссылался на знаменитое описание этой последней в труде римского историка I в. Публия Корнелия Тацита "Germania" (главы 13 и 14 – см. ниже в главе I, с. 50–51).
В трудах историков XIX в. обозначение людей на службе князьям дружиной становится общепринятым, и сохраняется идея о государственно-служилом характере боярства. Были замечены упоминания в летописи "старшей" и "младшей" дружины, и бояр стали приравнивать к первой, а остальные "чины" и "звания" относить ко второй. Впервые таким образом градации людей на службе князьям последовательно представил М. П. Погодин. При этом он подчёркивал экономическую и политическую несамостоятельность боярства в домонгольской Руси и их подчинённо-служебное положение по отношению к князьям. Этот тезис играл важную роль в его противопоставлении сильного монархического начала в Древней Руси европейскому "феодализму". Вполне в духе теории "официальной народности" Погодин указывал на всевластие знати и политическую анархию в Европе, превознося зато всенародное единство на Руси под дланью князей и царей. На Руси "не могло образоваться никакой значительной аристократии, и продолжалась только служебная, малочисленная, наборная, подчинённая князьям, не имевшая мысли состязаться с ними и выступать из своих пределов повиновения, службы и жалованья". Погодин развил компаративные сопоставления Карамзина. В устройстве "княжеской дружины" в X– первой половине XI в. на Руси он усматривал полную аналогию скандинавским дружинам, какими их представляла наука того времени по исландским сагам.
Взгляд на древнерусское боярство и другие слои, причастные государственному управлению, как на некий придаток государственной власти, которую олицетворяли князья, был свойственен "государственной школе". К. Д. Кавелин, исходя из тезиса, что "вся русская история, древняя, а также новая, является прежде всего историей государства", считал отсутствие "аристократии" характерной особенностью Древней Руси в сравнении с Западной Европой. С. М. Соловьёв писал о боярах, что они всегда в источниках выступают "только с характером правительственным", а не "владельческим".
В общем, этот взгляд соответствовал основной тенденции развития общественной мысли в то время – с одной стороны, осознанию "особого пути" России, а с другой – признанию власти и народа как двух ведущих сил её исторического развития. Для своего времени такое понимание исторического процесса было вполне объяснимым и закономерным. В XVIII в. внимание было сосредоточено на деяниях правителей и правящих династий, а в XIX в. в сферу внимания попал "народ". За этим поворотом интереса стояли и влияние романтических идей ("поиск корней", идеализация "простодушного селянина" и т. п.), и "славянофильские" искания, и "открытие" русской общины в середине XIX в., и воздействие Великих Реформ, и другие факторы. Русская наука при этом держалась в русле общеевропейских тенденций, и прежде всего сказывалось влияние передовой тогда немецкой медиевистики, для которой в первой половине XIX в. центральными стали понятия Volk (народ) и Gemeinschaft (общность, община). Все эти факторы придали парадигме "власть (государство) и народ" большую устойчивость, и в тех или иных формах она живёт и в современных научных и околонаучных идеях, концепциях и интерпретациях.
"Государственная школа" в рамках этой парадигмы делала акцент на "власти", историки, настроенные в славянофильско-народническом духе, – на "народе", но тезис, что знать в Древней Руси не составляла привилегированный наследственный слой и не играла самостоятельную роль в социально-политической жизни, был общим для обоих течений мысли. Просто историки второго направления (например, К. С. Аксаков, И. Д. Беляев, Н. И. Костомаров) относили знать не к "государству", а к "земству". Некоторые из них соглашались, что могли быть какие-то "дружинные" бояре, другие таких и вовсе в источниках не замечали, но в любом случае главную роль все они отводили неким "земским" или "городовым" боярам – то есть "местной" знати вне княжеских дворов, сила которой была в её связи с городской экономикой и вечевой общиной и в давнем землевладении.
С середины XIX в. идея о существовании "земских" бояр в Древней Руси завоёвывает всё большую популярность и становится едва ли не такой же общепринятой, как идея о "княжеской дружине" как объединении разных категорий "служилых" людей. Большинство историков второй половины XIX в. совмещали эти две идеи, только по-разному расставляя акценты– кто-то считал важнее "земскую аристократию", кто-то – "дружинную". Некоторые пытались соблюсти баланс, не отдавая какой-то из этих "аристократий" предпочтения. Большинство склонялось также к признанию, что ещё в домонгольский период, примерно в XII в., "земские" и "дружинные" бояре "сливаются" в один класс боярства, наследственный, но не замкнутый, который "обладал обширным влиянием на княжеское управление и местное общество и в основе своего богатства имел землевладение".